＊
— Тэхён, заинька, уже и солнце встало, и даже твой любимый половой орган. Пора бы самому проснуться и петь! Голос Сета ранним утром — как ногтем по школьной доске. Я морщусь, накрывая голову подушкой, пытаюсь вернуться ко сну. Тщетно. Друг сбил мне весь настрой своими тупыми словесными ужимками. Я тяжело вздыхаю, прежде чем резко сажусь на кровати и утыкаюсь взглядом в чужой. — Ну что? Что? Что? Зачем я тебе понадобился в… — переключаюсь на мгновение на часы на тумбочке, и глаза становятся размером с пятьсот вон, — …семь часов утра? Блядь, Сет, ты что, совсем без головы? — Ты просил разбудить тебя пораньше, — он пожимает плечами, не обращая внимания на мою природную неотёсанность. — Сегодня прослушивание. Не растеряй мозги, пока будешь бежать со всех ног. Хотя… и терять-то особо нечего, — он усмехается и разворачивается, выходя из комнаты, оставляя меня наедине с осознанием ебучей масштабности сложившейся ситуации. Если я опоздаю, то придётся навсегда распрощаться с мечтой стать певцом. Родители дали мне последний шанс, а я прямо сейчас его просираю. — Блядь! Я запускаю подушку в стену и, стараясь остыть, вскакиваю с кровати. Хватаю с пола вчерашнюю одежду, с подоконника — гитару, не успеваю даже заглянуть в ванную, надеясь только на то, что выгляжу не слишком дерьмово. Надо бы завязывать с ночными посиделками на YouTube, но с этими соцсетями вот какая беда: зашёл на минутку = потерялся. — Я полетел. Буду поздно! — машу Сету, сидящему на кухне и жующему бутерброд, на прощание и выбегаю из квартиры, на ходу ловя от него ключи от дома и пытаясь натянуть кроссовки. В мыслях: Я успею… успею… успею… Я должен успеть.＊
— Не успел! Мгновение на осознание, а затем: — Что делать будешь? — Повешусь на струнах гитары, блядь. Что ещё? — Ну… удачи. Я подсаживаюсь к Сету на диван в гостиной, кладу голову лицом вниз на подушку на его коленях, и он принимается перебирать волосы у меня на затылке. Они — волосы — розовые и непослушные, прямо как характер моей нынешней пассии. Не понимаю, зачем встречаюсь с ней, если есть Сет, который в любой момент с удовольствием обнимет, поддержит, подержит за руку и вытрет скупую мужскую слезу. Хотя… да, целоваться бы с ним я не стал, зато Ивон — идеальная любовница (и это, кажется, её единственное достоинство). — Ну пфавда, фто мне девать? — спрашиваю еле различимо, как будто с набитым ртом, всё ещё утыкаясь носом в подушку. Просто я уверен, что Сет меня и так поймёт. У нас с ним, по-моему, какая-то космическая связь. — Ты знаешь что. Я всегда тебе это говорю, — спокойно отвечает он. — Шкавы ешо раз. — Просто… будь проще. Пошли нахуй этих своих лже-родственничков. Ты же понимаешь и сам, что если бы они тебя любили, то разрешили бы заниматься музыкой. А так они просто боятся, что их драгоценный сынок не захочет продолжать семейное дело. Он прав. Я знаю, что это было бы верное решение: стать самостоятельным, отказаться от родительских денег и тратить время, как мечтается, — но, чёрт возьми, я же без гроша в кармане и дня не проживу. Я зависим от своего статуса в обществе, от дорогих и бесполезных вещиц вроде спорткара, который пылится на заднем дворе моего загородного дома, потому что я до сих пор не получил водительские права. Я не умею как все, и это мой порок, похуже, чем курение или круговорот ночных приключений. Даже снимая квартиру на пару с Сетом и вроде как пытаясь притворяться обычным безработным неудачником, я продолжаю получать на свой счёт в банке щедрые суммы. — Или ты можешь устроиться в компанию отца, да? — Да, наверное, так и сделаю. Да, так будет лучше всего.＊
Я не знаю о Сете ровным счётом ничего, кроме имени и всяких мелких привычек. Он не делится со мной ни своим возрастом, ни днём рождения, ни деталями из прошлого, и меня это практически не задевает. То есть в начале-то было немного любопытно, затем — обидно, а потом я свыкся и перестал доставать его расспросами. Правда, иногда ко мне в голову просятся идиотские мысли: а что если с ним что-то случится? Он же японец в Корее, наверняка его семья осталась в его родном городе, хотя, конечно, этим городом может оказаться и Сеул, кто знает. И всё же… что если? Я же фиг свяжусь с кем-либо из его родных, и это не круто, если честно. Вообще не круто. Именно поэтому я решаю всё-таки ещё испытать удачу. — Сет… — М? — Сколько тебе лет? — Больше, чем ты думаешь. — А где ты провёл детство? — В родном городе. — А где этот родной город? — В моём сердце. — Ну перестань, я же серьёзно. — Так и я тоже. Слово за словом, капля за каплей — я выхожу из себя и становлюсь красный как варёный рак. Больше всего на свете ненавижу тон Сета, когда он надо мной насмехается, этот тон всегда действует на меня как спичка на пороховую бочку: я взрываюсь и задеваю всё вокруг, начиная разбрасываться внутренностями (иначе говоря, крушу и ломаю). — Расслабься, мелкий. Я не обещал, что расскажу тебе всё, так что не проси у меня большего, чем я могу дать. Я не бог. Или, по крайней мере, не Джин-исполнитель-любых-прихотей. Слышишь? Ничего нового. Он привычно спокойный как удав и даже в такие, казалось бы, переломные моменты сохраняет лицо, продолжая быть для меня самой большой на свете загадкой. Он как будто просто не научен толком злиться, но это конечно же невозможно: не бывает такого, и всё тут. — Слышу, — отвечаю уже более мирным тоном. Я медленно потухаю и делаю лицо как у промокшего котёнка — так я обычно заглаживаю конфликты, которых с моим горячим темпераментом не избежать. Знаю вообще-то, что Сет в любом случае не станет мне ничего припоминать и обижаться, однако самому как-то комфортнее, когда не остаётся недосказанностей и можно потом с чистой совестью заявить: я не причём. Ведь не причём же? Покаялся — молодец, вердикт: невиновен. — Но почему ты мне всё-таки не расскажешь? Ты что, тайный агент? Или скрываешься от кого? Я никому не передам же, честно. Ты для меня действительно близкий человек, Сет, — решаюсь на последний рывок, однако всё тщетно. — Это неважно, друг мой, а важно вот что: я сегодня откопал просто обалденный трек! На, послушай! — он протягивает мне свой телефон, параллельно включая песню и прибавляя громкость. Ну да, мастер перевести диалог в нужное русло, ничего не скажешь. Мне приходится смириться, но в потёмках сознания откладывается очевидная навязчивая мысль: я должен однажды всё разузнать. Должен. И пока не узнаю — не успокоюсь.＊
У разных людей разная реакция на Сета: некоторые закатывают глаза, мол, что за ширпотреб; некоторые улыбаются, вспоминая своё увлечение какой-нибудь субкультурой в молодости; некоторые яро и открыто возмущаются, пытаясь читать нотации и казаться умными; другие осуждают, но беззвучно, косыми взглядами и презрительными фырканьями. Никого не оставляет равнодушным его внешний вид. И это притом, что он всего-то ярко красит глаза и смешно укладывает волосы, делая их похожими на морскую звезду, как бы абсурдно это ни звучало. Вот на концертах в клубах он ко всему прочему ещё и напяливает на себя чёрный латексный костюм и как будто окунает лицо в белую краску. А местные фанаты восторженно улюлюкают, подпевая его песням. Репертуар у его группы, если честно, странный, но Сету действительно нравится то, чем он занимается, он живёт чужими аплодисментами и поощрением, светом софитов и милыми комментариями от фанатов у себя в соцсетях. Я его не понимаю. Хотя от меня этого и не требуется. И всё-таки… я тоже хочу стать артистом, но мои цели немного иные: быть признанным за хорошую музыку, доказать родителям, что я чего-то стою, подарить им однажды с гордостью свой первый альбом. Да и по нраву мне просто заниматься этим — я как будто отдыхаю и морально, и физически. Только как это маме с папой-то объяснить? А вот именно, что никак. Поэтому я и сижу сейчас в душном офисе, обложенный бумагами, пока вокруг туда-сюда снуют люди, никого на своём пути не замечая. Глазами в каких-то важных документах, в руках кофе или сотовый телефон, на ногах — тесные туфли, напряжённую шею стискивает галстук, подобранный под цвет дерьмового настроения. Я поглядываю на них со своего места в углу, и на душе точно кошки скребут от мысли, что такая жизнь меня ждёт впереди. Неужели выхода нет? Я уже давно не маленький мальчик, но чувствую себя таковым, когда к горлу подступают рыдания. Да я ж вот-вот разноюсь, блядь! Что за чертовщина со мной творится? Это всё влияние педика Сета, пытаюсь утешиться и медленно успокаиваюсь, возвращая себе презентабельный вид. Не дело это — сопли распускать, сыну уважаемых людей-то! Надо терпеть: терпение ещё никому не навредило. А счастье… оно не каждому дано.＊
Настроение — напиться в говно, в квартире пусто, на звонки Сет не отвечает, а голова не хочет думать ни о чём глобальном. Самое время сходить в кино и покидаться попкорном! Я нацепляю на себя солнечные очки и бейсболку, как если бы я был айдолом, и долго вглядываюсь в картину напротив входа, прежде чем отправляюсь в любимый кинотеатр на окраине города. Это стало моей привычкой, с тех пор как я пообещал родителям вернуться домой для постоянного проживания. С Сетом я ещё смогу встречаться, но с картиной придётся попрощаться навсегда, потому что он не потянет один платить за эту квартиру и съедет с неё тоже, а все местные кусочки искусства — личное имущество хозяев-арендодателей. Я пробовал договориться с ними о том, чтобы купить произведение за неплохие деньги, а они ни в какую! В общем, пиздец полный. — Два билета, пожалуйста. Беру два: имитирую. Буду представлять, что со мной кто-то есть и я не какой-то там брошенный всеми лузер. На самом деле в Сеуле почти не осталось кинотеатров с кассирами, почти везде билеты нужно покупать через какие-то тупые электронные штуковины. Именно поэтому я люблю «Полярную звезду»: тут всё по старинке, глаза в глаза, с улыбкой и пожеланием приятного просмотра. Сету тоже так больше нравится, это он обычно со мной сюда ходит, когда хочется отдохнуть и спокойно посмеяться или поплакать (якобы из-за фильма). Мы не трогаем друг друга во время сеансов кино, позволяя чувствовать всё, что требуется душе. А сегодня я один. Вроде как вдвоём с собственным хронически больным сознанием, но всё-таки один. И как-то… блевать охота, что ли. Бесит. Бывает такое: всё наперекосяк; настроение скачет между минус и плюс бесконечностями. Живёшь себе, живёшь и радуешься каждому приходящему дню, а изнутри пожирает непроходящее чувство какой-то отрешённости, безнадёги, чувство, словно снег в июле (не неожиданное, но тупое и бессмысленное). — Можно отсыпать у вас немного попкорна? Мне денег хватило только на билет, а я без сладостей никак! Пока я сижу, закрыв глаза, откинувшись на сидении, в ожидании начала фильма, ко мне подходит девушка (судя по голосу) и легонько стучит по моему плечу. Я вмиг прихожу в себя, поправляю воротник своей рубашки-поло и перевожу взгляд на особу, обратившуюся ко мне с такой странной просьбой. Что-что, а выпендрёж перед прекрасным полом я люблю, он у меня в крови, можно сказать, потому что мой отец — самый большой на свете ценитель женщин. Я это знаю, так как видел собственными глазами, мама это знает, так как видела собственными глазами, и папа знает, что мы знаем. Но это ничего не меняет, и он по-прежнему свободно разгуливает «налево». — Конечно! Ешьте, сколько влезет. Мне не жалко, — улыбаюсь безобразно красиво, параллельно разглядывая чужое лицо. Она милая, эта девушка, с двумя хвостиками по бокам и чёлкой, в коротком сарафане, с такими же, как у меня, круглыми солнечными очками. Абсолютно не мой тип, конечно, но сегодня хочется наплевать на такие мелочи. — Подсаживайтесь ко мне. Вместе пожуем. — Правда? Я с удовольствием! Милая, действительно. От неё за километр тянет позитивом. — Могу ещё и спрайт свой предложить, м? — Ну нет, — она хихикает, — никаких косвенных поцелуев на первом свидании, — снимает на мгновение очки и подмигивает мне, явно не всерьёз, а насмешливо. Я так и раскрываю рот. — Ну ничего себе! Не успели познакомиться, а уже на свидании? Как вас зовут-то, горе-искусительница? — Су-у-учжон. Рю Сучжон. А вас, дорогой? То, что надо. Я вдруг, ни с того ни с сего, проникаюсь симпатией к Сучжон, и мне становится в её компании так легко и приятно, как будто с Сетом общаюсь. Хотя нет, Сет меня провоцирует на брань, а с Рю в голову не лезет ни одно плохое слово. Она ангел какой-то, не иначе! — Тэ-э-эхён. Ким Тэхён. Но можете звать меня Ви, это что-то типа моего сценического имени, — я протягиваю ей ладонь, она протягивает мне свою в ответ, а та холодная, как у Сета, и мы скрепляем наше знакомство рукопожатием. — Ух ты! Вы что, певец? — Неудавшийся. — Споёте? — она просит, смотря мне в глаза, и в этот момент свет в зале выключается. Начинается реклама, так что я шепчу Сучжон на ухо: — Обязательно. И как-то забывается, что у меня уже есть Ивон, которая наверняка целуется лучше Рю, и Сет, который ревнует меня к каждому столбу, но не ревнует к Ивон, потому что знает, что я терпеть её не могу. Мне хорошо сейчас, и это чувство прекрасно. Я снимаю с себя кепку, очки, расправляю плечи и с улыбкой решаю просто насладиться предстоящим кино, потому что… когда ещё случай представится? Не каждый день сталкиваешься с ангелами.＊
— Сет, ответь же, засранец! Я тщетно пытаюсь дозвониться до друга, а тот всё не поднимает трубку, и это вполне нормальная ситуация, если, конечно, не учитывать, что я не могу связаться с ним уже почти полтора месяца. Он пропадал и раньше и возвращался затем как ни в чём не бывало, ничего не объясняя, но то длилось не более двух недель. Я просто чувствую, что в этот раз всё иначе; внутри меня селятся сомнения и страхи, и я утопаю в реках соджу. Знаю же, что у меня есть Сучжон, и она похлопает по спине, если накатит рвота. И у меня есть Ивон, хотя её вроде как и нет, потому что мы довольно давно не виделись. Полицейские поиски не дают результатов: Сет словно сквозь землю провалился. Я перестаю ходить на работу, не отвечаю на родительские звонки, ночую у Сучжон и практически не ем: в горло кусок не лезет. Я, наверное, никогда в жизни так ни за кого не переживал. Вернись же, идиот…＊
Я бегу. Сет еле тащится позади. А они всё ближе. — Ты придурок, знаешь? — говорю с придыханием. Горло саднит, как после пьяного караоке, ноги подкашиваются, но я не останавливаюсь. Сет только угукает. Придурок, закатываю глаза. В ушах свистит ветер, в крови бурлит чувство неизбежности. — Быстрее, быстрее. Сет! Шевели задницей, а то загремим в тюрягу. Хочешь? Он снова угукает, и я окончательно теряю рассудок, замедляя шаг, хватая друга за руку. Он, может, именно этого и добивается: оказаться за решёткой, в смысле, — а мне плевать. Не пущу, нужен ещё, думаю и ускоряюсь. Только это всё равно мне не помогает, потому что они в одно мгновение нас догоняют и начинают тянуть Сета за руку с другой стороны. Я чувствую, как упускаю его, он словно становится какой-то песочный и утекает сквозь пальцы. — Прощай, Тэхён… — шепчет он, прежде чем растворяется в ночи. И тогда я просыпаюсь. В холодном поту, протягивая вперёд руки и хватаясь за воздух. По щекам текут слёзы, я всхлипываю как маленький ребёнок, понимая, что это всё только сон, но сон такой реалистичный, что впору поверить. Почувствовав шевеление, рядом со мной на кровати садится Сучжон, потирая кулачками глаза и зевая. — Что такое, Ви? — она сипит, а затем переводит на меня взгляд и, заметив моё состояние, тут же обхватывает ладонями моё лицо. Тихо всматривается в очи, нос и губы, подрагивающие, тоскливо повисшие уголками вниз. Притягивает меня к себе за шею, обнимает, крепко, тесно, рёбрами к рёбрам, сердцем к сердцу. — Всё нормально, всё хорошо. Не плачь. Что случилось, расскажешь? Я даже не раздумываю над ответом, просто начиная бессвязно лепетать: — Он… я… упустил… никогда… они… — Я задыхаюсь, в конце концов останавливаю поток бессмысленных слов и шепчу: — Рю Сучжон… ты… мне… помоги. Она вмиг вскакивает с кровати, выбегает из спальни и спустя пару мгновений возвращается с бумажным пакетом. — Спасибо… — говорю и действительно имею это в виду. Я так дико благодарен тебе, Рю Сучжон.＊
— Ну что, успокоился? Расскажешь? Мы с Сучжон сидим на кухне, при тусклом свете настольной лампы, она пьёт чай с лимоном, я — холодный кофе. Она очень красивая даже спросонья, такая уютная и домашняя, и я невольно засматриваюсь, понимая, что по уши влюблён. Наверное, если бы не она, я бы совсем загнулся. А так я хоть и ломаюсь по кусочкам, я знаю, что пока у меня есть Рю, у меня есть та, что соберёт обратно осколки моей души, сколько бы усилий на это ни потребовалось. — Ну, меня некоторое время преследует один сон, — я пересказываю его ей в мельчайших деталях, невольно улыбаюсь на каждый её внимательный кивок и наконец объясняю, в чём самая соль: — Обычно конца у него нет. В смысле, мы просто бежим с Сетом, я беру его за руку, ускоряюсь… и всё. Так сон всегда обрывается. А сегодня я впервые упустил Сета, я буквально видел, как он исчезает, остаётся позади, в лапах тех, кто пытается нас догнать. Ты понимаешь? Это плохо, очень плохо. — А кто вас преследует, Тэхён? Кто эти они? — Я… не знаю. Те, из-за кого Сет не может мне ничего о себе рассказать? — я пожимаю плечами, действительно не имея понятия о том, кого же так боюсь. — Ясно. Сучжон лениво улыбается, отставляет в сторону свою кружку, вставая из-за стола, вставая напротив меня с протянутой ладонью. — Ты мне так и не спел. Помнишь, обещал? В нашу первую встречу. — Хочешь, чтобы я сделал это сейчас? — переплетаю наши пальцы, поднимаюсь вслед за Сучжон, и она ведёт меня в гостиную. Включает свет, направляется в самый центр и наконец отвечает: — Давай потанцуем? Ты будешь петь, а я наслаждаться, как давно мечтала. — Но… Настроение у меня не то, Сучжон, ты же должна была заметить, хочу возразить, однако она не даёт мне ничего сказать. — Железные корабли не тонут, — заявляет Рю. — И что это значит? — удивляюсь я. — Это значит, что если твой Сет действительно такой, как ты описывал, то он сильный мальчик. Нет, он сильный мужчина, человек, личность. Он не может так просто исчезнуть и остаться забытым, покрыться пылью, как неинтересная книга. Он интересный — в этом дело. Он свободный и независимый, а значит, пока он есть у тебя вот тут, — Сужчон стучит двумя пальцами по моему виску, — он жив и здоров. Понимаешь? — Не особо, — честно отвечаю я. — Ну, — Рю явно хочет донести до меня нечто важное, так что я невольно улыбаюсь её стараниям, и в мыслях проносится очередное «спасибо», — что Сет больше всего в тебе любил? — Мой голос. — Значит, каждый раз, как ты будешь петь, ты будешь вспоминать о нём, верно? Потому что Сет был слишком значимым. Нет, не был, а есть. Сет важен, и до тех пор, пока ты это знаешь, он не исчезнет, не отпустит твоей руки. Всё зависит от тебя, и если ты не захочешь сам, чтобы он навсегда ушёл, он ни за что этого не сделает. Она замолкает, думает, что я стану возражать или брыкаться, как обычно делают люди в отчаянии, но я не оправдываю её ожиданий: притягиваю её к себе за талию и, ни мгновение не сомневаясь, целую, протяжно, сладко и дурманяще. — Ты лучшая, знаешь? — шепчу ей в губы. И всю оставшуюся ночь, вплоть до рассвета, мы кружимся в танце; я пою на ухо Сучжон о том, как люблю её, а она весело визжит, потому что щекотно. И я так по-странному счастлив, что даже обратно ложась спать, хочу продолжать плясать и голосить.＊
— Угадай что? На следующий день я влетаю в квартиру Сучжон в отличном расположении духа, с радостной вестью, и нахожу её сидящей на диване со спицами, усердно что-то мастерящую. Всё-таки, какой бы юной глупышкой она мне ни показалась в нашу первую встречу, она на самом деле такая умная и зрелая, что я иногда задаюсь вопросом: а не соврала ли она мне о своём возрасте? — Ты решил снова заниматься музыкой? — не отвлекаясь от вязания, предполагает Рю и, как ни странно, попадает в точку. — Как ты угадала? — округляю я глаза, садясь на корточки перед ней. — Я собирался тебя удивить… — Тогда должны ли мы начать сначала наш диалог? Выйди и зайди снова. — Хорошо, я мигом. На этот раз на мой вопрос Сучжон отвечает простым «М?», а когда я рассказываю ей то, что она и так знает, она делает такое изумлённое лицо, что я разражаюсь неудержимым хохотом. — Ты немного напоминаешь мне его. Только он поболее твоего матюкается, а так вы словно один человек! — мне не нужно называть имени, чтобы Сучжон поняла, о ком я толкую. Она улыбается, откладывает в сторону спицы, заявляет: — Ну, раз уж он похож на меня, то он точно класснючий! — и хихикает. А я согласен, на все сто с лишним процентов. Он всегда был «класснючим»: говорил дельные вещи и не скупился на поддержку, мог заразить смехом, когда до дрожи больно, или заставить задуматься о чём-то, что раньше казалось не важным, и наоборот, наплевать на то, о чём принято выть. Его любимый извечный совет: «Не волнуйся. Расслабься и получай удовольствие, Тэхён», — как засел в голове, так и не отцепился. Следовать ему я не следую, конечно, потому что у меня немного иные принципы, но иногда хочется действительно стать плохим сыном для родителей, плохим парнем для Ивон, плохим примером для младшего брата, но счастливым человеком, что вправе сам распоряжаться своей жизнью, не считаясь с чужим мнением. Ведь жизнь эта — она всего одна, разве нет? И ты никогда не знаешь, что станется с тобой завтра. Чёрт, да даже в следующую секунду! Вдруг тебе приспичит выскочить на улицу, а там грузовик — помчится на тебя и снесёт? И ты даже не вспомнишь ничего приятного перед смертью, и мини-кадры твоей жизни проскочат перед глазами как скучный чёрно-белый фильм. Не знаю, отчего во мне начинает говорить Сет, однако с мыслью о не вечном приходит и желание, тугое, упрямое: сделать что-то безумное, то, что взбредёт в голову, и неважно, чем это закончится — да хоть заключением в тюрьме. — Я скоро вернусь. Жди меня, Сучжон, — я мимолётно целую опешившую Рю в губы и выбегаю из квартиры, не удосужившись накинуть на плечи дождевик или прихватить с собой зонтик. На улице льёт похлеще, чем на Ниагарском водопаде, но это так второстепенно! Главное, что я не забыл взять ключ.＊
В квартире пусто (хотя я и не надеялся ни на что), сыро, кажется, одиноко. Тоской веет. Где ты, Сет? Картина, как и всегда, висит напротив входа, словно ждёт, что на неё обратят внимание, и я, не включая света, направляюсь прямо к ней. Я, если честно, в душе не ебу, что в ней такого фантастического, что я ради неё собираюсь пойти на почти воровство, но… да, чёрт возьми, я её украду! Сделаю это, непременно! Никогда в жизни ничем таким не промышлял — даже в глубоком детстве, в песочнице и за школьной партой, — а сейчас возьму яйца в кулак, картину — под мышку, и дёрну отсюда обратно к Сучжон. Она меня не поймёт, наверное. Ну и ладно. Вот Сет меня всегда понимал, и где он теперь, когда так нужен? Нет, ни к чему мне такие мысли. Я стряхиваю с лица уныние, с ног — несмелость. Делаю шаг, два и тут же десять, ускоряюсь, пока не оказываюсь в конце коридора, лицом к лицу с причиной моего прихода. Вглядываюсь (слава богу, что зрение у меня отличное, да и глаза уже привыкли к темноте). Картина представляет собой мозаику из мыслей и ощущений, хотя на деле это только скала и человек. Скала, мрачная, пугающая, и человек, нерешительный, страшащийся чего-то, чего нет. Он закрыл глаза и раскинул руки в стороны, приблизившись к самому краю. Каждый раз, как мой взгляд натыкается на это сплетение красок и мастерства, я загораюсь желанием подтолкнуть человека-птицу и каждый раз вынужден осознать, что мы с ним в чём-то похожи: оба стоим на периферии между пустотой и бесконечностью и не можем понять, куда ступить. Вперёд — небезопасно, назад — трусливо. Дилемма всей моей жизни. — Подойди ближе, — вдруг раздаётся позади меня. — Прыгай, не бойся. Лети! Сет… Я сомневаюсь всего долю секунды, затем оборачиваюсь, срываюсь с места и оказываюсь в объятьях друга. — Ты где был, мудачьё этакое? — шепчу, срываясь на всхлипы. — Я же чуть не сдох без тебя, идиот! — А ты разве до сих пор не понял? Я должен был исчезнуть, чтобы ты осознал кое-что важное, — он хлопает меня по спине, утешая, говорит спокойно, словно с пятилетним ребёнком. — Осознал же? Я не рано объявился? — Блядь, да я чуть коньки не откинул, говорю же! Ты вообще с головой дружишь? — отстраняюсь, фыркая, делая вид, что это не мои слёзы намочили сетову футболку. — Мог бы и по-другому донести до меня свои слова. Зачем так радикально? — Тэхён, не глупи. Я столько раз пытался, а ты всё ещё несчастен, разве нет? — Уже почти нет, — отвечаю и вдруг расплываюсь в улыбке, забывая всё на свете. — Я встретил кое-кого, Сет, и она твоя точная копия! Я обязан вас познакомить. Вы точно подружитесь! — Только если она действительно на меня похожа, — он отзеркаливает мою весёлость. — Веди меня, пупсик! — Фу, не начинай, — я кривлю лицо, и Сет хохочет. И на душе сразу та-а-ак легко, будто он и не уходил никуда! Я вмиг забываю всё, что хотел ему высказать, и снова чувствую, как живу. Сет накидывает на меня свою кожаную куртку, и мы выходим из квартиры, обсуждая то, что случилось за два месяца, в течение которых он был «в бегах». Он говорит, что всё это время безвылазно сидел у друга дома, даже на концерты выбраться не мог, потому что знал, что я его так засеку и план пойдёт прахом. В нашу квартиру же он сегодня пришёл по наитию: ноги повели, а он и повёлся. Вообще-то он пока не собирался появляться передо мной: был не уверен, успел ли я уже переосмыслить своё существование. К его счастью, я как раз таки успел. — Когда ты исчез и всё не возвращался, я осознал кое-что важное. Я решил снова заниматься музыкой, Сет! Хотя это не только твоя заслуга. Сучжон поспособствовала. Она настоящее восьмое чудо света, честно. Мне ещё никто не нравился так сильно! Кроме тебя, конечно, — тараторю, как безумный, пока мы шагаем вдоль мокрых тротуаров. Дождь шумит, бесконечно стучит в закрытую дверь, точно незваный гость, и каплями оседает на коже. Мне казалось, что я несчастен, а что теперь? Я, конечно, так и не узнал ничего о прошлом и личных данных друга, да и родители вряд ли поддержат мои планы на будущее, так что с лёгкими деньгами придётся расстаться, но разве это важно сейчас? У меня есть Сет, есть Сучжон, и я люблю их, безумно; есть мечта и все шансы её достичь; в конце концов есть я сам, со всей этой своей противоречивостью, с постоянно вылетающими изо рта матами и глупостями, несовершенный, как и мир вокруг. Что ещё нужно, чтобы летать? Я наконец-то понимаю, что этого достаточно. Я наконец-то понимаю, что могу быть счастливее, чем когда-либо, если сам того захочу.