Бутон белой розы

Конец августа 1483 года. Белая Башня Тауэра. Лондон. Королевство Англия Окно было единственным источником света. Белое лунное сияние, проникая через него, заливало королевские покои Тауэра жидким серебром. Была поздняя ночь, и все обитатели могучей крепости уже давно спали глубоким сном. И лишь один человек не мог сомкнуть глаз, несмотря на то, что уже, наверное, перевалило за полночь.       Глаза эти — большие, голубые, как небо в ясный весенний день, принадлежали мальчишке тринадцати лет, худощавому и невысокому. Его бледная, точно высеченная из мрамора, кожа создавала впечатление, что он никогда не бывал на солнце. Хотя в последнее время так и было. Эдварду почти не удавалось выйти на улицу, а порой он чувствовал себя заживо погребенным в этих каменных стенах древней крепости.       Он с тревогой вслушался в ночную тьму. Ничего. Лишь теплый летний ветерок тихо шелестел в листьях вековых деревьев за окном. Однако от этого не стало легче. Впереди ведь еще целая ночь, и кто знает, удастся ли ее пережить двум несчастным подросткам, заточенным в старой башне. Может, наемный убийца придет спустя всего час или два. Может, завтра или послезавтра. Но в том, что это когда-нибудь случится, он не сомневался. Слишком многим людям гибель братьев открывала путь к столь желанному трону.       «Дорогой» дядюшка Ричард, Генрих Тюдор, который после гибели безумного короля и его сына провозгласил себя наследником Ланкастеров… Да всех не перечислить.       Подросток горько усмехнулся. Все-таки как переменчива и капризна судьба! Еще вчера ты — наследник престола, живущий под опекой любящего дядюшки Энтони, а сегодня — лишь жалкий узник, вынужденный дрожать за свою жизнь и жизнь младшего брата.       Взгляд переместился на его такое знакомое лицо . Ричард безмятежно спал, сложив маленькие ладошки на груди. Догадывался ли он о той участи, которая их ожидала, может быть, уже сегодня? Вряд ли. Что ж, оно и к лучшему. Как бы там ни было, долго им не прожить, а принц не хотел, чтобы последние месяцы, а может быть, даже и дни жизни его младшего брата были омрачены страхом все приближающейся смерти. Пусть лучше пребывает в неведении и наивно полагает, что добрые слуги их обязательно защитят. Старший брат уж точно не сможет, как бы ни старался.       Эдвард всматривался в родные черты. Бледное, как и у него, лицо в обрамлении мягких золотистых кудрей, маленькие розовые губы, легкий румянец на снежно-белых щеках… Маленькому Дику едва исполнилось десять лет, но выглядел он куда младше. А серебристое сияние бледной луны делало его похожим на маленького ангела, спустившегося с небес в мрачные недра Лондонского Тауэра для того, чтобы успокоить несчастного узника, который когда-то должен был стать королем. На миг Эдварду показалось, что так и есть, и пока этот маленький ангел с ним, ему ничего не грозит. Вновь на его лице расплывается грустная улыбка. Эх, наивные мечты! Им не сбыться. Никогда.       Подросток знает, что уже не уснет этой ночью. Разве что вечным сном, пронзенный клинком наемного убийцы. Бессонница гонит прочь, заставляет, отбросив одеяло, подняться с постели. Когда босые ноги касаются холодного пола, юноша слегка морщится. Подумать только, а ведь сейчас лето! Только вот и лето в этом году теплым не назовешь. Такое чувство, будто даже природа обо всем догадывалась и пыталась их предупредить об грядущей опасности. Только вот как избежать этой опасности — не сказала. Как не сказал и никто из окружающих. Даже самые родные и близкие.       Эдвард ступал бесшумно, точно тень. Если бы в тот момент кто-то смог увидеть его, то наверняка бы решил, что перед ним призрак одного из тех, кто так и не смог покинуть эти стены, а не живой человек — бледная кожа, хрупкое тело, облаченное в белое ночное одеяние, растрепанные волосы, обрамлявшие слишком худое лицо… Глаза его также не мог быть глазами живого человека — совершенно пустые, они глядели куда-то вдаль, но, казалось, не замечали ничего вокруг.       Что же он чувствовал сейчас?       Страх?       Отчаянье?       А может быть, тоску?       Нет. В какой-то момент все ощущения и чувства исчезли, оставив вместо себя лишь пустоту — гнетущую, ужасную и невыносимую. Она не оставила места даже отчаянью, казалось, заставив смириться с неизбежностью страшной участи.       Но где-то в глубине души все еще оставалось одно-единственное желание. Жить. Или хотя бы чтобы жил Ричард. Больше ничего не нужно было бывшему наследнику Йорков. Ни титулов, ни королевства — только жить. Даже сыном самого бедного английского крестьянина. И чтобы был жив младший брат. Однако даже это, казалось бы, жалкое, ничтожное желание было невыполнимо для того, кто еще несколько месяцев назад должен был стать королем.       Еще один, пожалуй, слишком резкий порыв ветра заставляет мальчика отвлечься от тревожных мыслей и посмотреть на раскинувшийся за окном пейзаж. Да уж, Лондон прекрасен всегда — летом, осенью или весной, днем или ночью. Но в бледном сиянии полной луны он казался чем-то фантастическим, невероятным, в некоторой мере даже неземным. Точно перед ним раскинулся не обычный город, пусть даже и столица могучего королевства, а нечто иное, неведомое, о котором он мог слышать лишь в древних сказках.       Отливавшая серебром река казалась огромной черной змеей, что, поблескивая чешуей, медленно ползла между каменных строений, исчезая где-то вдали.       Тянувшие к небу длинные ветви деревья казались фантастическими великанами, а усеянное мириадами звезд темное ночное небо — тонкой вуалью, что покрыла собой целый мир.       Вслед за восхищением ночным пейзажем пришла мысль о том, что завтра, а может, послезавтра он не увидит этого. Не почувствует теплого летнего ветерка на своей коже. Не услышит такой до боли знакомый и родной смех младшего брата и не увидит его улыбку.       Эти мысли подобны острым кинжалам, вонзающимся в сердце. Они приносят боль — ужасную, нестерпимую, пробивающуюся сквозь пустоту и равнодушие, давая понять лишь одно — он жив. Возможно, совсем ненадолго. Возможно, лишь до завтрашнего дня или следующего часа, но все-таки жив.        — Братик, — тихий голос Ричарда заставляет Эварда слегка вздрогнуть и обернуться. — Братик, ты где? — на этот раз в нем послышались еле уловимые нотки страха.        — Я здесь, Дик, — Эдвард говорит спокойно и уверенно, в его голосе нет ни капли страха или сомнения. Не потому, что что они исчезли. Просто брат не должен этого видеть. Не должен ни о чем догадаться.        — Братик, мне страшно.        — И что же такое могло напугать герцога Йоркского? — Эдвард через силу заставляет себя улыбнуться, подходя к кровати и забираясь в постель. Такая привычная и знакомая маска спокойствия и беззаботности… Точно не им, а кому-то другому завтра или послезавтра суждено погибнуть.        — Монстр, — отвечает Ричард, обвивая маленькими ручками шею старшего брата.       — Ну разве они существуют? — Эдвард старается говорить как можно более беззаботно и спокойно, чтобы не выдать своих страхов и тревог. Да уж, монстры, которых боялся он, были куда более реальными и страшными, чем те, о которых говорил Ричард. Ведь маленькому Дику, скорее всего, лишь приснился страшный сон. Сон, о котором он вскоре забудет.       В отличии от них монстры, которых боялся Эдвард, были куда более реальными. Они даже выглядели совсем иначе, не так, как их представлял себе Дик или его старший брат, когда был совсем маленьким. У них не было ни огромных когтей, ни укрытых шерстью громадных тел, ни острых, как кинжалы, клыков.       Нет, эти монстры выглядели точь-в-точь как обычные люди. Только вот внутри у них уже не оставалось ничего человеческого. Лишь жажда власти или богатства, ради которых они ни перед чем не остановятся, переступая даже через трупы. Для них жизни двоих запертых в башне и напуганных подростков не стоят ровным счетом ничего.       — Но братик, ты ведь тоже их боишься, да? — в который раз голос маленького Ричарда отвлекает его от тревожных мыслей.       — Как можно боятся того, что не существует? — вновь улыбка. Натянутая, фальшивая, но все же улыбка. Попытка создать жалкую иллюзию, что все будет хорошо. Нет, не для себя. Для Ричарда.       — Но ведь я вижу, что тебе тоже страшно, братик, — большие невинные голубые глаза смотрят прямо на него, и Эдварду стоит большого труда сдержать подступившие рыдания.       Нет, в очередной раз твердит себе принц. Он не имеет права. Потому что он наследник дома Йорков. Потому что он, хоть уже и низложенный, но король. Потому что он здесь не один, а с маленьким братом, которого обязан защитить. Пусть не от наемного убийцы, который сейчас, возможно, крадется темными коридорами Тауэра, но хотя бы от страхов и тревог.       На его лице все так же играет улыбка. Натянутая. Неискренняя. Какая бывает лишь у человека, чье сердце разрывается на тысячи кусочков. Он молится лишь об одном — чтобы Ричард не заметил этой фальши и ни о чем не догадался.       Однако даже к этой мольбе остаются глухими высшие силы. Принц Дик, хоть ему едва исполнилось десять лет, далеко не так наивен, как того желает его старший брат. Он давно догадывается о том, что братика Нэдди что-то беспокоит. Что-то страшное. Что-то, что он всеми силами пытается скрыть. Его частая задумчивость и тревога, хоть и скрываемая, говорят лучше всяких слов.       Ричард догадывался. Где-то в глубине души чувствовал, что вскоре должно произойти то страшное, о чем братик ему никогда не скажет. Сейчас Нэдди, как всегда, обнимет его. Скажет, что все будет хорошо, и в его до боли знакомом голосе послышатся плохо скрываемые нотки страха. Потом начнет рассказывать сказки, наблюдая за тем, как глаза Ричарда постепенно закрываются, и он погружается в мир сладких сновидений. И все его страхи и тревоги полностью, без малейшего остатка перейдут к старшему брату, до самого утра лишив его сна, чтобы развеяться лишь с рассветом. И только когда первые лучи утреннего солнца зальют тесную комнатку Тауэра жидким золотом, измученный мыслями и бессонницей Эдвард наконец хоть на несколько часов утонет в сладком забытьи.       Во всяком случае, на это всем сердцем надеялись двое запертых в старой башне детей. Что же будет в самом деле — не знал никто.       Эдвард еще раз вслушался в ночную тьму. На этот раз ее разорвал отчетливый звук чьих-то шагов.