Обреченная

Лидии Мартин восемнадцать. Возраст, о котором так любят писать поэты-романтики, самое прекрасное время в человеческой жизни. Когда душа ранима, осыпается от единственного неловкого прикосновения. Когда кончиками пальцев можно ощутить алеющие впереди горизонты. Время громких слов, юношеского драматизма и перемен, о которых раньше нельзя было и мечтать. Лидии Мартин — восемнадцать. И, кажется, она застряла в гранях этой цифры на ближайшую бесконечность лет. Потому что два дня и шесть часов назад Лидия Мартин умерла. Лидия никому не расскажет об укусах, бывших на её шее, которые теперь — лишь обрывочные куски воспоминаний. Лидия никому не признаётся, что пара капель чужой крови в её чашке кофе — не просто нелепое недоразумение. Лидия так устала от мёртвых криков в своей голове, что слепо доверилась странному незнакомцу и его не менее странному кровавому ритуалу. Вот только о последствиях никто не предупредил. Лидия Мартин умерла, а голоса в её голове заткнулись по одной простой причине — банши и вампир ужиться вместе уж никак не могут. Лидия стучится в знакомую дверь, как делала, кажется, уже сотню раз, только теперь слишком громкий звук рвет ей барабанные перепонки. На руках — неуспевшие зажить ожоги. Оказывается, солнце не любит вампиров больше всех. А горло сжимает невидимой рукой, кошками дерет по воспаленной гортани, как от ненавистной с детства ангины. И клубничным сиропом теперь не вылечишься. — О, боже, Лидия… Мартин совсем, ни грамма не «боже», теперь сочетание этого слова с её именем — настоящее кощунство. Но Эллисон можно понять. Оставить лучшую подругу под простыней в морге — кошмарно. И гораздо ужаснее увидеть эту же подругу у своего порога на следующее утро. С волосами темнее на пару тонов и кожей бледнее, кажется, на целую жизнь. — Эллисон, мне нужна твоя помощь… Благо, Арджент не захлопывает дверь прямо перед её носом. Благо, у Арджент хватает ума не приглашать её в дом. Лидия падает на пороге. Тело горит от ожогов, а внутри всё известкой сыпется от скребущей жажды. Лидия впервые в жизни хочет оказаться в долбанном бестиарии.

***

Теперь в её холодильнике вместо свежевыжатого апельсинового сока — свежевыжатая первая-отрицательная. Лидия крутит кольцо на безымянном пальце. В синем камне будто переливы чёрные, похожие на нефтяные пятна. И кожа больше не горит. Лидия не знает, где Стайлз достал это кольцо, но огромное ему спасибо. Лидия привычно ходит в школу. Только перемены предпочитает отсиживать где-нибудь во дворе, одна, потому что терпкий запах сотни тел, запах крови и пота, буквально сводит её с ума. Иногда убежать не получается. Тогда Эллисон заталкивает Лидию в ближайшую кабинку туалета, чтобы никто случайно не заметил её клыков. Тогда Лидия плачет, трогает своё отражение в зеркале и не может, не может задушить жажду. Она струнами натягивает вены, кипятит кровь, впивается стеклянной крошкой в глотку. — Все будет хорошо, Лидия, слышишь? Мы справимся с этим. Эллисон не знает, что Лидия видит её слёзы. Её покусанные губы. Что Лидия слышит ночные рыдания, и не только её. Стайлз плачет тоже, долбит кулаками по рулю, режет пальцы о разбитое лобовое стекло джипа. Кричит в темноту о несправедливости, кричит, что должно было быть иначе. Что его первая любовь не должна была становится ещё одним монстром. Ему и так хватает. У Лидии новая привычка — встречать рассвет на краю леса, прямо над городом. Теперь добежать туда быстрее, чем доехать. Она пальцами зарывается в сырую траву и ждёт. Кроваво-красное зарево — определённо самое красивое, что Лидия когда-либо видела. В один вечер донорского пакета не оказывается на месте. У Лидии лёгкие сжимаются так, что и закричать не получается. Перед глазами — красноватая темнота, а губу царапают собственные зубы. Лидия не помнит, не хочет помнить, как вышла на улицу. Голодная. Лидия не знает, а до тошноты уверенна, чью артерию разорвала в этот день. Карие глаза и шея в родинках. О Боже. Божебожебожебожебоже Лидия визжит, в ужасе отступая назад. Руки скользкие от крови, и даже слёзы — красные. Чтоянаделалагосподи Его пульса н е с л ы ш н о. Его пульса больше нет. Лидию будто в грудь ударили с размаху. Воздуха не хватает. Она бежит, цепляется волосами за ветки. Прочь. Прочь от тела, прочь от крови, прочь от оставшейся на асфальте жизни. Увидеть рассвет. Коснуться солнца. Время течёт бесконечно быстро. На опушке все та же трава в каплях росы, даже следы её туфлей остались на тропинке. Солнце голосует из-за крыш домов. У Лидии вода дрожит в глазах, а лицо все ещё залито его кровью. Даже в волосах рябиной блестят редкие брызги. Лидию колотит, выворачивает наизнанку. Словно она каждым дюймом кожи отвергает случившееся. Случившееся. Она. Его. Убила. Виновата. Сама. Солнце касается её щеки. Лидия не хочет видеть Эллисон. И себя тоже не хочет. Лидия хочет чувствовать солнце в своей груди и горечь пепла на губах. Лидия снимает кольцо.