шрамы

      Мужчина заходит в пустую квартиру, и тишина обволакивает его, словно вакуум. Слишком одиноко, слишком холодно, всего было слишком. Он закрывает квартиру и идет по коридору в свою комнату, несколько раз спотыкаясь об ковер. В комнате было еще холоднее, пустые стены опять напоминают про одиночество, которое его поглощало каждый раз, стоило ему вернуться домой.       Федоров подходит к кровати и начинает раздеваться, снимая футболку, а потом принимаясь за ремни на груди, что приносили сильную боль, когда натирали голую кожу, если Мирон забывал подложить марлевую повязку. Мужчина уже на автомате расстёгивал замок протеза, что заменял ему левую руку полгода. И каждый раз, когда рэпер снимал и клал механический прибор на кровать, плечо отзывалось ноющей болью, напоминая ему, что когда-то у него была рука, и он не был калекой.       Федоров смотрит в зеркало на свое искаженное тело, что было усыпано шрамами. Один возле ребра, другой внизу пупка, на правом боку, на шее, но самым страшным был шов на левом плече. Пускай руки не было уже год, мозг, все равно, мысленно ее вырисовывал, что просыпаясь утром, Окси до сих пор пугался, когда обнаруживал вместо руки рваный шрам.       Мужчина снимает штаны, останавливаясь взглядом на левом бедре, которое полностью покрывал ожог, и он выглядел как темное пятно с замысловатым узором. Переодеваться одной рукой Мирон уже привык, как и надевать одежду, а так же справляться с готовкой и прочей хуйней, что поначалу казалось невозможно сложным, стало обычным и естественным. Мужчина натягивает домашнее трико и футболку и убирает протез в шкаф. От всего отвлекает телефон, но Мирон, видя фотографию звонившего, отключает звук.       Винить в этом Евстигнеева не было смыла. В случившимся вообще никто не виноват. Но каждый раз, оставаясь с Ваней наедине, Мирон видел в его взгляде жалость и ненависть к себе, он будто жалел Мирона. Не будто, а так и есть. И это бесило. Лучше уж его совсем не видеть.       Федоров сидит на кухне. Пить по ночам стало для него традицией, так: в одиночку и в сухую, чтобы алкоголь вырубал и не давал думать о глупостях. Для этого хватало трех стаканов, а потом засыпать на диване и просыпаться от боли, что разом пронзала все тело. Психолог объяснила это как — Фантомные боли, когда мозг воспроизводит день аварии со всеми ощущениями. И ощущение боли, возникающее в утраченной конечности. Это можно было сравнить с приступами, будто все тело пронзало иглой, рот в беззвучии то открывался, то закрывался, весь лоб покрывался испариной, а тело становилось холодным, под стать трупу. И после синдрома наступала пустота, будто из тела вынули всю жизнь и ты стал куклой: не эмоциональной оболочкой без души.       Федоров пьет третий стакан, утопая в своих мыслях, которые как пчелы роятся в его голове. Слишком шумно, что от этого начинает болеть голова. — Сука, ты почему на телефон не отвечаешь, — на кухню врывается Евстигнеев, у него красные глаза. Он плакал? Ваня подлетает к Мирону и хватается руками за лицо рэпера, осматривая его, — Ты в порядке? — А не должен, — Федоров спокоен, ему плевать. Холодные зрачки глаз проникают в душу, заставляя замереть сердце, — Как ты вошел? И зачем пришел? — Ты… ты не брал трубку, — Ваня опускает глаза, и кончики ушей краснеют, — я испугался, — парень поднимает глаза и тянется к правой руке Мирона, которую тот сжал в кулак, — я сделал дубликат. Прости, что не сказал, — он касается чужой плоти, разгибая каждый палец по очереди и целуя руку Федорова.       Его губы горячие как и ладони, обжигают чужую кожу, но Мирону все равно, он выдергивает руку и идет к себе в комнату, покачиваясь из стороны в сторону.       Ебаный Евстигнеев. — Мирон…       Ваня остается на кухне один, и он готов опять начать биться в истерике и ненавидеть себя за то, что тогда попросил Мирона забрать его от друзей в дождь, хотя мог доехать и на такси. В день аварии он был пьян, и когда позвонил Мамай, чтобы рассказать о случившимся, Ваня скинул вызов и отправился трахаться с девушкой. Посчитав, что Федорову было похуй, ведь он не приехал.       А на следующий день наступил конец, после которого Евстигнеев убивал себя каждый раз. — Мирон. — Ваня входит в большую комнату, в которой кроме шкафа и кровати ничего не было, будто он попал в камеру к пациенту из психушки. Сам Мирон сидел на кровати и его лицо освещал экран телефона, — если хочешь, то я могу отдать тебе ключи. — Евстигнеев, блять, я не инвалид, — рэпер не смотрит на блондина, — я не нуждаюсь в твоей помощи, мне не нужна нянька! — Я не нянька, я друг, который хочет помочь, — Ваня подходит к чужой кровати, — я хочу лишь помочь и… — Чем?! Ты не виноват! — Мирон срывается на крик, не поднимая взгляда на Евстигнеева, — А если хочешь помочь, то найди девушку, которая будет трахаться со мной не из жалости!       Ваня смотрит на друга, а в голове ураганом проносятся мысли. И Самые сокровенные вылетают наружу. — А я? — Что ты? — за весь диалог Мирон в первый раз поднимает глаза на фотографа. — Я хочу трахаться с тобой не из жалости. — Сука, что за хуйня? — Федоров пьян, но еще стоит на ногах, когда подлетает к Евстигнееву и хватает его за ворот кофты, — ты совсем со своей жалостью ебу дал? — он процедил это буквально в губы парня.       Ваня выше Мирона, и сейчас он четко может разглядеть лицо мужчины, что находилось в нескольких миллиметрах от его; сердитые глаза и пухлые губы, что всегда выглядели как женские, а еще длинные ресницы.       А в голове лишь одна мысль. — Я влюблен в тебя, — и он наклоняется, и касается поцелуем чужих губ, обхватывая одной рукой талию рэпера, чтобы тот не оттолкнул, и фиксируя его правую руку.       Евстигнеев готов стать верующим и начать молиться всем богам, когда Мирон отвечает на поцелуй и открывает рот, кусая за верхнюю губу. Потому что за время ожидания, у бэк-мс пронеслась вся жизнь перед глазами, даже его рождение.       Мирон никогда не целовался с парнями, чтобы вот так: с языком и при этом с пониманием, что это парень и твой друг. И скорее всего он просто пьян. Ведь так проще.       Ваня целует нежно, исследуя руками чужое тело, что давно требовало ласк и нежности. И когда Евстигнеев касался рубцов на теле, Мирона передергивало, и он старался отстраниться от этого. — Не трогай, — голос Федорова не узнать, слишком хриплый, слишком крышесносный, что от него фотографа ведет. — Мне нравится, — и Ваня стягивает с Мирона футболку, толкая на кровать и нависая над рэпером, — ты прекрасен. — Заткнись. — Евстигнеев тянется рукой к шву на левом плече, — Тронешь. Убью, — Ваня лишь ухмыляется и, убирая руку, целует этот шрам, — С-сука, — он облизывает его, чувствуя неровность кожи, ведет языком от начала до конца и оставляет засос на груди. — Я поцелую все шрамы, что украшают твое тело, — и Мирон краснеет, улыбаясь в первый раз за этот год.