defect

Тонкие пальцы нервно натягивали капюшон глубже на голову, пряча глаза от порывистого ветра и непрерывного потока дождя. Все разнообразие светящихся неоновых вывесок, фонарей и света изукрашенных витрин раздражающе отсвечивалось в мокром асфальте, а вся уличная атрибутика, усыпанная каплями, горела тысячью огней сигналов светофоров. Вся ненависть к этому городу, к каждому его сантиметру и людям отражалась в обжигающем нутро терпении, в наигранно вежливой мизантропии и ирреальном наслаждении открытыми возможностями. Престижный университет, блестящие способности и первые шаги к новым горизонтам — Сугуру мог удовлетвориться только самым лучшим. Он был лучшим. Натягивая маску, сотканную из любви к самому себе и искусно пробивая дорогу в будущее, используя всевозможные уловки играя на неуловимых оттенках людских слабостей, его охватывала лихорадка фатальности ошибки самого определения «лучшего» для него. Университетский кампус терялся среди массивных стеклянных многоэтажек и бизнес-центров, а напускной уют граничил с завлекающим дискомфортом бурного ритма мегаполиса. Противоречивые вещи исходили из разных точек, но пересекаясь в Дайшо, создавали сферу взаимосвязанных реакций, каждую ночь доводивших Сугуру до чувства полной изнеможенности. Маска тактичного подонка становилась невыносимой и с треском разбивалась о стены темной комнаты; у него было всего несколько часов до того, как осколки соберутся вновь и будут покорно ждать очередного выхода в свет. Со скрежетом проворачивая ключ в замке, он уже слышал, как с обратной стороны двери звучит голос ненавистной ему телеведущей и неразборчивая речь, захлебывающейся от слез, очередной жертвы неразделенной любви. Тендо, как обычно, весь во внимании пялился в маленький телевизор, то и дело комментируя очередную драму. Сугуру до сих пор не понимает, какую цель преследует его сосед по комнате, бесцельно протрачивая свое свободное время в компании мужененавистниц и целой студии сочувствующих манекенов. «Я же будущий семейный психолог, мне важно знать, с какими проблемами чаще всего сталкиваются пары» — не уставал повторять Сатори, задирая невидимые очки на переносицу. Дайшо же думал иначе. Каждый раз он наблюдал ехидную улыбку на его лице и еле слышный желчный смех. Самая высокая степень заинтересованности Сатори выражалась в высоко поднятых бровях и скривленных в усмешке уголков губ. Несколько раз сам Дайшо становился объектом его пристального внимания и, должно признать, находиться под его гнетущим давлением самое отвратительное, что случалось с Сугуру в жизни. Снимая с себя мокрую одежду, Дайшо уже поспешно проскальзывал мимо Сатори, как словил на себе обжигающий взгляд. Тот, облокотившись на спинку дивана, уже изучающее оглядывал его с ног до головы. — Су-кун, твое поведение — верх бестактности, — лицо Сатори было наигранно обиженным, а в Сугуру уже летела мягкая подушка. — Даже не здороваешься. — Не думал, что мое приветствие для тебя важнее, чем рев этой коровы, — Дайшо метнул подушку обратно и невольно уставился в телевизор, где горькими слезами заливалась девушка, о которой он так «корректно» высказался. «А если после всей этой боли тебе вернут день вашего знакомства, ты познакомишься с этим человеком вновь?» «Да» — Ты только послушай, как мило. Признайся, Су-кун, — Под гулкий шум аплодисментов Сатори саркастично улыбнулся и начал потягиваться, не сводя глаз с лица Дайшо, в ожидании ответной реакции. — Это унизительно и мерзко, — Сугуру с отвращением поглядывал, как ведущая обнимает девушку, как ей подносят цветы за столь глупое желание вновь быть с ее суженым-ряженым после ряда тяжелых побоев, — не вижу смысла лить слезы по человеку, для которого тебя не существует как личности, — тонкий голос поставил жирную точку в беседе. Сугуру, не дожидаясь ответа, продолжил путь к своей комнате, постепенно ускоряя шаги. Он уже чувствовал, как его затылок плавится под взглядом Тендо. Наверняка он уже натянул на свое лицо широкую улыбку и прописал ему диагноз. Сугуру быстро захлопнул за собой дверь. Не включая свет, откинул сумку на стул и машинально вздохнул, выпуская из себя весь накопившийся и накаленный в легких воздух. Темную комнату освещал лишь свет от большой вывески соседнего здания. Синий свет ровно ложился на острые черты лица Дайшо. Обычно аккуратно уложенная челка сейчас торчала в разные стороны, а растрепанные от капюшона волосы в некоторых местах все же промокли и противно липли к лицу. Стягивая свитер, он задел свою маску и почувствовав удушающее облегчение, откинул ее прочь. У него есть восемь часов мнимой свободы. Ошибочно каждый раз полагая, что он проведет это время в тишине и спокойствии, Сугуру облокачивался на стену и медленно сползал вниз от поступающих приступов слабости. Опустив голову, он наблюдал, как по полу разбегаются тени скользящих по стеклу капель, и как бледно выглядят его руки в этом холодном свете. Как на них проступают дорожки вен, и как кровь вновь разносит по всему телу эту чертову заразу в виде потоков сладостных заблуждений, сметающих на своем пути остатки логичных цепочек. Напряженно прикрывая глаза, что-то подсказывает ему, что сегодня ни черта не изменится. Еще одна бессонная ночь и еще один безумный человек, которому самое место на красных диванах глупого телешоу. Извращения памяти приобретают новый вид, и теперь душное помещение сменяется светлым вокзалом; тишина — скрежетом метала о рельсы; ночь сменяется ранним утром; а холодные руки греются в карманах чужой куртки. Синкансэн уже через десять минут будет нести Дайшо маршрутом Надзоми до Осаки. — Справишься тут без меня? Кугури пытался огрызнуться, но Дайшо лишь улыбался от этого нелепого выражения лица. Переоценить свою важность в жизни Кугури было тяжело. Сугуру всегда был ублюдком. Плевал на всех, кроме него. Читая наставления, подкрепленные неразборчивыми объявлениями дикторов, что без пауз льются по вокзалу, Дайшо переходил к легкому шипению на ухо. — Я люблю тебя, в этом вся проблема, — Сугуру скользко улыбнулся. Это был его главный козырь. Признаваться и обвинять. Любить и заставлять ненавидеть. Строить отношения по типу «власть — подчинение». Румянец покрыл излюбленное Кугури выражение полного безразличия, а уголки губ чуть видно подрагивали. Руки в кармане сильнее сжали чужие ладони, и такого замаскированного жеста нежности было достаточно. Не любить Дайшо невозможно. Он возьмет тебя силой, уловками и искусно загонит в расставленные ловушки. Кугури был жертвой, которая, казалось, уже по собственному желанию надевает на себя все больше новых цепей. Ответное признание срывается с губ Кугури, но Дайшо не слышит слов. Пара секунд и отчаянный крик перекрывает все иные звуки вокзала. Стены растворяются, как акварельная краска в воде; круговорот из табличек с объявлениями, серыми прохожими и железными рельсами раскручивается прямо под ногами Сугуру. Странное чувство тисками вырывает его из сна. Кугури — пофигист, человек без каких-либо амбиций и стремлений, и он — худшее «лучшее» Сугуру. Он скучает. Сука. Тишину комнаты разрезал безумный смех; Сугуру то ли плачет без слез, то ли давится воздухом и собственным ядом в попытках унять его. Все это походило на болезнь, главный из симптомов которой — парамнезия. Думать связно не получается, попросту невозможно. Фальшивое удовлетворение крушит логику, а разум взамен издевательски прокручивает сцены из реального прошлого. В приторном тумане из ложных воспоминаний Дайшо разбивается о бетонные стены холодного образа Кугури, его апатичного голоса и полного безразличия к своей натуре. Вымышленные теплые отношения растворяются в кислоте подлинных презирающих взглядов. Вновь перед его глазами шумный перрон. Вот только Кугури сейчас безучастно смотрит, куда-то позадь Дайшо, словно через сквозной выстрел. — Ну что, — обращаясь к команде, Сугуру остановил свой взгляд на Кугури, — будете скучать по лучшему капитану Нохеби? — Дайшо, в привычной для него манере, надменно и самовлюбленно изогнул губы в змеиной улыбке. — Ну и выскочка же ты, Су, — Хироо грубо хлопнул его по плечу, и нелепый смех разнесся по сквозящему разными цветами вокзалу. Кугури же — ответил ему секундной, наигранной кривоватой улыбкой, больше напоминающей мышечный спазм, сухо попрощался и влился в густой поток людей, лишь изредка мелькая своей синей курткой в толпе. Сугуру влюблен, как последняя тварь, а Кугури подтирается его чувствами. Сука. Твердая стена — конечная. Разбитые руки заливают кровью эгоцентричную любовь, сменяя ее на скрежещущую ненависть к самому своему существованию. То, что он определил для себя как «лучшее» — недосягаемо. Кугури недосягаем, какие бы маски не примерял на себя Сугуру, за какие бы ниточки не дергал. Нет, реальность вовсе не жестока, ей попросту плевать на твои желания и нет никакого дела до раздутого эго. Ты пытаешься придать себе особую ценность, но действительность срывает с тебя ценник и берет за бесплатно. Голодно обшаривая комнату глазами, лихорадочно дрожа и потирая липкий пот с лица, Дайшо поглядывает на циферблат электронных часов, которые ядовитым свечением каждый раз напоминают ему, сколько осталось существовать чувству собственной отвратности. Маска уже готова вновь покрыть лицо, а новый день — это еще одна попытка найти несуществующее новое «лучшее». «А если после всей этой боли тебе вернут день вашего знакомства, ты познакомишься с этим человеком вновь?» «Да»