Мертвые вороны

У него блядские кукольные голубые глаза и совершенно детский рот треугольничком. У него так и не сломавшийся тихий, бархатистый голос и смех, похожий на звон колокольчиков. У него тонкие пальцы, в которых он постоянно что-нибудь нервно крутит. Типичный педик. Ничего особенного. Юра не умеет себя убеждать. Ну ни-чер-та. Пора забыть. Забыть все-все до единой детали, до единой ниточки, что было связано с Тимуром и жизнью в Москве. Память такая странная штука, бывает, бухой возвращаешься домой и не можешь вспомнить, какой из этих подъездов твой, но всегда будешь помнить молочно-белую кожу спины, покрытую едва заметными родинками. Память, иди-ка ты нахуй. Поднимите средние пальцы на миг, и скажите: "Иди-ка ты нахуй, Карим". Карим давно ушел нахуй. Остался Юра. Юра-робот, Юра-овощ, Юра-первое в мире существо, способное жить без вырванного кем-то сердца. Юра думает, что его сердце все еще бьется, где-то там, далеко, в Белокаменной, в тихой однушке на юго-востоке города. Бьется и согревает вечно мерзнущего и шныряющего по дому в теплых носках Тимура. Ему нужнее. Зачем Юре сердце, если в нем уж точно никто и никогда не поселится? "Я ни с кем не встречаюсь. В моем сердце лишь холод". Пиз-да-бол. Те самые пальцы, которые ему так хотелось поднять, теперь хочется засунуть в рот, подальше, поглубже, прямо в глотку, чтобы вырвало. Вырвало всеми этими полумертвыми бабочками, хранящимися в недрах его живота. Вырвало всей этой сопливой педиковатостью. Вырвало собственными надеждами и пустыми планами. Чтобы потом захлебнуться во всем этом дерьме и умереть в конвульсиях. Дрыгая худыми исколотыми ногами и руками на полу. Чтобы его нашли соседи и позвонили в полицию. А полиция приехала и начала звонить близким. А из близких у него только Тимур. И то был. Юра курит одну за другой, одну за другой, наполняя пепельницу окурками. Он ведь тоже окурок, на самом-то деле. Выкуренный до фильтра, до горького химического привкуса во рту окурок. Такой ненужный. Такой несчастный. Такой использованный. Как шлюха или гондон из ближайшей аптеки. Как шприц, пару минут назад принесший долгожданный укол. Золотой. Юра принял свою никчемность. Это просто честно. Ему уже не пятнадцать, но он все еще надеется на светлое будущее. Смотрит в прозрачные глаза на фото. Смеется. Смотрит. Смеется. Смотрит. Смеется. Каждый ебаный Божий день хочется бросить все и достать благополучно забытое лезвие со шкафа. Взять и провести ровную-ровную линию по руке, от косточки возле большого пальца до самого плеча. Новая кровавая дорога пересечет старые уже пожелтевшие дорожки. Разрежет несчастного ворона на запястье. Вскроет его черное холодное тельце, выпуская новые порции красного лекарства. Не смогу. Юра ненавидит себя за слабость и трусливо дрожащие руки. Юра ненавидит себя при любом раскладе. Юра покупает билет до Москвы.