Кукла паранойи

      Смс с незнакомого номера пришло посреди ночи. Не было ни подписи, ни какой-либо иной информации о том, кто решил напомнить о себе таким странным образом, только несколько слов, которые ему словно бы небрежно швырнули прямо в лицо, не слишком заботясь о том, причинят ли они получателю боль. «Гакпоид? Как это по-детски, глупо и пошло.»       Несомненно, так сочиться ядом даже через текст умел только один человек. Они не виделись бесконечно долго, мучительно долго. Но время от времени он напоминал о себе. Возвращался, как фальшивая монета. Мана. Это короткое прозвище Гакт произносил такое количество раз, что в какой-то момент оно начало казаться мужчине прямым продолжением собственного имени. Он любил Malice Mizer, даже слишком сильно, был привязан к этой группе и мечтал сделать ее лучшей в Японии. Черт побери, были люди, которые считали их таковыми. Которые копировали эксцентричный образ участников, посещали все концерты и заучивали наизусть их песни. Но что-то мешало им превратиться в полностью слаженный организм. Какой-то разлад, поначалу тонкий, словно волосок, но постепенно расползавшийся и превращавшийся в целую пропасть, отделял Гакта от остальных участников. В то время он был еще совсем молод, относительно неопытен, но даже тогда мысли лидера не были его мыслями, а желания Сато далеко не всегда совпадали с его желаниями. Камуи спорил до хрипоты и злился, злился, злился. Они были настолько разными, насколько вообще могут быть два музыканта и два человека. Пылкий, жаждущий постоянно пробовать новое, вокалист пытался сделать их музыку нежнее, романтичнее. Он никогда не тяготел к тяжелому, мрачному звучанию, ставшему в конце концов излюбленным для Маны. Как помпезные костюмы, накрахмаленные воротники и кареты, так и черный латекс, каблуки и плетки были для него лишь игрой. Камуи не умел и не желал превращаться в стылую рыбину, бездушную куклу с холодными глазами и отточенными за годы муштры движениями. Ему нравилось радоваться и громко смеяться, активно проявляя все свои эмоции, откровенно говорить о себе, не напуская излишнего тумана на собственную личность. Сегодня одно, а завтра другое. Нет, каждый образ был продуман до последней детали и ради любого из них Гакт был готов работать до седьмого пота. «Никогда не проигрывать» — еще в детстве он дал самому себе это обещание. Но никто не говорил, что за опрометчивые слова придется поплатиться свободой. Мана всей душой ненавидел перемены. Сколько бы лет ни прошло — его образ не менялся. Нет, разумеется, те или иные детали все же претерпели некоторые изменения, но они были незначительными. Там, где раньше царствовало белое и голубое, теперь появилось черное и синее, он перестал осветлять волосы и красил себе физиономию чем-то другим, а не той косметикой, что использовал во времена Malice Mizer. Но костяк всегда оставался. Мана-сама — это Мана-сама, которого не спутаешь ни с кем. Он сделал брендом, неповторимым отличием, знаком, почти несмываемым клеймом это безграничное спокойствие, граничащее со смертью. Он никогда не улыбался. Фанаты, конечно, думали, что это только образ, придающий гитаристу загадочности и своеобразного очарования. Многие отдали бы все, чтобы увидеть, как выглядит этот человек в «нормальной», закулисной жизни, какие шутки заставляют его смеяться и для кого он хранит свой голос, если в интервью не удосуживается и фразы выронить. Что ж, если бы мечта этих людей исполнилась, их бы ждало глубокое разочарование. Сато всегда оставался таким, каким показывал себя на сцене. Он был последователен до мелочей. Как-то он вызвал легкую оторопь словами о том, что даже нижнее белье у него должно соответствовать образу. Он переставал слушать музыкальные группы, которые слишком часто меняли имидж, инстинктивно избегал всего, что может его разочаровать. Видимо, несмотря на все меры предосторожности со стороны гитариста, Гакту все же удалось стать этим самым разочарованием. Наверное, этим стоило бы гордиться. К концу девяностых Камуи хотелось разорвать на груди ненавистные сценические одежды. Он стремился создать нечто принципиально новое самостоятельно. В группе мужчине все чаще казалось, что он, уже известный доброй половине Японии Гакт, мечта тысяч фанаток — всего лишь красивая марионетка, не способная ни на какой самостоятельный шаг. Мана управлял его душой так же ловко и легко, как забирал себе, овеществлял и менял по своему желанию его тело. Да, они спали друг с другом. И по сей день Гакт не знал, что вкладывал в их совместные ночи Сато, но для него самого это был единственный возможный эмоциональный всплеск, позволяющий показать истинные чувства. Вот только правила игры даже тут выбирал исключительно лидер. Он отстранялся, не позволяя певцу взять верх, не тратил много времени на прелюдии и только иногда как-то рассеянно проводил чувствительными пальцами истинного музыканта по позвоночнику любовника, вызывая у того приятные мурашки. Но такую нежность Мана позволял себе нечасто. Поэтому единственной доступной лаской для Гакта было то, что порой, когда гитарист склонялся к нему, длинные светлые волосы, растрепавшись, слегка щекотали певцу грудь. Не более. Все это происходило на нейтральной территории. Сато не пускал Камуи к себе. Ни в квартиру, ни в сердце, ни в тело. Порой Гакт ловил себя на рассуждениях о том, что, может быть, если бы он тогда настоял... Как все завершилось бы? Так ли бесславно закончилось их плодотворное и, несомненно, давшее обоим пищу для размышлений знакомство? К сожалению, история не знает сослагательного наклонения.       Теперь он мог делать все, что только взбредет ему в голову, был сам себе господином. Его имя можно было услышать отовсюду, а какую-нибудь песню мог напеть, наверное, каждый школьник, причем с годами популярность Гакта не уменьшалась, а только росла. Мужчина начинал чувствовать себя огромным всесильным пауком, лапки которого расползаются во все сферы жизни, одной только музыки стало ему недостаточно. Да, порой он терял сознание от переутомления и крепкое здоровье явно не было сильной стороной Камуи, но отдача явно стоила потраченных жертв. Свобода стоила того. Свобода... Свобода ли? «Разница между свободой и рабством лишь в длине цепи», — медленно произнес Мана, слегка передернув затянутыми в темно-синий бархат худыми плечами, когда Гакт называл его диктатором, деспотом, душителем индивидуальности. На его лице застыло обычное скучающее выражение. Полное омертвение чувств, словно у лидера проблемы с лицевым нервом. Но промелькнувший в его закрытых надежной шторой накладных ресниц светлых глазах огонек был тем, ради чего стоило кидаться этими обвинениями. Текст и музыку Episode.0 и Paranoid Doll писал вовсе не Гакт. Он был лишь исполнителем, от которого не требовалось ничего, кроме голоса. Но текст тогда поразил его. Насколько точны были эти формулировки, как верны они были и как отражали его истинные чувства — каждая строчка словно была аккуратно переписана из чертогов разума певца. Камуи всегда вкладывал в свои песни слишком много личного. Опять же в противовес Мане с его обезличиванием и отказом затрагивания частной жизни, доходящими до бреда. Но в этот раз он превзошел самого себя. Пел на грани, будто бы эта песня была последней в его жизни. Начал вкрадчиво, почти насмешливо, но затем сорвался — голос выдал всю боль и отчаяние. Гакт не хотел признаться себе в том, что все еще сомневался в правильности пути, который выбрал. Но то, как дрогнул и подскочил куда-то вверх его тон, выдало исполнителя с потрохами. Пойду дорогою, которая, быть может, выведет к свободе, Хотя такого места нет в реальности, А карты нагло врут. Растерзанное тело растворится в боли, И воспоминания страданий лишь добавят. Как ему чертовски повезло, что Мана увидел в этом лишь ребячество и пошлость. ***       Манабу Сато стоял у своего зеркала и не мигая смотрел на собственное отражение. Он не соврал, когда сказал, что предпочитает свет свечей электрическому — тени на стенах комнаты покачивались и принимали пугающие очертания от любого дуновения из приоткрытой форточки. Здесь было чертовски много кукол, которых Мана начал коллекционировать еще в девяностые годы. В основном это был фарфор. Фарфор, бархат, черный шелк — эти материалы преобладали в помещении, отвечая специфическим вкусам владельца. Из-за этого комната больше напоминала похоронный зал, а смешанные запахи ладана и воска лишь усугубляли такое впечатление. Порой, в особенно тяжелые и неприятные минуты самокопания, Мана думал, что сам виноват во всех преследовавших его бывшую группу бедах и несчастьях. Невозможно бросать вызовы судьбе и не получить никакого отклика, тем более, когда так бездумно используешь эстетику смерти и сопутствующих ей ритуалов. Бездна взывает к бездне, так ведь гласит латинская пословица? Манабу любил латынь.       Гитарист разжал до этого плотно сжимавшие край туалетного столика пальцы, размял их. Белые, холодные, огрубевшие от постоянного контакта с жесткими железными струнами, они не вписывались в общий образ и даже несколько стесняли Сато. Черный лак постоянно облезал, поэтому Мана предпочитал носить перчатки, скрывающие такое досадное недопущение. Черное кружево его не смущало, как и соседствующие с ним корсеты, юбки и платья. Собственная внешность в основном удовлетворяла обычно строгого к себе мужчину, доставляла мелкое эгоистическое удовольствие. Но во всем остальном... Что ж, чем-то приходится жертвовать в любом случае. Кто же знал, что от группы отпадет, как перезрелая ягода или увядший цветок, именно Камуи? Мана пережил эту потерю и даже пришел к мысли, что плюсов у нее было куда больше, чем минусов. Этим взбалмошным мальчишкой было невозможно руководить, он вечно норовил сделать все самостоятельно, переиграть, насолить. Без него работать стало гораздо проще: остальным так спорить и ругаться не хватало наглости. Гакт дал ему свой телефонный номер несколько лет назад, когда они встретились совершенно случайно. И тогда Мана, небрежно спрятав клочок бумаги в карман пальто, посмотрел на певца с безграничной, не проходящей ненавистью и клятвенно пообещал, что по этому номеру никогда не напишет и не позвонит. Тот на какие-то несколько секунд застыл, а затем рассмеялся и сказал, что примерно чего-то подобного он и ожидал. И Сато планировал никогда не нарушить это обещание. Но порой хотелось напомнить о себе. Нестерпимо хотелось поступить опрометчиво и глупо, не думая о последствиях. Эта дурацкая, написанная от имени вымышленного персонажа, слишком правдоподобная песня задела за живое. Впервые услышав ее, Мана не удержался и презрительно скривил губы. А потом, все еще находясь под властью порыва, набрал несколько слов. Просто чтобы Гакт, этот ужасный человек с отвратительно лучистой улыбкой, громким смехом, бьющимися через край эмоциями и собственным мнением по любому вопросу, не забыл о его существовании. Вновь почувствовал, как запястье слегка заболело от того, что в него впилась истончившаяся до предела, но все еще целая нить. Сато снял с полки небольшую марионетку, сделанную где-то за границей — во Франции или в Италии. Печальный клоун Пьерро смотрел на хозяина ничего не выражающими черными бусинками глаз, а на щеках у него были нарисованы такие же черные слезы. За прошедшие годы Мана научился виртуозно управлять игрушкой: со стороны казалось, что кукла движется сама, без посторонней помощи. Только тонкие белые нити, натягивающиеся при движении, не давали иллюзии стать полноценной. Музыкант немного повертел в руках Пьерро, так похожего на старого знакомого, затем почти рефлекторно прижал к груди. Утянутые в черное кружево сильные пальцы сжались на кукольной одежде и под ними что-то негромко хрустнуло. Треснула полая грудь игрушки. *** Иду вперед без сна, так нужно. Но смогу ли когда-нибудь достигнуть цели? Ведь снова вижу следы… они мои. О, паранойя.       Гакт не мог уснуть до утра. Каждый раз, когда измученный мужчина закрывал глаза, перед ним представал Мана, который дергал за ниточки, от чего конечности Камуи непроизвольно вздрагивали и поворачивались в разные стороны, порой под совершенно невообразимыми углами. Лицо Сато, как и всегда, ничего не выражало, накрашенные черной помадой губы были слегка поджаты. Видение неизменно заканчивалось тем, что тело певца, не выдержав экзекуции, разваливалось на мелкие кусочки.