***
— Дагур, давай признавайся, кто конкретно притащил нас сюда! — возвышаясь над смеющимся парнем, я нарочительно медленно наклоняю голову набок, одной рукой упершись в край стола, а в другой держа еще горячую сковороду. Однако рыжеволосый лишь ловко отталкивается от стола, отскакивая в сторону и невинно пожимает плечами, разводя руки в стороны. — Прости, блонди, но я тебе этого не скажу, — с самодовольной усмешкой отвечает он, однако прежде чем я и Кэт, уже тоже поднявшаяся из-за стола, успеваем произнести хоть слово, взгляд зеленоглазого цепляется за часы, висящие на стене и он, мгновенно посерьезнев, срывается в сторону гостиной, по пути хватая со стола пульт. Спустя несколько секунд дом наполняют оглушительные звуки перестрелки, а выглянув в соседнее помещение я, вопросительно выгнув бровь, созерцаю спину развалившегося на диване парня, смотрящего на экран поистине огромной плазмы. Спустя секунду рядом со мной возникает Кэтрин, но прежде чем она успевает сделать шаг в сторону рыжеволосого, я хватаю ее за руку и, резко развернув к себе лицом, киваю головой в сторону комнаты, из которой мы пришли. Получив молчаливый кивок от подруги, быстрым и тихим шагом проскальзываю за спинкой дивана, однако моя осторожность даже мне самой кажется излишней — колонки домашнего кинотеатра включены практически на полную громкость, так что особо громкие взрывы заставляют меня морщится от рези в ушах. Пробравшись в комнату, где мы проснулись, я быстро хватаю свою сумку и, резко оборачиваясь, встречаюсь с ничего не понимающим взглядом подруги. Кэтрин стоит в проходе, скрестив руки на груди и высоко подняв брови, от чего ее длинная челка спадает на ей на глаза. Шумно выдыхаю, закатив глаза и делаю несколько шагов в ее сторону, захватив за одно и ее сумку. — И что это значит? — Кэт перехватывает ручки сумки у меня из рук, когда я протягиваю её ей. Вижу, что она делает это с неохотой и непониманием но, Локи меня побери, я не могу здесь больше находиться! — Подумай головой. Мы проснулись в доме парня, к которому нас ночью притащил его брат. Ничего не настораживает? — говорю как можно увереннее, так как за то время, что мы провели в кампании с Дагуром, он показал себя как вполне адекватный и интересный парень, но мои сомнения в том, что эта история закончится хорошо, еще не до конца покинули меня. Поэтому сейчас я больше убеждаю себя, нежели Кэтрин, ибо какой-то внутренний отголосок просит этого не делать, остаться здесь, в доме рыжеволосого. — К тому же ни я, ни ты ничего не помним, а Дагур упорно нам ничего не говорит. Ни о себе, ни о своем брате. Не знаю как тебя, но мне это чертовски не нравится… Вижу как на лице подруги после моих слов мелькает тень сомнения, а брови чуть сходятся к переносице. Слишком уж все странно сходится, слишком уж добр к нам этот рыжеволосый, но самое главное — уж слишком много недосказанного… — Предлагаешь сбежать? — уверенно киваю головой, после чего вижу едва заметный огонек азарта в карих глазах. И даже если Кэтрин не совсем уверена в моей правоте, она пойдет со мной. Так было всегда. Так будет и сейчас. На цыпочках спускаемся обратно в гостиную, в которой Дагур, чуть убавив звук колонок, все так же увлеченно смотрел очередной боевик. Мы же, не теряя времени, вновь незамеченными проскальзываем у него за спиной и, схватив свои куртки с вешалок, выскальзываем на улицу. Практически бегом преодолеваем пустой двор и выскакиваем за ограду, после чего быстрым шагом направляемся прочь от дома. Дорогие особняки, расположенные по обе стороны от дороги, сбивают с толку, поскольку в настолько богатые районы мы забредали очень редко. В памяти всплывает половина дома, которую мы снимаем, с ее потрескавшейся краской на крыльце и мало-мальски ухоженным газоном. На душе становится немного паршиво, паршиво от того, что кто-то может позволить себе все, а кто-то… Сходить в кино раз в месяц или накрыть полный стол на день рождения для нас было настоящим праздником, поскольку… За нашими спинами скрывается не самое счастливое детство. А даже наоборот. К черту! К черту все эти воспоминания! Украдкой встряхиваю головой, отгоняя непрошеные мысли о вновь оглядываюсь по сторонам. Ни я, ни Кэтрин не знаем этого района, а тем более дороги до дома, я выуживаю телефон из кармана джинс и включаю карту. — Полчаса ходьбы до школы, — коротко констатирую я, быстро пробежав по карте глазами. Вот с чем, так с ориентированием у меня никогда не было проблем и поэтому мы коротко киваем друг другу. Хоть утро и началось совершенно неординарно, но ко второму уроку мы вполне можем успеть… И поэтому сейчас, постоянно сверяясь с картой, мы быстрым шагом направлялись в сторону того места, куда нам меньше всего хотелось бы идти. Но, к сожалению, надо…***
Сказать, что наше опоздание заметили, было бы ложью. Всем было откровенно плевать на нас. Впрочем, такое отношение за последние года стало для нас привычным и любое общение с одноклассниками у нас давно уже свелось к нулю. Правда, Ингерман еще изредка пытался вытянуть нас на диалог, но в большинстве случаев это ограничивалось сухими фразами приветствия. Да и плевать… К тому же сразу после нашего прихода выяснилось, что к нам в класс переводятся еще четыре новых ученика. Прекрасно. Воспринимаю эту новость с абсолютным равнодушием, однако тут же замечаю, что кого-то не хватает… Новенького. Какого-то черта этот парень в зеленой толстовке зацепил меня. Может быть тем, что он другой? Он не старался продемонстрировать себя, будто бы знал себе цену, доказывать которую никому не собирался. Не подхалимничал и не строил новых знакомств с теми, кто мог бы вытащить его на верхушку, как часто это делают новички. Он просто оставался самим собой, в одиночку бродя по школе, будто бы зная ее. Но ведь это не возможно же, не так ли? Впрочем, сейчас меня занимали совершенно другие вещи. Первой из них были брат и сестра, которые в наглую завалились в кабинет физики в середине прошлого урока и бросив, что теперь они учатся тут, беззаботно развалились за задней партой. Мисс Свон, к удивлению всего класса, отнеслась к такому появлению на удивление спокойно, и даже когда это странная парочка молча встала и ушла из кабинета за несколько минут до звонка она не произнесла в их сторону ни единого слова… Сейчас же, сидя в кабинете осточертевшей психологии я абсолютно пустым взглядом буравила точку на доске. Чертовски хотелось спать. Но засыпать на уроке мисс Тэтчер было равносильно самоубийству, именно поэтому, подперев рукой голову, я из последних сил сопротивлялась резко навалившемуся на меня чувству усталости. Черноволосая женщина все так же что-то бубнила стоя у доски, в то время как основная часть класса что-то возмущенно кричала ей в ответ. Но я засыпала. И Локи меня побери, лучше бы я уснула… — Астрид Хофферсон, — словно сквозь толщу воду прозвучало мое имя. Резко открываю глаза от толчка Кэт, сидящей рядом и потерянно смотрю на довольно улыбающуюся учительницу. Но ее улыбка не кажется мне доброй. Она скорее напоминает мне замаскированный оскал, скрывающий ту издевку, насмешку надо мной и тем, что она сделает дальше. — Не стоит спать на моих уроках, а то можно проспать все самое интересное. Недовольно морщусь на ее слова, отрывая голову от ладоней, что все это время поддерживали ее. Чертова карга! Опять придумала какое-нибудь задание, которое подпортит оценки всему классу. И мне в частности. — Я с мистером Смитом подготовила для вашего класса особое задание, которое заменит вам итоговую контрольную работу, — по классу прошелся гул одобрения. Я перевожу взгляд на Кэтрин, ловя ее встречный, такой же непонимающей. Что бы Тэтчер отменила контрольную? Что-то тут не так. Недоверчиво поворачиваюсь обратно, краем глаза замечая в миг замолчавших после ее слов близнецов. Похоже, эти двое тоже почувствовали что-то неладное. Впрочем, гадать приходится не долго. — Это небольшой психологический тест, который вы будете выполнять в парах. Облегченно выдыхаю. Так же как и большинство из класса. Точнее все, кроме брата с сестрой, сидевших за соседней партой. Но сейчас я согласна с большинством. Похоже, все не так плохо… — Пары уже составлены, не обольщайтесь, — ее голос, чуть повышенный тон, наполненный издевательством, пресекают облегчение. Класс на мгновение затихает, что бы тут же взорваться громкими криками протеста. Но ее это не волнует. Совершенно. Глухо слушаю имена первых пар. Хель меня побери, теперь мне точно не… Не успеваю додумать. Мое имя звучит словно приговор. Приговор, приносящий ей радость. Смотря на нее понимаю, что все будет хуже, чем я могла предположить. Гораздо хуже. —… и Стив Йоргенсон, — заканчивает она, в то время как класс замирает. Замирает для меня. Это имя звучит в моих ушах, до боли, до крика. Кажется, смысл сказанного так же медленно доходит и до Йоргенсона, но его довольная улыбка мгновенно разрушает остатки моих надежд. Надежд на то, что, но будет против, будет не согласен, не будет за… Пропускаю мимо ушей чей-то едкий комментарий по этому поводу. И руку Кэтрин, что сильнее сжала мое запястье. Смысл? Смысл поддержки, когда она бесполезна? Но все же я благодарна ей, что сейчас она со мной. Именно она. Теряю счет времени, просто потому, что сейчас это не важно. Ничего не важно кроме того, что я в паре с Йоргенсоном. С тем, кто опустил нас до тех, кем мы являемся. С тем, кто ненавидит нас больше жизни. С тем, кого ненавижу я… Но резкая, острая боль в запястье возвращает меня в реальность. Кэтрин со всех сил сжимает его, впиваясь ногтями мне в кожу. До красных полос, почти до крови. Звуки снова возвращаются, врываясь вместе с очередной фразой Тэтчер. Той, что ломает меня изнутри. Той, что ломает ее… — Ты будешь не аттестована, — и вновь эта усмешка на губах, как будто ей доставляет радость делать нам больно. Хотя, наверное, так оно и есть. Но ногти, впивающиеся в кожу, не дают отвлечься, позволяя в полной мере осознать сказанные только что слова. Приговор. Одной-единственной фразой мисс Тэтчер вынесла приговор, в одночасье рушащий все надежды и мечты Кэт. Но только не сейчас, только не в выпускном классе… Не успеваю ничего сделать, как вдруг рука кареглазой исчезает с моего запястья. Ногти больше не впиваются в кожу, но боль с остервенением пульсирует в красных отметинах. Слышу громкий хлопок двери, закрывающийся вслед за подругой. Но я не бегу за ней. Не могу. Просто не могу оторваться от этого чертовского стула, догнать ее, обнять, успокоить. Сказать, что все не так плохо. Не могу, потому что это будет не правдой. Все плохо, все опять чертовски плохо… Звонок резко бьет по ушам, словно глоток холодного воздуха, сбивая оцепенение, позволяя трезво мыслить. Тут же срываюсь с места, хватая свою сумку и отталкивая в сторону Йоргенсона, который, не ожидавший от меня такого, просто молча остался позади. Коридоры промелькнули как один, но даже холодный осенний ветер, резко ударивший в лицо, не остудил с каждой секундой нараставшего чувства страха. Страха за Кэтрин. Бегу, вновь бегу по выученной до рези в глазах дороге, до спазма в мышцах. Не обращаю внимание на светофоры, машины, ругань мне вслед. Мне не до них, все, что сейчас меня беспокоит, так это лишь Кэтрин. Лишь та, которую я должна обнять, выслушать и успокоить. Та, которая стала для меня самым близким и родным человеком. Но понимание, что что-то действительно не так, приходит лишь тогда, когда вижу входную дверь в нашу половину дома. Кэтрин, всегда до крайности щепетильная в этом вопросе, никогда не позволяла мне оставлять дверь не запертой. И никогда не позволяла этого себе… С замиранием сердца, опасаясь самого худшего, медленно толкаю дверь от себя, позволяя лучам солнца осветить крохотную прихожую. Чувствуя, как по венам медленно растекается страх, бесшумно вхожу в дом. В первые секунды не понимаю, не осознаю, но явственно ощущаю, что что-то не так. И лишь потом осознаю, что так пугает меня. Мертвецкая, гробовая тишина дома… — Кэт! Кэтрин! — ее имя само срывается с губ, однако ответом мне служит все тоже молчание. Будто бы сам дом пытается скрыть от меня то, что тут произошло. Но ощущения, те, которые еще ни разу в жизни не подводили меня, кричат о том, что бы я шла вперед. И я иду. Иду через гостиную, никогда не видевшую наших гостей, полутемный коридор, ведущий к ее комнате. И снова дверь. И снова она приоткрыта… — Кэт… — голос вновь подвел меня. Крик застрял в горле, не позволяя дышать, а ноги налились свинцом. Прижимаю ладони ко рту, медленно сползая по стене на пол. Бледная, с едва заметным живым оттенком кожи, Кэтрин сидела на кресле, откинувшись на его подлокотник. Ее каштановые волосы плавными изгибами рассыпались по плечам, едва заметно завиваясь на концах, струились ниже, невесомо касаясь складок на ее одежде. И только журнальный столик, пододвинутый неестественно близко к ней и тщательно вымытый мною позавчера, сейчас алел от темно-алых подтеков крови. Ее крови. Медленно отрываю взгляд от запястья, на котором виднеется разрез, сейчас казавшийся черным на фоне мертвецки бледной кожи. Тонкие капли еще теплой крови неровно падают на край столика, создавая мерные, тихие звуки. Звуки смерти. Ее смерти… И вновь только силой воли заставляю себя поднять взгляд выше, встречаясь с ее потускневшим, пустым, неосознанным… Она еще не мертва, нет, но уже непозволительна далека от жизни. Далека от меня. — Кэт… — глухо выдыхаю я. Стало спокойно, спокойно до жути, ужаса, животной паники. Чувства, которые только что бушевали во мне, погасли. Так же как и погасло мое личное солнышко, мой смысл жизни. Единственный и последний смысл жизни. Я не смогла, не успела спасти то, что мне было дороже все на свете. Ту, которая стала мне сестрой, ту, за которую я была готова умереть. Я смотрела на то, как ее глаза медленно теряют еще теплившуюся в них ясность, подергиваясь легкой пеленой. И почему-то глядя на это мне не хотелось помочь, не хотелось спасать ее… Может быть потому, что я хотела того же? Эта мысль, догадка, мгновенно наполняет все мое существо. Меня здесь больше ничего не держит, никто теперь не ждет меня дома. Никто и не заметит маленькую заметку в углу газетного листа, что в этот день две девушки покинули этот мир. Никто не придет на похороны, никто не поменет добрым словом. Никто. Спустя пару минут я уже заканчиваю последние приготовления, затягивая узел на холодном железном крюке, где несколько мгновений назад висела люстра, сейчас же превратившаяся в сотни осколков на покрытом бордовыми брызгами полу. Неустойчивая, шаткая опора под ногами, свободная петля и бьющаяся где-то на краю сознания желание не делать этого. Но неловкое, неаккуратное движение ступней опрокидывает старый, потрепанный временем табурет, а грубая веревка в тот же миг впивается в горло. Резкая боль вмиг охватывает мое тело, протрезвляя от наваждения. Хватаюсь руками за края петли, пытаясь хоть немного растянуть ее, впустить в легкие хоть грамм кислорода. Тщетно. Чувствуя с каждым мигом нарастающее чувство удушья приближаюсь к панике, пытаясь сделать хоть что-то. Ноги впустую ищут хоть малейшую опору в десятках сантиметров от пола. Слышу пробивающие до дрожи булькающие звуки, в которых не сразу признаю свои хрипы. Чувство животного, дикого ужаса накрывает меня в тот момент, когда я понимаю, что это конец. Это нельзя изменить, но с этим и нельзя смириться. Вновь пытаюсь схватиться за тонкий льняной канат, однако пальцы безвольно скользят по нему, когда первая крупная дрожь пробивает тело. Чувствую, как кашель застревает в горле, душит меня, заставляя грудь сжиматься с неестественной силой. Но ни один звук, кроме уже затихающего хрипа не вырывается из горла. Кончики пальцев холодеют, когда я в последний раз дотрагиваюсь ими до обжигающе горячей шеи. В последний раз пытаюсь вздохнуть, но чувствую лишь мертвецкую пустоту и сводящие судорогой мышцы шеи. Озноб, в миг пробивший мое тело. Тихий, последний, болезненный хрип. Темнеющие очертания предметов. И единственные, последние слова, все еще бьющиеся у меня в голове… Мне жаль…