through the darkness and into the light

Пути − не дают мне выбора. Надежда − всегда со мной. Свет − укажет мне путь.

Злости никогда не было. Когда ушел Гинджи, Макубекс чувствовал панику. Когда Мюгенджо покинули Сид и Казуки – опустошение. Когда его оставил и тот, четвертый король, осталась лишь безысходность. Злости − не было. И проклятий с уст маленького, но развитого не по годам мальчика в сторону «предателей» никто никогда не слышал. И рук его опущенных тоже не наблюдали. И лишь улыбка, что с уходом Бывшего-Императора-Молний Амано Гинджи и таких-же-бывших товарищей ни разу не тронула губы юного «Мозга Мюгенджо», явно говорила о том, что Макубекс невероятно скучает по тем временам, когда короли вместе со своим Императором могли с блеском счастья в глазах смотреть в небо и видеть в нем свет и надежду на жизнь, а не обреченность на погибель или же бессмысленное существование. Закрыв глаза, дабы не видеть спины уходящих «Вольтов», Макубекс решил, что отныне перестанет по привычке поднимать голову вверх. И вместо этого – уткнулся в бесконечные программы, от которых не отрывался ни днем, ни ночью. И – решил во чтобы то ни стало доказать всем – тебе, Гинджи! – что и сам прекрасно справится, что с уходом Императора и остальных королей в общем и целом ничего не изменилось. И – твердо вознамерился возродить Мюгенджо, что с уходом основных членов «Вольтс» плавно и размеренно начал погружаться в хаос. И – тайно, где-то там, на задворках сознания, размазывая детские-детские слезы по лицу, хрипя от безнадеги и чувства одиночества, молил и-Вовсе-Не-Бывшего Императора Молний не дать погрузиться в хаос ему, Макубексу, всего лишь маленькому мальчику, к которому Судьба с самого его рождения была беспощадна и особенно жестока. Лишь когда Гинджи озарял Мюгенджо своими молниями, уродливая старуха переставала скалить прогнившие зубы и, цокая, оставляла в покое ребенка, что и имени-то своего не знал. И, шепча проклятья, недобро зыркая в спокойно улыбавшегося Императора, под покровительством которого находилась ее Жертва, все же обращалась в пыль, которую Макубекс затем со смехом раздувал и под одобрительный кивок своего вожака отдавал на растерзание ветрам. И, хрустя костьми от злости, окидывая бешеным взглядом противного мальчишку, которого постоянно защищали эти мерзкие-будь-они-прокляты молнии, обещала вернуться и закончить начатое. И, надо сказать, вернулась. Макубекс лишь коротко, будто смиренно, вздохнул да последний раз глянул в верни-все-как-было-раньше небо, не обращая внимания на уродку-Судьбу, которая танцевала вприсядку и вообще себе целый праздник на радостях закатила, когда приблизилась к мальчику и впервые за долгое время не обожглась об электричество. А когда осознала, что нет больше ни дружков его верных, ни чтоб-он-сдох Императора, взялась за свою жертву по полной, пожирая медленно-медленно, смакуя каждый порыв юной души и с особым наслаждением проглатывая все его положительные эмоции, взращенные в нем, словно ростки прекрасных цветов, теми, кого он некогда любил. Макубекс настолько сильно хотел избавиться от Судьбы раз и навсегда, что и сам не понял, когда добровольно стал позволять ей себя пожирать. Голыми руками отрывал от себя огромные куски плоти и сам же запихивал их в ее зловонный рот, на десерт же подавая все самое дорогое: воспоминания, счастливые, солнечные, благоухающие таким ароматом, от которого старуха буквально сходила с ума; всплывающие временами в памяти слова и голоса тех, что ушли; ту призрачную улыбку, которую его губы не ощущали уже долгое время. Кормил ее собою же и лишь надеялся, что она все сожрет без остатка, так, чтобы у него даже проблеска сомнений не возникло в том, что он что-то делает неправильно. Потому что – он научился выживать и без молний своего Императора. Потому что – теперь он защищает себя сам и защищает других. Потому что – он отныне в ответе за тех, кого повлек за собой в это адское варево промозглого, мерзкого одиночества и болезненной безнадежности. Потому что – если он позволит себе опустить руки хоть на секунду, поднять их и твердо сжать в кулаки уже не сможет. Потому что – от Судьбы все равно бесполезно убегать. Эта тварь лишь больше заводится, когда ее Жертва пытается отсрочить срок своего погребения. А затем, не в силах больше ждать, набрасывается, сжирает по частям либо же заглатывает полностью, если уж совсем невмоготу. Его Судьба оказалось теткой настырной и невероятно терпеливой. Сгрызала его миллиметр за миллиметром да чуть ли не стонала от наслаждения, когда бралась за очередное дорогое ему воспоминание. Не спешила, думая, что пацан все равно из ее цепких лап никуда не денется, и продолжала вгрызаться в плоть юной души, совсем не замечая, что света вокруг него становится все больше, воздух – раскаленнее, забытые, казалось бы, голоса раздавались все четче, а проклятые губы так и норовили расплыться в отвратительной, ненавистной ей улыбке. И шумно ей стало настолько, что не выдержала, с поросячьим раздраженным визгом вытащила из мальца зубы да только глаза в ужасе распахнула, перед тем как превратиться в прах. Настолько увлеклась своей Жертвой, что и забыла вовсе, что молнии Императора всегда жарят по самое-не-хочу по прогнившую-насквозь-душу. Макубекс даже не удивился тому, что все закончилось тем, чем закончилось. У Гинджи ведь всегда так. Делает что-то одно и попутно успевает еще кучу дел натворить. Вернулся, чтобы всего лишь выполнить свое задание, и заодно вернул старые порядки в Мюгенджо. И заодно вернул не до конца, впрочем, забытые воспоминания, те самые, счастливые, которые старуха эта чертова, видимо, так и не успела сожрать. И заодно вернул – или подарил? − ему, Макубексу, чувство облегчения, которое он не испытывал уже невероятно долгое время. И заодно вернул небо над головой, ну, то самое, в которое Макубекс мог пялиться с друзьями целыми вечерами и в котором видел один только свет. И улыбку с надеждой, разумеется. Их Император Молний Амано Гинджи вернул юному Макубексу в первую очередь.