Young and whole men do not necessarily remain so.

"I am not being ridiculous," said Lupin steadily. "Tonks deserves somebody young and whole." "But she wants you," said Mr. Weasley, with a small smile. "And after all, Remus, young and whole men do not necessarily remain so." ― J.K. Rowling "Harry Potter and the Half-Blood Prince"

Сцена в больничном крыле, казалось, измотала Тонкс в одночасье. Она устала, устала, черт побери, доказывать ему, что она любит его любого, принимает его любого, хочет его любого. Что ни разница в тринадцать с лишним лет, ни его болезнь не имеют ровным счетом никакого значения. Он чуть не умер, выполняя задание Дамблдора, а она чуть не умерла, пытаясь закопать свою любовь внутрь себя. Но сейчас, вот сейчас, еще пара мгновений, и она сдастся. «Римус, ты добился своего, поздравляю». Они молча идут по пустынному коридору, ведущему к выходу. - Римус, я … Она умолкает на полуслове. А что она собственно собиралась сказать? «Не виню тебя»? «Понимаю тебя»? «Устала»? «Прощаю тебя»? Она и сама не знает. Он останавливается, и его взгляд, уставший, измученный, встречает ее глаза, уставшие и измученные. И такими их сделал он. Есть в ее взгляде что-то сверхъестественное, странное и сильное настолько, что он вспоминает (или осознает?), он уже и сам запутался, почему он вообще выжил среди оборотней, почему он стоит здесь перед ней, пытаясь рассуждать как благородный взрослый мужик, пытаясь жертвовать ради любимого человека, пытаясь поступать правильно. Все это она слышала от него десятки раз, все логические и, несомненно, здравые доводы, кричавшие об одном, - совместное счастье им не светит. Все доводы, в секунду разбившиеся о ее серо-зеленые глаза. «Поздравляю, Римус, ты добился своего. Она смирилась. Она устала за тебя бороться». От этого осознания ему должно стать легче, наверно. Ведь он поступает правильно. Но только легче не становится. В его голове одна другую сменяют яркие картинки, кажущиеся уже почти нереальными. Вот Дора с ярко-розовыми волосами протягивает ему руку в знак приветствия, вот она смеется над неуклюже поскользнувшимся Аластором (и получает за это, конечно), вот он обнимает ее за плечи после битвы в Министерстве, вот она аккуратно обрабатывает огромную ссадину на его плече, а он морщится и ехидничает: «ну ты же обещала, что щипать не будет», вот в плотной, кромешной темноте ее пересохшие губы касаются его губ, вот его руки скользят по ее спине. А дальше, как в тумане, одна только четкая мысль среди рушащегося мира, - «как же он будет жить без нее теперь?». Он судорожно хватает ее за руку, и прежде чем она успевает что-то сказать, возразить, возмутиться, оттолкнуть, он целует ее, рвано вдыхая холодный воздух. Он не дает ей опомниться, сгребая ее в объятия, прижимая к себе, отрывая от земли. Он чувствует, что она отвечает, он чувствует, как она всхлипывает сквозь поцелуи, ее руки дрожат, обнимая его шею. Ее поцелуи отчаянные и горячие, ему кажется, он забывает свое имя, когда ее язык касается его. Он зарывается руками в ее ставшие почти фиолетовыми волосы. Он отпускает ее, тяжело дыша, отстраняется совсем немного, не в силах отпустить ее совсем. Ему все еще нечего сказать кроме «прости меня» и «я люблю тебя», и «я жил только мыслями о тебе», и «я просто не смогу без тебя теперь». Весь этот невнятный поток признаний сливается в непонятном бормотании, и он надеется, что она слышит хоть что-то, и думает, что вот-вот получит увесистую пощечину и шквал ругательств, что он, конечно, заслужил, за все ее измотанные нервы, посеревшие (если не поседевшие волосы) и ставший безжизненным взгляд. Но она не размыкает объятий, не уходит, не кричит и не пытается драться. Она здесь, она так близко, что Римус едва может дышать, она остается. Она остается с ним, она проводит рукой вдоль линии его скулы, и он не может удержаться от того, чтобы поцеловать ее ладонь, прижаться к ней, закрывая глаза. Он не в силах убрать руки с ее талии, и не в силах отпустить ее. Теперь, наверно, уже никогда.