Whole

Он сидел на скамье, а единственным, что освещало пространство вокруг, был одинокий фонарь, стоящий в стороне. Мужчина сидел тихо, смотря в одну точку на асфальте в темном и жутком парке. При дневном свете, когда дети шумят, играя на земле, а парочки обжимаются, стараясь найти уединение, это парк кажется очень приятным местом. Но сейчас, в тишине ночи, парк казался одиноким и мрачным. Его руки лежали на коленях, плечи поникли, а в некогда кристально синих глазах читалась усталость. Нет, не усталость; поражение. Это был все тот же человек, который приходил именно на эту скамейку в течение семи последних лет. Ночь за ночью, неделю за неделей, месяц за месяцем. Он никогда не пропускал свою «смену», даже в лютую зиму, когда мороз загонял каждого человека в любое подвернувшееся под руку теплое помещение. Я часто спал в закоулках этого парка, будучи бездомным, мне просто больше некуда идти. Конечно, я не мог не заметить его, ни разу не видел, чтобы в его распорядке что-то изменилось. Он всегда приходит ровно в два часа ночи и, кажется, никакие обстоятельства не могли вынудить его уйти раньше пяти часов утра. Он всегда одевается с иголочки, заглаживает темные волосы, чтобы они не лезли в лицо, выглядит как мужчина, ждущий встречи со своей женщиной. И в руках у него всегда была роза. Каждое утро, уходя (что случается никак не раньше рассвета), он оставляет цветок на скамейке. Я просто не мог удержаться, чтобы не подойти к розе, когда мужчина уходил. Она всегда свежесрезанная, с аккуратно отрезанными шипами, словом, идеальная Тем не менее, могу сказать, что много изменилось за те семь лет, которые прошли с тех пор как я увидел его впервые. Придя сюда в первый раз, он не сидел на скамье, а ходил перед вокруг, беспокойный, волнующийся, я бы сказал, почти паникующий. Так продолжалось около года, он становился все более и более уставшим с каждым месяцем. Именно тогда он сделал следующий шаг, наконец, признав, что ему следует ждать сидя. Тем не менее, он продолжал нервно ерзать еще долгое время, постоянно оглядываясь в ожидании. Да, он чего-то ждал, это было очевидно. Но вот чего или кого — оставалось для меня загадкой. Так все и шло своим чередом до, кажется, третьего года, когда его тоска начинала немного проходить. Все, что осталось — отчаяние на его лице. Он выглядел настолько плохо, что, думаю, любой человек, проходящий мимо, остановился бы и сочувственно покачал головой. Он выглядел как человек, борющийся за то, чтобы последний луч надежды в его душе не погас. Я не осознавал до недавнего времени, каким точным было мое суждение. Не понимал, пока не настал пятый год, и я, наконец, понял, что стал свидетелем медленной смерти этого человека. Глядя на него сейчас, видно, что он жутко бледен. Он не был таким по началу. Когда-то он был высоким, с гордой осанкой и смелым взглядом, почти, как если бы он был не человеком, а кем-то более… Могучим. Но сейчас он был уставшим и подавленным, с темными кругами под глазами. Сила, которая когда-то украшала его лицо, сменилась безнадежностью. Но, тем не менее, он продолжал приходить. Как долго это будет продолжаться? Мне казалось, что он больше ничего не ожидал от будущего. Ожидание стало, я думаю, для него чем-то естественным, как моргание или дыхание. Я никогда с ним не разговаривал. После стольких лет наблюдений и еженощных встреч, мне казалось, что я знаю его лучше, чем себя, хотя сомневаюсь, что он заметил меня хоть раз. Пока я наблюдал за ним, он достал очередную свежую розу и начал крутить ее в своих руках. Он поднял ее к лицу, так, что бархатные лепестки коснулись его губ. И впервые я увидел настоящую эмоцию, которая на минуту показалась на его лице. Тоска. Страстная, болезненная и ломающая. Думаю, что в этот момент у него в груди что-то щелкнуло, потому как он медленно выпрямился и закрыл глаза. Я сидел далеко, да и видно было плохо, но могу поклясться, что по щекам у него текли слезы. Он крепко сжал стебель розы в своей руке, и мне пришлось прищуриться, и я увидел, что из его руки что-то потекло. Что это было? В тот момент, я не знал, остаться мне или уйти. Отчаянием от этого несчастного человека веяло так сильно, что даже я чувствовал его боль, это было почти невыносимо. Но, должно быть, какая-то сила удержала меня. Быть может, это была любознательность, а может и что-то еще. И я остался безмолвным наблюдателем. Так я и наблюдал за ним, несколько часов к ряду, а он все не двигался. Когда солнце стало показываться из-за горизонта, он все еще не двигался. Птицы начали петь свои сладкие песни, но только до того, как он открыл глаза. Все еще не двигаясь. Я не знаю, что заставило меня это сделать, наверное, всепоглощающее сострадание вырвалось наружу, и до того, как я понял, что делаю, мои ноги уже несли меня к этому мужчине, медленно, но верно. Он не проявил ко мне никакого интереса ни когда я подошел, ни когда присел с ним на скамейку. Теперь, к моему несчастью, я мог видеть, что капало из руки. Это была его собственная кровь, пролитая из проколотых шипами розы рук. Она попала ему на брюки и на траву, теперь высыхая. Прошло много времени до того, как я, наконец, переборол себя и заговорил. — С вами все в порядке? — Тихо спросил я. Почему он вообще должен разговаривать с абсолютно незнакомым ему человеком — мне было неизвестно, и, честно говоря, я и не ожидал, что он вообще что-то ответит. Так что я был крайне удивлен, когда он медленно обернулся ко мне. Я еще никогда не видел его так близко, так что, когда его глаза встретились с моими, я был поражен тем, какими они были — опустошенными. Мужчина немного тряхнул головой, едва заметно. — Нет, — тонким шепотом вырвалось у него. Прошло несколько секунд перед тем, как я смог найти подходящие слова. Наконец-то, я решился задать вопрос, который волновал меня все эти годы. — Кто вы? Его сознание, казалось, на несколько минут исчезло, перед тем как он отвернулся от меня и снова уставился в асфальт. — Наполовину человек. В полной тишине мы так и остались сидеть вдвоем. Раннее бегуны начали показываться из-за деревьев, но мужчина все так же не двигался. — Почему вы это делаете? Я не стал вдаваться в подробности, я знаю, что он меня понял. Почему вы сидите здесь каждую ночь? Почему роза? Почему? Его губы разомкнулись, но прошло некоторое время до того, как он смог ответить. — Я жду, пока моя вторая часть вернется. Мне было сложно понять, как можно ждать эти долгие семь лет. Однажды, я был женат, но даже до того, как наш семейный очаг погас, я бы все равно никогда так не поступил. — Откуда вы знаете, что она вернется? Я не мог справиться с собой, так что нотки сомнений прозвучали в моем голосе. Надеюсь, он меня поймет. Но, к моему удивлению, он снова обернулся, на этот раз с горящим огнем в глазах. — Я не знаю, — его голос был твердым, что, конечно, удивительно в его ситуации и при данных обстоятельствах. — Но она обещала, что попробует, и я верю ей. Мы удерживали наш визуальный контакт, пока я не заметил, что понимающе киваю. — И как долго вы еще собираетесь ждать? — Я увидел, как его голова снова отворачивается. Теперь он смотрел прямо, но, думаю, я мог видеть, как в нем снова растет то ужасное чувство. Не знаю, сколько времени прошло до того, как он мне ответил. Время будто бы стало терять свое значение для меня, но когда он, все же, ответил, я абсолютно точно понял его. — Пока она не вернется.