Заделываю дыру

Я заделываю дыру, в которую попадает дождь И мешает моим мыслям бродить туда, Куда им вздумается.

      Альфред с Торисом были ботаниками сразу в двух смыслах этого слова: как самые настоящие «ботаны» зубрили учебники, и ботаниками по мечтам, подобным сахарной вате. Когда деньги кончились, и хозяйка начала ломиться в квартиру, неожиданно для себя Лоринайтис предложил делать то, чему учили — выращивать травку. Только такую, за которую платят фунтами стерлинга, а не липовыми дипломами. Тогда телик отключили из-за неуплаты, Альфреду было очень скучно, и он легко согласился.       Ядовито-болотные листья конопли били в глаза под ярчайшим светом электрических лампочек — они не поскупились на оплату. Чем-то похожие на вьетнамские джунгли или на обычные высокие сорняки, растения бурно выцветали в светлые цвета, отчего рябило в глазах. От дыма гари вентилятора Альфред сгримасничал, залепливая языком бумажку с травой.       — Чувак, мы могли бы стать долбанными профессорами! — воскликнул парень, разглядывая как Гилберт переливает какую-то чёрную жижу (к счастью или к сожалению, он так и не разобрался в химии) из колбочки в измерительный стакан. — Нобелевская премия, или что там ещё есть. Если бы мы пошли на мед, а не варили его.       Гилберт даже не старался расслышать его, будто бы определённо зная, что тот несёт белиберду. Наверное, если память не изменяла, он влился в их ячейку общества где-то больше полугода назад: просто оттирал порог своей дублёнкой где-то неделю, утверждая, что самый лучший химик на своём факультете (и выгнать такого, как он — означало погибель всего их дела!). При ярком электричестве Гилберт выглядел лучше, чем можно было решить на втором этаже — при освещении экрана цветного телика и замурзанного окна с толстыми шторами, — куда именно, кстати, и забредали клиенты.       Калейдоскоп неудачников продолжал вертеться в их небольшом удачливом бизнесе: в Ист-Энде их травка была крепчайшего сорта, а клиенты были вполне любезны к их кустарному производству, таща подмышкой новые и новые подозрения блюстителей порядка и местных начальников (по сути, истинных знатоков мелких преступлений). Только Торис об этом волновался — поэтому они и поставили клетку у входа.       В комнате была духотень. Эдвард ёрзал на краю комнаты, оттягивая воротничок своей рубашки от жарищи, пока Альфред не кивнул ему в сторону дивана, мол, располагайся, чего стесняешься-то будто бы впервые в борделе.       — Сколько тебе? — как на рынке, спросил Гилберт, вываливая на полуломанные весы, лежащие на коленях, пакет.       Они были уже несколько лет в бизнесе, но со старыми привычками трудно прощаться — по старинке не были особо принципиальными как в ценах, так и в завсегдатаях. По старой дружбе можно сбить цену с небольшим процентом, а если и захотят — курнуть для пробы разочек-второй.       — Полкило, — Эдвард подпрыгнул на слишком мягком для своей больной спины кресле и, поспешно шарясь в целлофановом пакете, вытащил пачку купюр с королевой. Он нервно бросил деньги на столик, мямля: — В-вот!..       Гилберт фыркнул. Эдвард тоже входил в социальную прослойку неудачников, но не избитый жизнью, а тот, который от младенчества знал свою неудачливость и катался на разбабаханом временем шевроле, а если и покупал что-то у них, то только для высших «боссов » крупными партиями. В общем и целом, пятистепенный персонаж.       — Ла-а-адно. — Альфред кинул стопку, обтянутую канцелярской резинкой в коробку из-под обуви.       По совету Ториса, Эдвард всё же остался у них на часок «на чай» с интересом разглядывая слезившимися глазами порнографические картинки у них на стене и много хохоча, когда Альфред рассказывал свою очередную выдумку (а у него их было много-много-много!). Как и раньше, их совсем не волновало, что было за чертой их квартирки — главное, чтоб было чем заняться.       Рядом с их домом нет парка, но с балкона, если хорошенько приглядеться, увидишь деревья, которые напоминают по цвету ту дрянь, что варил Гилберт тогда. Хотя Торис и рассказывал, что в Литве, откуда он родом, летом много зелени, напоминающей цветастые жёлто-зелёные таблетки ЛСД. Впрочем, они-то даже нос из дома не высовывали, раз наслаждаться нечем, кроме лондонской неэкологии. Миниатюрные птички по телевизору с какой-то рекламы мельтишились в глазах, будто бы Альфред перебрал с суточной дозой, и вспоминал всё, что учительница объясняла на уроках зоологии — перелётные птицы улетают на юг, значит, они рано или поздно «улетят». Маргарет, вся в оранжевом пончо, рассмеялась, говоря ему, что он обдолбанный вконец.       За окном и вправду пролетело несколько тёмно-синих голубей, которые обгадили весь балкон. Он от усталости сильно-сильно зажмурил глаза, видя, как в темноте мигают и расплываются оранжевые кружочки раз за разом. Зато птицы исчезли (так же, как и их мечты).       — А какое сегодня число? — он глянул на овальное лицо Маргарет, та покачала головой, до сих пор колотясь от смеха, из-за чего её плетёные косички яростно подпрыгивали в воздухе.       Маргарет была такой же, как и Торис — если кратко, не от мира сего. Рыжие веснушки так и бились в глаза, а цветные стёклышки очков отражались в тени на солнце — в последнее время из-за ссоры с мамой она вообще не любила своё нормальное состояние.       — Я вам не календарь! — выкрикнул из подвала с посевами Байльшмидт, видимо, занятый чем-то ужасно важным: или задушевным разговором самим с собой, или разглаживанием своих засахарённых фантазий об успехах. Он сразу добавил: — Спроси у своего дружка.       Гилберт почему-то невзлюбил своего коллегу, оправдывая тем, что тот инфантильный, поэтому просто называл его «дружком».       Альфред оглянулся вокруг и, не найдя никого в комнате, кроме Маргарет, снова прикрикнул:       — А он ушёл за удобрениями!       Магазин для садоводничества был грязным и втиснулся между двумя жилыми домами с положенным ему вонючим запахом химикатов. За мешком удобрений обычно ходил Торис, который даже в поношенной мешковатой футболке и джинсах с отращенными патлами, как у хиппи, выглядел сущим святым для бабки-продавщицы у прилавка. Гилберта она считала сатанистом, а Альфред никогда не выходил из дома (конечно, Маргарет бы могла, но от неё всю следующую неделю толку мало).       Прошёл где-то час или два, когда прям возле левого уха забрюзжала трубка, что означало звонок у входа, и Джонс лениво поднял её.       — Аллё? — заплетающимся языком спросил он, — Торис? Это ты, дружище?       Половицы лестницы завизжали, словно шёл не Торис, а какой-то там бугай, который может стукнуться лбом о дверную раму. Он ходил торопливо, слишком быстро для их уютного быта, хотя раньше был как черепаха. Ещё на последнем курсе он поставил себе диагноз «большая депрессия», будто бы заранее предугадав, что такие, как он, рохли и большие неудачники по жизни.       — Сколько у нас осталось денег? — спросил он.       — И не счётная машинка! — огрызнулся Гилберт в продолжение, нелепо запихивая банкноты в спортивные болотные сумки. — Если посеем деньги, Иван нам голову свернёт.       Вспоминая, какие у Наташи сильные руки, Альфред невольно встряхнул головой. С ней вот шутки плохи. (Вообще-то, как повелось, Иван — кстати, весьма знатная шишка у них, — находил нужные им семена и разные красители, требуя потом только половину отработанного раз в месяц. Выгодная сделка, что скажешь).       Торис трёт покрасневшие глаза кулаком, замечая то, что до вторника осталось три дня. Замусоленное круглое лицо Лоринайтиса сонно повернулось в сторону раскрасневшегося и румяного от работы с химикатами Байльшмидта, снова аккуратно замечая:       — А ты чего такой беспокойный? Мы успеем ко вторнику, не в первый раз же работаем с ним. Иван, полагаю, знает, что мы навряд ли кинем его…       Гилберт опять прослушал его, ругаясь про себя. Но никогда не хлопал дверью, видимо, признавая, что всё-таки бизнес есть бизнес. Нет, скорее всего, это была всё игра, и она была очень забавной и окрашена под белыми лампами среди их маленькой лаборатории.       Квартира пережила крошечное сотрясение — словно ковчег во время потопа. Какая-то шайка решила ограбить мягкотелых «хиппарей», вот только жильцы остались живы и целыми отчасти (у Альфреда прострелена нога только из-за его упрямства, а у Маргарет сломан нос). Клетка даже не помогла. Потом наводнились слухи по всему Ист-Энду: говорили, что Эдвард умер из-за передозировки оранжевыми капсулами мандрагоры, а на Иване была оранжевая рубашка, когда его грохнули ребята его старого пособника (а ведь было не плевовое прозвище — Топор).       Альфред ныл ещё месяц, что останется калекой, пока не пришлось заняться новой поставкой — уже чистой травки, без примесей. И жизнь снова покатилась тем же медленно вращающимся колесом цветных красителей и тёмно-оранжевого цвета от торшеров.       Однажды, сидя в пыльном кресле и рассматривая потрёпанный журнал, Торис неожиданно громко и довольно прочитал:       — А вы знали, что после еды оранжевый цвет создает ощущение эйфории, как после наркотиков? — А ведь они как раз начали продавать оранжевые таблетки.       — А, заткнись ты… — протянул чем-то рассерженный Гилберт, пиная пластиковый стул. — Мало нам проблем, так надо же поставщика убить. Эй, не мне же всё одному делать?!       Журавли пролетают Англию раз в год, как и все перелётные птицы из Европы. С каждым годом их становится всё меньше и меньше — их отстреливают охотники, ловят кое-кто, сажают в клетки и они уже домашние, не вызывают ни чуточки романтики. Вся их компания, видимо, прозевала свой момент, чтобы отснять на плёнку самых удачливых птичек. Без этой фотографии не было плохо, но упущенный кадр всё же скребёт где-то под сердцем — шанс один на двадцать лет.       Не имея ничего за душой (в том числе и своей любимой птицы), они просто продолжали жить. Журавлей (мечту) нельзя разглядеть через толстые шторы.