Авоська с апельсинами

Леонид Саввич никогда не позволял подчинённым работать плохо. Любой недочёт или промашка моментально оказывались в рапорте, и обратного пути не существовало, как ни пытались давить на жалость подопечные. В людях Зинченко не любил подобного поведения, и взаимоотношения со многими стажёрами заканчивались, едва успев начаться. Почему он испытывал по отношению к Гущину чувства, сродни отцовской любви, Леонид не знал. В новом напарнике пилот видел те характер и мировоззрение, которые ему пришлось зарыть глубоко в землю. — Молчи, не спорь, будь как можно тише, Лёня, — говорил сам себе Зинченко в каждой внештатной ситуации. Его привычка оставаться непоколебимым не отходила на второй план до тех пор, как судьба свела их с Алексеем. Леонид Саввич прекрасно понимал, что в Лёшке он узнал самого себя в молодости. Да, когда-то и он был таким же правильным и по-хорошему беззаботным, но случай во время подготовки к одному из рейсов сделал своё дело. Пришло время для того, чтобы с головой погрузиться в прошлое. — Будешь? — спросил Зинченко у Гущина, протягивая стажёру спелый апельсин. До рейса оставалось чуть менее получаса, и у напарников было время для того, чтобы как следует обсудить предстоящий маршрут следования. — Нет, Леонид Саввич, я не голоден, — сухо ответил Лёша, уставившись в чашку с кофе, бережно принесённую Викой. — Что-то ты сегодня не в настроении, стажёр, — лукаво заметил Зинченко, — может, объяснишь, в чём дело, а то мне твою недовольную физиономию ещё почти восемь часов наблюдать, — тон командира был, на удивление, приветливым и располагавшим к общению, из-за чего у Гущина моментально развязался язык. — В последнее время я всё чаще думаю о том, что занимаю чужое место, — Алексей повесил китель на вешалку и, пригладив взлохмаченные волосы, во все глаза уставился на Леонида Саввича, мирно поглощавшего сочный фрукт. — Тебе, может быть, расческу подарить? — спросил командир, словно не обратив внимания на реплику напарника. — Ходишь постоянно, как шалопай, глаза бы мои тебя не видели. — А Вы и не смотрите, Леонид Саввич, — задорно ответил стажёр, — я Вам даже больше скажу — Вы в моём возрасте не только не расчёсывались, как полагается, но и вообще могли не явиться на рейс. Зинченко замер. Откуда у его непутёвого товарища такая информация? — Гущин, это — лишние разговоры, — мужчина попытался свести разговор на «нет», но от Лёшки было слишком сложно отделаться. Добиваться своего парень умел. — Ничуть, — весело произнёс Алексей, и в его хитрых глазах моментально зажегся огонь любопытства. — Неужели Вы не помните, как десять лет назад сорвали рейс из-за того, что провожали возлюбленную на вокзал? — Стоп, Гущин, стоп! — голос Зинченко буквально заставил стажёра впиться в кресло. — Никогда не начинайте разговор о чём-то, если не знаете подробностей до каждой мелочи, заруби себе это на своём распрекрасном носу! — Леонид начинал нервничать и, по привычке, обращался к напарнику то на «ты», то на «Вы». Лёшка, переведя дыхание, мысленно перекрестился и спросил: — Может, тогда расскажите, Леонид Саввич? — Зачем тебе? — не унимался Зинченко. Он пытался выглядеть как можно более строгим, но его желание выговориться взяло над ним верх, и мужчина, не дождавшись ответа Алексея, начал свой рассказ. *** 2005 год. За окном — тихий летний вечер. Ни единого звука вокруг, лишь только изредка лаял соседский пёс. Зинченко аккуратно складывал вещи в старый кожаный чемодан и старался ни о чём не думать — авось, после отпуска станет легче. Он с самого начала был против благотворительной поездки их штаба в детский дом в одном из самых унылых районов Москвы. Сама местность была удручающей, и Леонид Саввич верил в то, что и люди, жившие среди каждодневной серости, ничем от неё не отличаются. Каков же был его гнев и одновременная трусость, когда Леонид понял, какие дети окружили его, лишь только летчик притворил за собой дверь — толпа малышей, стриженных «под ноль», в марлевых повязках. К такой концентрации трагедии и беспомощности Зинченко не был готов. Отважный лётчик старался не смотреть на несчастных, пусть ребята и сами старались держаться в стороне. Внезапно внимание мужчины привлекла крошечная девочка с прозрачными, словно хрусталь, глазами. Она сидела в дальнем углу комнаты и практически ни с кем не разговаривала, за исключением воспитателя. На её коленях нежился огромный плюшевый медведь с оторванным ухом, а на месте «травмы» красовалась самодельная повязка из пожелтевшего от времени бинта. Зинченко не выдержал: — Ты сама своего друга перевязала? — осторожно спросил он, присев рядом с девочкой. Пара уставших глаз с интересом посмотрела на внезапного собеседника. Ответа не последовало — лишь только скромный кивок. «Так, лёд тронулся», — обрадовался пилот и, решив не сворачивать с намеченного маршрута, спросил: — Как тебя зовут? — Лиза, — еле слышно произнесла девочка, и Леонид почувствовал, что готов помочь этому ребенку скрасить последние дни жизни. Зинченко навещал Лизу каждый день. Он был искренне удивлен, узнав о том, что девочка ждала его прихода — воспитатель рассказывала о том, что малышка каждое утро рисовала единственного мужчину в черной летной форме. Конечно, её работы не представляли какой-то художественной ценности из-за состояния здоровья, но Лёня не мог остаться равнодушным, наблюдая за тем, как новая знакомая протянула ему очередной бумажный лист. Постепенно коллекция из рисунков увеличилась, а здоровье малышки стало ухудшаться. Однажды утром девочка не смогла подняться с кровати, и врачи, наблюдавшие за ней, признали — время для выписки направления в хоспис наступило, обратного пути не существует. Леонид Саввич, ни о чём не подозревая, в очередной раз зашёл в здание детского дома, снял мокрый после теплого ливня плащ и, с трепетным волнением сжав авоську с цитрусовыми, постучал в крохотную каморку, где любила отдыхать воспитатель. Дверь, на удивление, открылась быстрее обычного, и перед взором гостя предстала заплаканная женщина с черными подтеками от туши на бледных щеках. — Вы к Лизе? — эхом спросила она. Её взгляд упал на авоську и длинную коробку с пастелью, которую Зинченко сжимал подмышкой, в нетерпении переминаясь с ноги на ногу. — Да, конечно, — ответил мужчина, нервно взглянув на часы. — У меня рейс через два часа, а я хотел увидеться с моим маленьким другом. Вот, — Леонид указал на апельсины и пастель, — Лиза давно хотела такой набор, а вы не могли ей купить его из-за денежной ситуации, — словно в подтверждение словам лётчика с потолка пролилась очередная струя воды. Крыша за давностью лет не выдержала натиска стихии, и работникам пришлось расставить по периметру учреждения всё, что попалось под руку — от кружек до цинковых ведер. — Боюсь, что это невозможно, — женщина вздрогнула от очередного прилива истерики, с которой беспощадно боролась, и еле слышно добавила: — Лизу перевезли в Санкт-Петербург, в хоспис, думаю, — она сделала паузу, — что эта дорога будет для неё последней. Авоська разорвалась, и апельсины моментально разбежались по полу. Лётчик не помнил, каким образом он оказался на Ленинградском вокзале. Толпа чуть было не отрезала его от нужного пути, но Зинченко бежал напролом, абсолютно не обращая внимания на окружающих. До отправления состава осталось несколько минут, и мужчина впервые за свою жизнь ощутил, каким на вкус бывает отчаяние и осознание того, что ты ничем не можешь помочь близкому человеку. Вот и он — заветный поезд! Посадка окончена, и Леонид Саввич принялся вглядываться в окна каждого вагона — люди были ему совершенно не знакомы, и Зинченко посетила мысль, что его нагло надули, дали неверные данные, что он приехал не на тот вокзал. Мысли мешали сосредоточиться и, в первую очередь, мужчина испытал дикие муки — он не узнал себя. Устав от беготни, Леонид сел прямо на перрон, наплевал на все правила и инструкции и прислонился спиной к жесткому корпусу вагона. Две минуты до отправления, одна. Не успел он досчитать до шестидесяти, как его тело прожгло насквозь. Зинченко вскочил на ноги и, обернувшись, увидел на стекле след от крохотной ладони. Впервые за свою жизнь Зинченко не приехал к рейсу. *** Гущин молчал, не в силах посмотреть в глаза рассказчику. Стажер испытывал такой стыд, что его щеки горели огнем от переполнявших его эмоций. Черт, кто его за язык вообще тянул? — Никогда, слышишь меня, ни-ког-да не суди о чём-либо, если не видел этого своими глазами, — произнёс Леонид Саввич и, выбросив кожуру, дополнил: — сладкие сегодня апельсины попались, прямо, как десять лет назад. Что смотришь, стажёр, принимай управление. Лёшка ничего не ответил на слова наставника, а лишь пообещал себе не торопиться с выводами, и Зинченко это почувствовал. «Молодец, Леонид Саввич, научился сам — расскажи другим», — с этой мыслью Зинченко застегнул ремни и полностью переключился на взлёт.