Что тебе снится? (рабочее)

Крупные капли дождя медленно падали с карнизов, ударяясь о подоконник, от удара рассыпаясь на миллионы брызг. Серое низкое небо крышкой накрывало огромный город, похожий на потревоженный муравейник. Конец рабочего дня, и люди толпами валят в метро, кучей несутся на светофоры, запрыгивают в машины и гонят домой, порой проскакивая на мигающий желтый, а то и на красный свет. Он не стал исключением. Тот водитель, что сбил её любимого, тоже спешил домой. Там, дома, его ждали беременная жена и две чудесные темноглазые дочки, горячий ужин и мягкая постель... Где-то на окраине Токио, его жена улыбалась, наклеивая в альбом первые «фото» их еще нерожденного малыша – долгожданного мальчика. Она слушала вечернее шоу по телевизору и заливистый смех девочек в гостиной, где они играли, дожидаясь папу с работы. Звонок телефона раздался громко, гулко, словно утроенный несуществующим эхом, словно их маленький белый аппарат стоял в гроте пещеры и трезвонил, что было сил. Она зажала руками уши всего на секунду, оборачиваясь на дочек. Младшая, попав рукой в пульт, отключила звук телевизора, и в наступившей тишине женщина ясно услышала тихий скрип задвигающегося засова. Такой бывает, когда за преступником захлопывают камеру. По крайней мере, именно так она и рассказывала потом, на одном из телешоу, обливаясь слезами, качая на руках рожденного прежде срока малыша и зарабатывая очередной доллар в бюджет семьи. Её бедный муж не желал никому зла, был обычным банковским клерком, заканчивал работу в шесть, и, как водится, вел свою старенькую сузуки, спеша домой по загруженным дорогам города-муравейника. Он жил на окраине, и, выезжая из центра, продвигаясь все дальше от этого огромного пульсирующего сердца города к дому, ехал все спокойнее, увереннее и быстрее. Иногда он позволял себе проехать на красный, но случалось это настолько редко, что сегодня он счёл возможным нарушить правила и прибавить газа, ведь именно сегодня Наоми должна была показать ему все снимки УЗИ, которые ей отдали, снимки их мальчика! Один из них она уже прислала ему в MMS, и, глянув по сторонам, Томоя Котари уткнулся носом в телефон, еще раз разглядывая маленькое изображение их будущего ребенка, это маленькое чудо – его сына. Он понятия не имел, как всё произошло. Возможно, он засмотрелся на картинку в телефоне, может, пропустил сигнал светофора, может, ехал слишком быстро или слишком поздно нажал на тормоза, да только самое ужасное воспоминание в его жизни, то, которое останется с ним до конца дней – это расширяющиеся от ужаса глаза мужчины, да чего там, юноши, который уже через секунду оказался на капоте его сузуки («Машина для каждого!»), подброшенный в воздух летящим стрелой авто. Он затормозил так быстро, как только смог, и выбежал из машины, выпуская из рук телефон. Юноша лежал на земле, и даже в луже собственной крови был ужасающе прекрасен, словно на темный в сумерках асфальт постелили красный королевский плащ. Котари-сан почти залюбовался увиденным, когда осознал: он сбил человека. Возможно, он убил человека! Мысль эта тяжелой гирей рухнула на чашу его внутренних весов, склоняя убежать, скорее, пока никого рядом нет, пока никто не заметил его и не призвал к ответственности. Может быть, Наоми была бы только за, убеги он отсюда и никогда больше не вспоминай об этом страшном вечере. Но он был честным малым, который честно зарабатывал деньги, честно ел свой хлеб и честно платил налоги. Юноша на тротуаре застонал, выведя мужчину из ступора, и, кинувшись к своему телефону – уже далеко не новой модели, он трясущимися руками набрал номер скорой, объяснил ситуацию, обещал оставаться на месте до приезда врачей и полиции. Он был очень ответственным и за время ожидания и пальцем не тронул несчастного, которого, возможно, где-то ждала любимая девушка. Не опустился на колени, не закурил (он вообще не курил), не пустил слезы. Томоя-кун только нервно теребил в руках телефон, соображая, как позвонить Наоми. Как сообщить ей. Он хотел сделать это сам. – Алло? – ее голос, слегка напуганный, ошарашил его, склеил губы, вверг в панику, заставил чаще дышать, как если бы он вдруг пробежал стометровку. – Наоми? Милая, послушай... – нужных фраз он так и не нашёл, но был счастлив, что не он сообщит девушке этого несчастного (а, может быть, жене?), что ее любимый погиб. В трубке была тишина, и руководствуясь ей, как призывом к продолжению, он тихо заговорил: – Я сбил человека. Кажется, я не приду сегодня ужинать. Он смутно помнил, как слышал звук падающей трубки и как молился, чтобы его жена всё же стояла на ногах, перепуганный крик девочек, плачь младшей – Хотару, запинающийся голос Наоми и короткие гудки. Скорая приехала быстро, полиция не отставала ни на шаг, он умолял их поехать к нему домой, чтобы проверить, всё ли в порядке с его беременной женой, ведь она только на шестом месяце, ей плохо, и две маленькие дочки сейчас с ней одни. Полицейский оказался неплохим парнем, он согласился съездить в дом Котари и проверить, как там дела. В тот момент Томоя расслабился и потерял сознание. Придя в себя уже в больнице, он как-то узнал, что юноша, попавший под его колеса, жив, однако состояние его настолько тяжелое, что неизвестно, выкарабкается ли он. После многочасовой операции он находился в медикаментозной коме. Остальное ему узнать не удалось. Лишь несколько недель спустя, в суде, он увидел полные отчаяния глаза его возлюбленной, такие чистые и незамутненные, такие печальные, не искаженные гневом, не испорченные ненавистью к нему. Почти мертвые глаза. Кажется, в этот вечер он убил двоих. Почти троих, если его маленький сынок не выкарабкается, родившись в шесть месяцев. Он слушал приговор с отсутствующим видом. Его жены не было в зале, дочек забрала к себе сестра жены, и он был ей благодарен. Наказанием стали часы общественных работ. Много часов общественных работ и осознание того, что скоро он, возможно, станет убийцей.

***

Дождь начался внезапно, хотя девушка уже давно не обращала внимания на погоду. В ее мире, в который она попала после этой нелепой аварии, всегда шёл дождь. Тяжелое небо разрывалось, иссечённое молниями, гремело, словно рушась на головы ничего не подозревающих людей. Людей-муравьёв в этом странном огромном городе-муравейнике, где никому ни до кого нет дела. Белые стены больничной палаты окрасились в серый цвет, вспышки молний лишь изредка выбеливали их в преддверии нового оглушительного удара. Стихия разошлась не на шутку, и, подойдя к окну, она видела в этом урагане отражение своей души, отражение той бури, что кипела внутри и той пустоты, что оставалась после. Совсем юная, но уже многое пережившая, защищавшая планету, видевшая прошлое и будущее, поверившая в то, что все будет хорошо, наивная Усаги Цукино, будущая Королева Хрустального Токио, которой предстояло пережить еще одно испытание, смотрела на своего умирающего Короля. Её любимый Мамору, ее опора, защита, надежная стена, любящий принц, отважный защитник, её любовь, её жизнь – на широкой больничной кушетке, перевязанный бинтами, он выглядел точно вот-вот готовый очнуться персонаж фильма ужасов. На нем не было живого места: ссадины и кровоподтёки покрывали его щёки и плечи, собранные по кусочкам ноги были запечатаны в гипс, долгий больничный сон, именуемый комой, выбелил лицо юноши, сделав его похожим на призрака. Он спал, и не было никакой возможности разбудить его, и не было никакой надежды, что он когда-либо проснётся сам. Жизнь уходила из него по ниточке, маленькими каплями, словно топливо из подтекающего бензобака, жизнь уходила из неё, словно она была его отражением. Пустые, тянущиеся серой лентой дни сменяли друг друга, и она уже не помнила того дня, когда ей сказали, что Мамору попал под машину. Не помнила, плакала ли над его кроватью, не помнила, как перестала ходить в Университет. Она даже не знала, приходит ли к нему кто-то еще, ведь мир давно превратился в кошмарный сон, и она спала, не замечая проходящей мимо реальности. Каждый раз оказываясь в его палате (однажды она просто перестала уходить домой), она садилась рядом с возлюбленным и, нежно гладя его руку, тихо напевала, изредка останавливаясь, чтобы поговорить с ним. – Что тебе снится, любимый? В каком сне пребываешь ты? – она наклонялась к нему близко-близко, проверяя, а дышит ли он, жив ли еще, вспоминая, что маска на его лице дает ему кислород, а аппарат, стоящий рядом, качает за него воздух в лёгкие, не давая мозгу умереть. – Ты как будто спишь, любимый, так крепко, так сладко, что тебе снится? – Усаги начинала тихо напевать и раскачиваться из стороны в сторону, накладывая вопросы на мелодию какой-то неведомой песни. – Что тебе снится, любимый? В каких мечтах и грёзах ты сейчас? В дверях палаты обеспокоенные подруги Усаги, молча переглядываясь, обреченно пожимали плечами. Ничто не могло вывести ее из странного состояния транса, в котором она пребывала уже две недели. Состояние Мамору оставалось тяжелым, он не приходил в себя, не реагировал на внешние раздражители и не подавал никаких признаков того, что его рассудок еще не угас. Пустая оболочка осталась от него, пустой оболочкой становилась и их подруга. Усаги же за все это время, проведенное рядом с любимым, не проронила ни слезинки. С тех пор, как она услышала трагическое известие, взгляд ее остекленел, она не сказала никому ни слова, как будто и вовсе не замечая, что кто-то заговаривает с ней, игнорируя окружающих, попросту не видя их. Она пребывала в неестественном непрекращающемся сне, в мире разрушенных грёз и несбывшихся надежд, и никому пока не удалось вырвать ее оттуда. Кожа ее серела, и, по мере того, как длилось ожидание, она как будто выцветала, стиралась, все больше становясь похожей на нарисованную на листе картинку, слишком долго пролежавшую на солнце. Огромные круги залегли под ее глазами, руки высохли, со щёк ушёл румянец. Не Усаги, но призрак, кругами слонялся по палате возлюбленного, не находя покоя в этом мороке. Мерное пищание аппаратов жизнеобеспечения иногда долетало до ее ушей отдаленно, как если бы она находилась где-то под водой, и гнетущее чувство безысходности с головой накрывало девушку, словно напоминая, что ей не выбраться из этого ужасного сна. Время тянулось медленно, как будто его не было вовсе, и она почти физически ощущала, как каждая секунда уходит из мира, унося с собой частичку его тепла. Может быть, ей это лишь казалось, но держа Мамору за руку, Усаги чувствовала, как та становится все холоднее. Оглушительно тикали часы на стене, как будто молот бил в наковальню, отсчитывая каждую секунду уходящей из него жизни, каждую секунду их общего, теперь уже недостижимого будущего. Раз в два дня Рей приносила чистую одежду и, практически бессознательную, уводила Усаги в душ. Каждый день Макото приносила еду и, глядя в пустые, некогда голубые глаза, кормила подругу с ложечки. Та не отказывалась, послушно выполняла все, что ей скажут и, закончив трапезу, снова хватала его руку, уставившись в одну точку. Спустя пару минут она начинала раскачиваться из стороны в сторону, все время напевая: – Что тебе снится, любимый? Куда ты ушёл от меня? Что тебе снится, я так желаю узнать... Сказать, что все были напуганы – значило не сказать ничего. Мама Усаги пыталась говорить с дочерью, но все попытки увести ее домой не увенчались успехом. Икуко сдалась, исправно, изо дня в день, приходя проведать дочь. Великая сила Серебряного Кристалла ушла, оставив после себя лишь бесполезную стекляшку в руке обладательницы. Не было больше великой силы, не было будущего с Хрустальным Токио, и не было жизни в душе их Принцессы. Она тоже сдалась. Совсем не демонические раны мучили её возлюбленного, и она не могла излечить их. Он умирал в ее руках. Временами ей казалось, что она кожей чувствует дыхание Смерти. Наверное, старуха с косой стояла у её плеча, принюхивалась и ждала своего часа. Усаги была уверена, у Смерти с собой особый список, и Мамору уже был в нём, следующий по счёту. Маленький метроном её часов тикал в самое ухо девушки, ни на секунду не сбавляя темпа, все считая последние мгновенья. Временами девушке хотелось выть, чтобы хоть на день отогнать от себя эту холодную чёрную фигуру без лица (о, она была уверена, что у Смерти нет лица!). Ужас сковывал ей сердце, когда она дотрагивалась до его холодных пальцев, и от ощущения этого мертвенного холода хотелось кричать, как если бы она взяла в руки раскалённую сковороду. Слёз не было, только непрекращающийся дождь катился крупными каплями по стеклу больничной палаты. Она знала: на нём уже поставили крест. Если не врачи, то сама Смерть перекрестила его в последний путь. Иногда Усаги готова была поклясться, что чувствует, как та костлявая рука сжимает руку Мамору прямо поверх её собственной. И она снова раскачивалась, убаюкивая себя, убаюкивая его, напевала эту странную неизвестную песенку. – Что тебе снится, любимый? В каких ты грёзах, в каких мечтах? Проснуться бы наконец! Когда закончится этот сон? Волосы её потускнели и первая седая прядь упала на плечо, подсвеченная выглянувшим из-за туч солнцем. Снежно-белый локон восемнадцатилетней девушки, уже приготовившейся уйти за своим любимым на ту сторону.

***

Этот день (утро? вечер?) не отличался от остальных, серый свет проникал сквозь жалюзи, хотя, возможно, это был свет люминесцентных ламп – Усаги уже не могла отличить, когда она увидела её перед собой. Глаза девушки расширились, она соскочила со стула, твёрдо уверенная: не отпустит. Без неё самой – не отпустит. Она стояла у его кровати, наклонившись к самому лицу, словно стараясь запечатлеть на бледных губах юноши последний поцелуй, и девушка отчётливо слышала свистящий звук, доносящийся из-под капюшона. Старуха принюхивалась, по запаху определяя, пришло ли время. Маленький метроном молчал, замерев на полутакте. Смерть положила костлявую ладонь на его плечо и замерла, будто благословляя, словно католический священник, что пришел выслушать последнюю исповедь умирающего. – Не отдам! – прокричала Усаги, и зияющая пустота уставилась на неё из-под капюшона. – Не отдашь? – как будто в насмешку переспросила она. – Я ненавижу тебя! Я смогу тебя прогнать! – Смерть невозможно ненавидеть, и никак нельзя прогнать, – скучающим тоном отозвалась Старуха, выпрямляясь. – У меня получится. Любовь сильнее Смерти! – Нет никого и ничего сильнее меня, малышка. Ты просто слишком молода, чтобы понять. Смерть не приходит неожиданно, Смерть не зовут и не ждут. Я всегда прихожу в строго назначенный срок. У каждого свои часы, и завод у них на разное время. Его время пришло, часы остановились, и никакая сила в мире не сможет заставить их снова идти, даже твоя Любовь. – Тогда, – она пристально смотрела на гостью, – возьми и меня, – Смерть достала из-под полы плаща изящные часики-полумесяц, протягивая их Усаги, очевидно, чтобы та могла получше разглядеть. Маленькая стрелочка, словно пытаясь загипнотизировать, раскачивалась из стороны в сторону, не сбавляя темпа. – Твои часы еще идут. И, насколько я вижу, будут идти еще очень долго. Я не смогу взять тебя с собой, даже если сама этого захочу. – Дай мне хотя бы проститься с ним! – выкрикнула Усаги, бросаясь навстречу Смерти, падая перед ней на колени. Непролитые слезы ручьём струились по ее бледным щекам, вымывая последние краски из глаз, выводя на поверхность затаённую боль, высушивая девушку изнутри. – Ты, – Старуха указала на Усаги своим костлявым пальцем, – и так видишь его душу за мои плечом. Мгновение, и мы уйдем. Успеешь – говори. – Что тебе снится, любимый? – успела шепнуть девушка, но он лишь улыбнулся в ответ, протягивая к ней руки, и исчез в мельтешащем мареве белых халатов и оглушительно пищащих приборов. Кто-то обнял ее за плечи, кто-то оттащил в сторону, кто-то крепко держал за руки и не позволял подойти ближе. Она и не рвалась, потому что понимала: уже слишком поздно. Смерть забрала её любимого, утащила своей костлявой рукой, увлекла за собой на другую сторону.