***
На мгновение вся округа утопает в яркой белой вспышке, молния, словно что-то перепутав, ударяет в стоящее рядом дерево. Стёкла на фасаде разлетаются вдребезги, заполняя собой внутренние помещения, а некоторые, набрав немалый разгон будто бы от ударной волны и пользуясь этим ускорением, вонзались в стены, перила, мебель, лестницы... ‒ Идзуми-сан! ‒ Коити пулей сорвался с места, опустился на колени рядом с одноклассницей ‒ выбитое в холле стекло не обошло несчастную стороной, буквально пригвоздив девушку к лестнице. Кровью из ран пропиталась одежда, кровь тонкими алыми струйками устремлялась к дощатому полу, смешивалась с нежно-алым ворсом настеленной на лестнице ковровой дорожки. ‒ Ради всего святого, держись! Идзуми-сан! ‒ Сакаки-кун... Ты-то что здесь делаешь? - Тихо спросила Аказава, смежая веки ‒ нелепая попытка сбежать от реальности, где ещё вчера были друзья, семья, какая-то ответственность, неугасшие чувства, симпатии и антипатии, а сегодня... Сегодня есть только ощущение приближающейся, уже искательно заглядывающей в глаза смерти и медленно покидающей ослабевающее тело жизни. И был Коити Сакакибара, до конца цепляющийся за неё, не отпускающий в сладкое забытье, где нет боли и страха, не отпускает даже игнорируя тот факт, что её собственная воля к жизни уже угасла.Идзуми Акадзава не боялась смерти.
‒ Не трать на меня время, глупый. Со мной уже всё кончено... ‒ Это ты не глупи! Тебе ещё жить и жить... И мы уйдём отсюда, и сделаем это вместе, поняла? Держись, цепляйся за свою жизнь вместе со мной! Я тебя не отпущу. Глупо и страшно звучало сейчас его намерение, безумием ‒ обещание спасти, но сдаваться "несуществующий" не собирался. Он уже рвал на равные части свою рубашку ‒ хоть как-то перевязать раны, остановить кровь, добраться до больницы, а там уж будь что будет, там всё непременно наладится... Коити предельно сосредоточен, для его сознания утих шум бушующего вокруг пожара, капель дождя, пробивавшихся через прогоревшую кровлю, раскаты грома, отдалённый треск молний - всё ушло на второй план, тем не менее позже он едва ли сможет вспомнить, как снял девушку с острейших осколков, самые большие из которых насквозь пронзали её ноги чуть ниже колена. Коити не медлил, хоть и очень смутно помнил наставления о первой помощи, которые им старательно вдалбливали в голову в младшей школе, бормоча под нос что-то неразборчивое, словно какую-то чудотворную мантру, мысленно молился всем богам, в которых не верил, о том, чтобы Идзуми жила. Акадзава должна выжить ‒ цена сейчас абсолютно не имеет значения. ‒ Держись. Смотри на меня, не теряй сознание... Я... Я сейчас... Видишь, я перевязал! Кровь остановится, мы выберемся... Ты ни за что не умрёшь. Слышишь? Идзуми, держись, я ни за что не отпущу тебя. "Я не отпущу тебя". Даже если человеческий дух силён и непреклонен, его плоть, физическое тело этого тварного мира всегда будет слабой, вечно страшащейся боли. Не душевной, а самой обычной, физической, и, сколь бы человек не был силён духовно, его разум всегда будет страшиться этой боли, диктовать сознанию свою волю, а оно, в свою очередь, может посчитать, что терпеть эту боль - бессмыслица. Альтернатива - забытье. Сейчас, с этими новыми ощущениями - боль, чувство "утекающей" жизни и ужом свившийся в уголках души страх смерти... Идзуми Акадзава, какие-то потаённые струны её сознания - вдруг решили, что куда проще не пытаться игнорировать эти ощущения, а избрать для себя лучшую, более простую форму существования, мир иллюзий, куда из реальности не вхожа ни боль, ни иные ощущения, переживания... Голос Коити звучал далеко, был приглушённым, физически ощущался слабыми толчками воздуха о кожу, части слов теряются в тени медленно уходящего за грань невозвращения сознания.Акадзава Идзуми не боится смерти.
Её дух силён, страх отступил, боль воспринималась как должное и уже не ощущалась так остро... Акадзава всей душой цеплялась за эту жизнь, а Коити что есть сил старался держать её в этом мире...Акадзава Идзуми не боится смерти.
***
Какое-то сверхчеловеческое усилие воли не позволяло Сакакибаре Коити сдаться. Он шёл, невзирая на тупую, тянущую боль в лодыжках. Высохшими губами, будто в бреду, повторял без остановки одну и ту же фразу, простую и обыденную - и имеющую окрас особого, страшного смысла сейчас: "Ты не уйдёшь..." Шёл, не обращая внимания на подкашивающиеся ноги. Шёл, вслушиваясь в ритм собственного бешено колотящегося сердца, заглушающего порой даже раскатистый гул небесной стихии. Шёл, будто бы и не существовало вокруг дождя, уже давно промочившего обоих студентов до нитки. Шёл, не обращая внимания на слепящие молнии и оглушающие раскаты грома. Шёл, отчаянно цепляясь за эфемерную надежду вынести с пропитанного кровью пепелища, ради загубленного множества жизней спасти хотя бы одну. Была и ещё одна причина, мимолётная мысль, в которой Сакакибара боялся себе признаться. Не сейчас. Только если оправдается призрачная надежда, последняя, наивная мечта... Нет! Не мечта, не надежда... Что-то совершенно другое, явно не ясное для него...***
Отчаяние. Страх. Надежда. Нетерпеливое ожидание встречи... и простые, и сложные одновременно чувства человека, поставившего всё на одно и не прогадавшего - решимость одного студента помогла спасти жизнь другого. Врачи допустили Коити в палату к Акадзаве только на третий день, ссылаясь на то, что после перенесённых операций Идзуми не полагалось ничего, кроме покоя. В столь скором позволении посещения сыграло его упорство. Ежедневно приходя, едва городская больница Ёмиямы открывала свои двери, и уходя утром, он добился того, что хотел. Просторная, хорошо освещённая, несмотря на уже взошедшее солнце иллюминацию там никто и не посчитал нужны выключить, выкрашенная в спокойные бежевые тона комната, противоположную к входной двери стену которой занимало большое панорамное окно, задёрнутое просвечивающими занавесками, пропускающими солнечные лучи. ‒ Акадзава-сан, я войду? ‒ Постучавшись, осторожно спросил Коити. Дверь сперва слегка приоткрылась, а затем и полностью распахнулась. Сакакибара держал в левой руке руке красиво оформленный букет внушительных размеров, в правой набитый чем-то пакет, не таких внушительных размеров и оттого будто готовый треснуть по швам. ‒ Привет, Идзуми-сан, идёшь на поправку? ‒ Букет посетитель хранил с великим тщанием, как зеницу ока. Сакаки уже обшарил взглядом по палате в поисках чего-то подходящего на роль вазы под эти цветы, но ничего подходящего не находилось. ‒ Привет, Сакакибара-кун. Раны ещё побаливают, но в целом чувствую себя я хорошо, да и врачи утверждают, что моей жизни ничего не угрожает. Но здесь мне придётся задержаться ‒ лечащий врач настоял на полном покое для меня, даже тебя-то к посещению кое-как допустил. Да, они все тут искренне считают, что мне необходима реабилитация, а я... Я уже иду на поправку! Почти... ‒ Девушка натянуто улыбнулась. ‒ Коити-кун... спасибо. ‒ В любом случае, я не поступил бы иначе. И давай не будем об этом вспоминать, ведь всё хорошо, что хорошо кончается, да? ‒ Сакаки уже поставил цветы в принесённую по его просьбе кем-то из медсестёр вазу, пододвинул к койке стул и сел, положив набитый гостинцами пакет себе на колени. ‒ Я тут тебе принёс кое-что: мясо, немного свёклы, фрукты разные, чтобы витамины были и ещё это и это, и вот это... ‒ Коити остановился и посмотрел на девушку. Несколько минут прошли по-странному быстро. ‒ Поправляйся скорее, Идзуми-сан. Девушка тихо усмехнулась, к студентке возвращалась её прежнее чувство жизни и неунывающий характер. Акадзава улыбалась, лукаво глядя на однокашника. ‒Коити-кун, ты что, беспокоишься обо мне? ‒ Да. С самого начала. Когда загорелась кухня в пансионате, я торопился найти тебя, хотел защитить... Прости, Акадзава-сан, если бы я поспел раньше, ты бы не... ‒ Тсс, не говори ничего. Не извиняйся. Я рада, что ты успел... - Болезненно поморщившись, Идзуми привстала на руках, на попытку Сакакибары возмутиться мягко приложила палец к его губам ‒ молчаливый запрет на любые слова сейчас ‒ и легонько обняла, шепча тихо-тихо такие нужные сейчас слова. ‒ Я хотела бы, чтобы ты и дальше защищал меня, Коити-кун... ‒ Да. ‒ Он кивнул, в ответ осторожно прижимая одногруппницу к себе. ‒ Я буду. А... Какие цветы тебе нравятся? Я принёс букет белых роз...