Расстояние между

Когда шумный проспект, пропахший пылью и бензином, и остатками фастфуда сменяется ледяным воздухом, запахом моря и выпечки, копченой рыбы и женского парфюма, когда знакомые с рождения переулки сменяются чужими апартаментами, и в полушаге от тебя оказывается незнакомая девушка — впору испугаться. Когда ты раз за разом, с каждым днем все чаще, начинаешь улавливать ауру чужих, незнакомых городов, разбросанных по всему миру: от Найроби до Лондона, от Мехико до Берлина, от Сеула до Сан-Франциско — впору запаниковать. Когда тебя обуревают чужие чувства и эмоции, спонтанно и внесистемно: это может быть и ярость, и обида, и возбуждение, и нежность, и восторг — что угодно, в любое время суток; когда видишь чужими глазами знакомых незнакомцев — одновременно из чужой головы и как бы со стороны — начинает казаться, что ты сходишь с ума. У тебя определенно расстройство личности — как у парня, в голове которого жило еще двадцать четыре человека — что-то вроде того. Чужая музыка и чужие сны мешаются с кошмарами из детства и мешают спать, чужие мысли отвлекают от работы, чужие прикосновения заставляют вздрагивать. Дальше — больше. На сцене появляется разыскиваемый преступник, которого — как в кино, ей-богу — подставила и хочет отыскать некая зловещая корпорация во главе с психом, для которого чужая жизнь — пустой звук. Преступник становится наставником, почти другом — и ты начинаешь осознавать. Осознавать, что это странно, конечно, но ты — часть кластера, единого в восьми его частях, непохожих друг на друга, но связанных узами крепче семейных и каких угодно еще. Осознавать, что, в общем-то, ты привыкаешь к присутствию в голове и где-то рядом незнакомцев, к запаху индийских пряностей в чикагской квартире, к холодным европейским дождям в разгар лета, к прикосновениям не-твоих любовников и любовниц, к чужому отражению в зеркале. Осознавать, что корпорация, словно в кино или в компьютерной игре, охотится за избранными, в число которых, к своему несчастью или наоборот, входишь ты. Ты — защитник. Ты тот, кто должен спасти соратника от лоботомии, заметить хитрость противника, сделать так, что никто не умрет. Все это странно, страшно и утомительно. Но. Уилл Горски понятия не имеет, что такое селфцест, пока Джонас Малики вскользь не упоминает об этом. «Есть мнение, что любовь к члену своего кластера — одна из худших форм извращения». Уилл улавливает эту мысль и от Райли, но она не мешает ему стоять на холодных камнях исландской пещеры, будучи одновременно у себя в чикагской квартире, и глупо улыбаться. Это сильнее всего на свете, сильнее его самого, сильнее кластера, этого не изменить. Можно пить кофе в Берлине, одновременно курить на балконе элитной многоэтажки в Сеуле и при этом поедать индийские деликатесы в Мумбаи, вздрагивая от порывистого исландского ветра. Можно изнывать от жары в Найроби, накуриваться травкой в Сан-Франциско и заниматься групповым сексом с незнакомыми мужчинами в Мехико, один из которых — вроде как ты, но не совсем. Нельзя — выкинуть из головы девушку-диджея. Райли смотрит на него — и улыбается. И Уилл чувствует не возбуждение — хотя, честно сказать, и его тоже — не радость, не панику, а что-то выше всего этого, что-то, что выше не только физиологии, но и даже невообразимой связи кластера. То, что не разорвать, не забыть, то, что будет с ним до самой смерти, а может и после нее. Рядом с Райли Уилл не просто чувствует себя целым, он чувствует себя счастливым и живым как никогда прежде. Уилл быстрее всех в своем кластере овладел проекцией и замещением. Уилл может закрыть глаза — и оказаться рядом с Райли, касаться ее, целовать. Расстояние между Чикаго и Рейкьявиком составляет несколько тысяч километров, и Уилл может преодолеть его за один вдох. И он благодарит всех богов, в которых никогда не верил, за этот подарок.