Я люблю тебя, Хару

Ветер тихо колышет черные, как смоль, волосы, и большой цветастый балахон на плечах развивается и вот-вот норовит упасть прямо на землю, но поднимать его времени нет. Нечто ударяется о грудь, подскакивает вверх и снова ударяется, искрясь. Только Они знают, что это, и как оно важно для Них. Каждый Хранитель имеет своего цвета кулон, в котором хранится та или иная ценность. Время, веселье, воспоминания, вера и надежда. В этом мире их лишь пятеро, пятеро Хранителей, но как много они делают для каждого; они отдают каждому кусочек своего сердца, которого на самом деле и нет вовсе, даря чудесный мир без боли и страданий, а взамен забирают лишь самую малость: надежду на то, что когда-нибудь эта сказка оживет, что когда-нибудь тот или иной Хранитель вернётся и снова покажет путь в этот идеальный мир. Но надежды эти тщетны и не имеют смысла, потому что таков Их закон. Юноша, задыхаясь, обогнул небольшое лазоревое озеро, из которого на него удивлённо пялился Флау, и, махнув тому рукой в знак приветствия, побежал дальше. Русалки. Странные существа, если честно. Они могут превратиться в человека, лишь стоит щелкнуть пальцами, а они сидят в своих озерах и целыми днями лишь и делают то, что балуются, словно малые дети. Но почти все они имеют тот или иной недуг: близорукие, слепые, страдающие гетерохромией, немые, неспособные ходить или чувствовать. Они, как и многие другие существа этого мира, отказались от роли Хранителя, и тогда кулоны на их шеях опустели навсегда, а сами они стали тем, чем являются сейчас, скользкими полу-людьми, полу-рыбами. Русалки не могут ничего, кроме бессмысленного управления водой, эльфы — воздухом, гномы — землей, а големы — огнем. И им, непонятно почему, никогда этого не казалось мало, и большего они никогда не требовали. Кулон на веревке заискрился сильнее, когда Хару был уже у самого входа в свой небольшой каменный дом, неизвестно кем сделанный. Воздуха в легких уже почти не было. Парень, облокотившись на стену, только и мог, что хватать губами важный воздух. Отдышавшись, он выпрямился, застав замысловатую картину маслом: хрустальный шар светился бирюзовым, что значило лишь то, что из того мира, мира людей, поступает нечто важное. Сердце сжалось, стоило лишь вглядеться внутрь. Хранители, честно говоря, не чувствуют ни боли, ни огорчения, они знают лишь радость и веселье, если не притворяются, но с Хару будто было что-то не так. Он чувствовал все, отчаяние, страдание, будто сам переживал вместе с этими детьми их боль. И это было его главной причиной тому, почему он до сих пор заботится и волнуется о тех, кто уже побывал здесь, и почему постоянно нарушает правила. Но пока его никто не наказал и не лишил жизни — все отлично. Да и к тому же, закон призывает не пользоваться порталами в зеркалах второй раз чтобы попасть в людской мир, но вот про двери никто не говорил. Наверно, все же есть что-то большее, кто-то, кто весь этот мир создал. Ведь никто из Хранителей не помнит, как он сюда попал, что было до этого. Все, как один, лишь помнят правила, которые они обязаны соблюдать, будто кто-то вбил их им в голову с самого начала, заложил, как схему в роботов, и отправил в свободное плаванье. А что бывает за ошибки? Никто не знает, но, будто инстинктивно, сторонится тех, кто эти правила не соблюдает. Русалки часто поют о тех людях, которых здесь не было, будто их однажды стерли из памяти всех жителей, а эти подводные существа успели спрятаться и до сих пор помнят их. Только даже под угрозой смерти они не скажут о них ни слова: все, как один, говорят, что ничего не знают, помня из всего лишь эти песни и поют их. Может, они говорят правду. Хотя вряд ли, русалки это такой народ… ни дать, ни взять, кратко говоря. И Хару часто задумывался об этом. Шкаф за его спиной доверху заполнен пластинами и кассетами, и на каждой одна из таких песен. Но это не самое загадочное здесь. Несложно догадаться, эти места несомненно хранят тайн больше, чем все думают, и иногда даже страшно представить, что именно они скрывают. Шар зашатался, словно бешеный, и вот-вот бы упал и разбился, если бы Хранитель вовремя не удержал его руками. Там, внутри него, была темная комната. Кровать, окно, и само огромное зеркало, которое и позволило пять лет назад попасть к ней. К той все еще внутри девочке, которая так надеется и ждет его. Пять лет. Именно столько прошло с тех пор. Для него это не так уж и много, ведь ему тысяча лет, но для нее это, наверно, целая вечность. К тому же, что может быть хуже того, чтобы сначала так благословенно подарить той, кто не в силах ходить, эту возможность, а потом отобрать ее, при том еще и дав надежду на свое возвращение, которое еще и никогда не должно было случиться снова? И это ужасно терзало его изнутри. Казалось неправильным, несправедливым. Это делало его отвратительным человеком в собственных глазах, недостойным второго шанса. Но эта девочка все еще верит в него, пусть и не помнит лица и улыбки, и сияющих глаз. И этим она ломает его, заставляя впервые совершить самую глупейшую ошибку, нарушить самое важное правило. Не навещать одного и того же более одного раза. Хару снял кулон с шеи и, вытянув руку с ним вперед, прошептал заклинание. Кулон зашипел и через мгновенье потух, стал пустым сосудом с тончайшими стенками, внешне напоминающий полый ограненный кристалл. То, что из него вылетело, было ничто иное как воспоминания. Да, тот самый мягкий бирюзовый комочек, что сейчас так нежно и заботливо держит Хару в руках, словно котенка. — Верни меня к ней, — прошептал парень, поднеся комочек к самым губам, и нечто в его руках поежилось от теплоты и влаги дыхания своего обладателя. Когда оно перестало двигаться, парень метнул бирюзовый комок в стену, и не долетев до нее пару сантиметров, нечто разрослось в портал, расплывшись неровным пятном в воздухе. За ним и была она. Хару шагнул в пустоту, и вдруг пение птиц и журчание воды, и плеск воды, пение русалок, и скрип половиц в его доме, — все исчезло. И теперь он стоял в темной комнате, где только шорох его одежды и топот низких каблуков на туфлях нарушал тишину. Юноша наклонился и навис над девушкой, тихо спящей в эту летнюю ночь, и волосы, убранные за ухо, рассыпались по его плечам: — Здравствуй, дорогая, — тихо прошептал Хранитель. — Позволишь ли ты мне снова подарить тебе шанс ходить?