Даже монстры видят сны

Он слышит голоса, такие далекие и давно забытые. Ощущает запах оладьев, и это кажется ему совершенно потусторонним, почти инопланетным — Киллгрейв едва ли помнит, чтобы кто-то, по собственной воле, готовил ему оладьи. Слышит, как колотится собственное сердце, когда он свешивает ноги с кровати. От чего-то он ощущает себя не в своей тарелке. И не удивительно, ему снова лет десять! Он смотрит на свое отражение в большое, во весь рост, зеркало. Касается пальцами лица, а потом — на чистом рефлексе — заводит руку за шею, щупая позвонки. Нет, никаких ранок, которые еще долгое время болели после инъекций, даже, когда мучения прекратились. Или, которые только будут болеть? — Кевин! Сынок? Этот голос…. Он вздрагивает словно от пощечины. Испуганно смотрит на дверь комнаты, а потом переводит взгляд на себя, на свое отражение в зеркале. Ему и впрямь десять лет. — Кевин! Завтракать! Это его мать. Она зовет его. Хочет, чтобы мальчик — ее сын — спустился вниз и присоединился к ним, завтракающим за одним столом. Без приказов, без угроз. По доброй воле. По своей воле. Во рту пересохло, но Киллгрейв сглатывает. Он двигается медленно и неуверенно к двери, а после тянется подрагивающей рукой к ручке двери. Поворачивает ее медленно. Дверь со скрипом отпирается и в нос ударяет сладкий завтрак домашних оладьев, уюта и тепла. Любви. Он, вдруг, хмурится, почти кривится — до того все это непривычно, а после выходит за порог своей спальни. И ведь ему действительно десять лет! Срывается на бег, топоча босыми ногами по лестнице, а потом, споткнувшись, растягивается на полу, слетев с последних ступенек. — Кевин! Ему не больно. Он ничего не ощущает. Поднимает голову, смотрит на капли крови на полу. Капли падают на паркет снова. Кап. Кап. Оглушающе. И вот пара капель становится небольшой кровавой лужицей, а затем озерцем. Мать истошно кричит, но Киллгрейв не успевает даже поднять глаза, чтобы рассмотреть ее. А ведь он так хотел увидеть ее лицо. Взглянуть на нее. — Мама… Он бормочет. Ворочается. Тогда все и началось. С того падения. Тогда впервые болезнь проявила себя, и тогда, лежа на полу после того, как свалился с лестницы, Киллгрейв переступил порог новой жизни. Жизни полной боли и страданий. Знал бы он заранее…. И что тогда? Он переворачивается. Мокро. Холодно. Рубашка липнет к спине и груди. Все тело ломит, болит. Ему ужасно холодно. И хочется пить. Во рту ощущается металлический привкус. Кровь. Он открывает глаза. Ему больше не десять лет. Понимает это он потому, что снова видит потолок своей камеры. Слышит приглушенный звук пленки, поставленной на повтор, а потом вспоминает, что его, ударив сперва, чем-то накачала Джессика Джонс, прежде, чем через его тело прошелся разряд. И хорошо, если всего в двести двадцать вольт. Во рту Сахара. Ему ужасно хочется пить. Он стонет, приподнимая голову, а после, облокачиваясь на толстое стекло камеры, принимает сидячее положение. На воротнике рубашки капли крови, ровно как и на груди. У виска и сзади, ближе к затылку, красуется небольшая рана. Кажется, Джессика его неплохо-таки приложила. Он ухмыляется — губа, разбитая от встречи с ее кулаком, больно натягивается и снова начинает кровоточить. Киллгрейв тихо посмеивается, а потом вдруг скорчивается в ужасной судороге. Его корчит от боли, он кричит, но этого не слышно за толстым слоем стекла. Он ползет по полу, залитому водой, выкрикивает, проклиная, имя Джессики, а потом замирает, когда видит, что она, ведя за собой его родителей, направляется к его камере. Судорога, охватившая его тело, вдруг стихает. Он, еще немного полежав в холодной воде, садится. Дверь, одна за другой, открывается, и вот он видит их — родителей. — Мама… — надломленным, тихим голосом, с хрипотцой и отзвуком отчаяния, произносит мужчина. Женщина смотрит на своего сына, сейчас определенно жалкого, и, как только Джессика отошла на шаг, открывая им проход, бросается в камеру, громко рассекая ногами воду. Женщина падает на колени подле сына, обхватывая его шею руками. Целует того в висок, осматривает его повреждения и что-то лепечет. Киллгрейв, сбитый с толку и ощущающий себя так, словно из него выкачали всю силу, смотрит на отца, застывшего в дверях и до сих пор не перешагнувшего порог камеры. Его сын — монстр, и он не хочет идти к нему в клетку, но выбора у Альберта нет. Его супруга уже наедине с монстром, которого они, собственноручно, и породили. — Сынок, прости меня, прости меня, пожалуйста. О, Кевин… Мать рыдает подле, и Киллгрейв, ощущающий, как внутри нарастает волна ярости, не находит ничего другого, как продолжить сверлить отца взглядом. Тот напуган. А еще он ожидает. Ожидание написано в глазах Альберта и Киллгрейв не может разобрать, чего же мужчина ждет. Он переводит слегка заторможенный взгляд на Джессику, и видит в ее глазах то же ожидание. Тревожные мысли проносятся, не успев зацепиться за сознание, в его голове. — Мама… Мне снился сон. Там была ты, и звала завтракать. Ты сделала мне оладьи. На лице Джессики отразилась непонятная британцу эмоция. Боковым зрением Киллгрейв уловил, как Триш за стеклом прижала ладонь ко рту. По щеке мучителя великой Джонс побежала одинокая слеза, а мать Киллгрейва рядом принялась надрывно рыдать. Альберт перешагнул порог, но дверь за ним не закрылась. Джессика осталась неподвижной. — Мама, — он переводит взгляд на женщину, изрядно состарившуюся за столько лет, — мамочка… Она продолжает обнимать его, а Альберт, сделав пару шагов по воде, вдруг что-то достает из рукава пиджака и бросается вперед. Быстрый выпад. Киллгрейв замечает, как что-то блеснуло в его руке — нож. Он кричит, истошно кричит, проклиная своего сына и желая ему смерти, но женщина поднимается с колен, закрывая собою сына, и лезвие ножа врезается ей прямо в грудь. Триш за стеклом вскрикнула. Джессика хотела было сделать шаг в камеру, но Киллгрейв отскочил назад, к стене, и, посмотрев на отца, приказал тому перерезать себе горло. Однако, ничего не произошло. Он повторил свой приказ. Снова и снова. Но ничего так и не последовало. Альберт разразился смехом, а Киллгрейв, подтягивая к себе колени и запуская пальцы в свои мокрые волосы, забился в угол. Альберт смеялся, а в глазах Джессики плясали черти — она торжествовала. Чувство потери, бессилия и металлический вкус во рту — и все это обостренное мертвым телом матери, лежавшей на полу, заставило Киллгрейва вдруг подскочить и ринуться к отцу. Истошный крик, непонятно чей, пара шагов вперед. Глотку резало от боли, а потом все померкло. Киллгрейв и Альберт упали на пол со звонким шлепком воды — Патриша Уокер нажала на красную кнопку.