детка, расскажи мне

Тэмин опирается поудобнее на железное ограждение балкона и достает из кармана кофты полупустую пачку сигарет. Тонкие и женские, с запахом яблока или чего-то там — не самая лучшая компания для подумать, но выбирать не приходится — купить себе нормальные нет никакой возможности сейчас, а эти так удачно подвернулись в репетиционной, забытые кем-то из корди, наверное. В комнате Джонгхен работает над новой песней и ее печальные ноты просачиваются через тройной стеклопакет на балкон, медленно подбираясь к Тэмину со спины. Он вертит в пальцах сигарету, никак не решаясь закурить, и думает, почему у Джонга все так печально и обреченно. В творчестве, мыслях, словах и действиях. И даже от этих его излюбленных белых свитеров крупной бабушкиной вязки несет какой-то беспричинно тоскливой бульварной лирикой. Кибом называет это напускным и слишком фальшивым, постоянно советуя Джонгу прекратить перебарщивать с загадочными улыбочками в стиле Моны Лизы и драными штанами. Мол, люди перестают в это верить. Однако — Тэмин пожимает плечами в пустоту ноябрьского вечера, мысленно вступая в спор с воображаемым Кибомом — на самом деле, во всех этих вещах мало что от фальшивого. Джонгхен, он и есть такой — до сложного простой, со всеми его романтичными балладами, философскими высказываниями на радио, хитрыми ухмылочками и обувью на толстой подошве. Ноябри в Сеуле всегда тоскливые и грязные. С высоты шестнадцатого этажа все кажется мелким, незначительным, сплавленным в один неразборчивый ком из людей, деревьев и дорожных знаков. Вид с балкона отвратительный: впереди торчат безликие новостройки офисов с их маленькими горящими окошечками, внизу — серые безлюдные подворотни, а по бокам — застроенный зданиями горизонт. В комнате Джонгхен внезапно бьет по струнам — Тэмин вздрагивает от тяжелого звука и с интересом разворачивается к окну. Меж пальцев тлеет забытая сигарета. Тэмин не то чтобы восхищается Джонгхеном, но его талант превращать слова в мелодии и наоборот определенно поражает. И не только Мина, конечно. Раньше все это было доступно только ему одному — одна на двоих комната сближает слишком, и Джонгхен выворачивает всего себя наизнанку в рекордно короткие сроки, с волнением протягивает Тэмину наушники, желая представить свою музыку, или оттаскивает от компьютера, чтобы показать наброски текста для песни. Тэмин абсолютно точно не является кем-то, кто разбирается в музыке. Хорошая или плохая — он чувствует интуитивно, но Джонгу нужны слова. «Ну же, детка, расскажи мне, что ты чувствуешь». Тэмин ничего не чувствует. Ничего, о чем может рассказать, потому что тексты Джонга — это слишком. Это над уровнем восприятия. Это что-то слишком красивое, чтобы говорить об этом словами. Тэмин никому ничего не доказывает, конечно же. Джонг говорит «посмотри сюда» и это немного льстит, конечно же. Тэмин никогда не понимал, почему Джонгхен доверяет именно ему. Не понимал. Но сейчас, конечно же, понимает. Вообще-то, с «раньше» все сильно изменилось, но лучше бы не менялось, лучше бы всегда было неизменное и неподвластное времени. Тэмин думает: интересно, когда люди осознают, что нравятся друг другу, они всегда перестают общаться? Тэмин все-все понял, только смысл, смысл-то где? Туша сигарету в жестяной банке, Тэмин отчаянно пытается вспомнить, когда и из-за чего все стало так. Почему он не заметил точку невозврата, которую Джонг так четко подчеркивает. «Смотри, — будто говорит, — смотри, Тэмин, вот с этого момента я тебя не знаю, не вижу, не слышу». Замолчи, думается, просто заткнись и впихни эту гадость обратно себе в пасть, а потом и дальше. Перевари эти слова вместе с обедом или выплюнь. Выплюнь это, Ким Джонгхен. Только не мне в лицо. Господи, да из-за чего же они так разругались? Уже месяц Тэмин давится спокойным и до тошноты непринужденным молчанием, которое Джонг впихивает ему в глотку с улыбкой и равнодушным «подавись». Все нормально, все очень похоже на нормально, а значит и проблем нет никаких. Только Джонг отворачивается, стоит Тэмину только ногой ступить обратно с балкона в комнату. Мин делает вид, что не замечает этих изменений в лице, потому что все (похоже на) нормально — он помнит об этом — как тут возмущаться? «Похоже на хорошо» и «почти нормально» так далеки от приятного «хорошо» и «нормально», просто невообразимо далеки. Тэмину кажется, что нет абсолютно никакой возможности вернуть все назад — жалко, что обиды не проходят так легко, как в детстве, и их трудно забыть и отпустить после простых рифмованных фраз и скрепленных мизинцев. Ким Джонгхен. Тэмин выпивает всю краденную у Джинки бутылку бренди — кашляет и плюется на ужасный вкус, подкрепляя недовольство непечатными словами, вытирает губы рукавом зеленой клетчатой кофты, успокаивает дрожащие колени и идет к Джонгу. Он где-то в студиях и Тэмин пару раз забредает не в туда, кланяется, извиняется и уходит, пока наконец не распознает в смазанных разноцветных пятнах очертания Ким Джонгхена и его любимых отвратительно дырявых джинс. — Тэмин, какого черта? Мин извиняется долго и сбивчиво за все, за вообще все на свете — за бомбежку Хиросимы, за плохие оценки в школе, за нелюбовь к животным, за курение жутких женских, спрятанных в мятых пачках, за уничтожение чужого бренди, за ту глупость, то есть очень важную вещь, из-за которой все так плохо, за… Тэмин доходит до сотого извинения, наверное, когда Джонг встает со своего черного кресла на колесиках, хватает Тэмина за спутанные, выжженые ядерно-белым волосы и целует. Мин опирается рукой о стену для устойчивости и делится вкусом плохого бренди и дамских яблочных. — Сукин ты сын, — ухмыляется Джонг, хватая Тэмина за подбородок и поворачивая его лицо в сторону света. Мин смыкает веки до пестрых пятен перед глазами и кривовато растягивает губы в ответной неловкой полуулыбке. Он не настолько пьян, чтобы наблевать на ковер, но Джонгхен стоит так близко, что перед глазами все дробится, множится и бьется в какую-то нелепую мозаику, и Тэмин не может точно сказать, целуют ли его опять или это все воображение издевательски мажет по губам и лезет в рот. — Это был мой бренди.