мятная карамель

Корнелия меланхолично не поднимает трубку, когда телефон настойчиво зудит в кармане светлых джинс, заходясь по телу нежно-электрическими волнами. Ей даже не интересно, кто это. Она помешивает липкую карамельную патоку, сыплет в нее пищевого красителя зеленого оттенка и капает пару капель мятного масла. На улице не первый день хлещет сильный ливень, поэтому звать кого-то на свой День рождения она посчитала глупым — какой чудак попрется к ней через весь город в такую погоду? Дороги залило, и Хитерфилд стал похож на грязное болото, что радовало далеко не всех. В первую очередь, конечно, саму Корнелию. И не из-за отсутствия шумной вечеринки с едкой выпивкой, диджеем-драгдилером и большой разномастной толпой знакомых, а из-за отвратительного настроения. Вообще-то, это второй День рождения, который она празднует без Ирмы. В прошлый она подпустила к себе только Вилл, и то, так неохотно, что весь день они просидели за парой чашек несладкого кофе и миской сухого, жесткого овсяного печенья. Разговор не вязался, и Корнелия в принципе распрощалась с идеей звать кого-то в этот раз. Достаточно того, что она выполняет свою работу как стражница и пару вечеров в неделю подрабатывает репетитором французского. Корнелия отучилась на переводчика, к сожалению и полному негодованию Ирмы — что это за профессия такая, сидеть в окружении словарей днями и ночами, да зарабатывать сущие гроши? Это точно было не по ней. Вот и сейчас, — Корнелии даже вспоминать противно, — умотала куда-то сразу после колледжа, поцеловав на прощание. Ну, спасибо хоть за это. За сладкий отпечаток на бледной щеке. Она быстро-быстро отгоняет мысли об Ирме. Грех вспоминать о таком крайне безрассудном человеке в хороший день. Хороший. Корнелия смеется. Какой день без Ирмы может быть хорошим? Да сколько бы она ее ни забывала, ничего не получится. Ни сейчас, ни завтра, ни через год. Даже праздничные мятные леденцы — и те наводят тоску по бешеным ритмам дней Ирмы Лэр. Она вставала в семь, грохотала на весь дом сковородками, будила сонную Корнелию и жарила бекон. Глотала его на ходу, практически не жуя, и убегала на первую пару, на которую Корнелия благополучно забивала в течение пяти лет. Напоследок, перед тем как в спешке выбежать, она оставляла на ее губах маслянистый поцелуй. Такой же, как в тот последний раз. Когда Ирма не вернулась. Корнелия давно поняла, что ждать Ирму Лэр по вечерам — неблагодарное и бесполезное занятие. Сначала она торчала в колледже, потом работала в забегаловке и прибегала в час ночи, подвыпившая и привычно шумная. И так шел день за днем — размеренная жизнь Корнелии с газетами и утренним кофе, и сумасшедшим темпом Ирмы, которая отрывалась на ней по ночам. Не давая спать ни себе, ни Корнелии. А один раз Корнелия и вовсе ее не дождалась. Как сейчас помнит — двадцать шестое февраля, за несколько дней до ее Дня рождения. Вот и пришлось праздновать в тишине и грызть каменное печенье в компании угнетенной Вилл, которую уход стражницы совсем не радовал. Казалось, если не добавлять к Лэр слово «стражница» то это вообще не будет ее волновать. Вилл и остальные не принимали этой странной парочки, жившей в собственном бирюзово-голубоватом мирке из надежд и сладкой карамели. Поселившихся в гнете многоэтажек, торговых центров и клубов. Растерянных, мечтательных, в широких свитерах и с голыми ногами, которых прямо из постели вытаскивали на Меридиан. Странных, не поддающихся объяснениям и не утруждающих себя ними. Корнелии и Ирме было просто хорошо вместе. Патока медленно закипала, и Корнелия в раздумьях помешивала ее ложкой, откидывая золотистые волосы на затылок. Готовясь снимать ее с плиты, она, услышав звонок в дверь, бросила кастрюлю, не выключив огонь. Сердце Корнелии мелко дрожало. Родители на отдыхе во Франции, подруги знают, что ее лучше не трогать… Ирма стояла на пороге, виновато потупив взгляд и слегка улыбаясь из-под ресниц. Волосы ее были собраны в распустившийся пучок, выбившиеся пряди свисали. Глаза с легкой грустинкой поднялись, изящно, как в замедленном кино 50-х. И хотя Лэр никакая не актриса, а Корнелия сердито скрещивает руки на груди, они чувствуют ту глупую, совсем-таки подростковую магию, которая заставляла их ноги подкашиваться много лет назад. У Ирмы с собой нет ни чемоданов, ни тяжелых сумок, за плечами лишь легкий маленький рюкзак, но Корнелия замечает это в последнюю очередь, когда уже горячо обнимает ее и, пытаясь нащупать спину, лишь находит его лямки. Ирма целует без разбора, в первое, что попадает в поле ее зрения. В итоге щеки, губы и шея Корнелии переливаются в полумраке коридора. Ирма дышит ей в ключицы, поднимаясь на цыпочках. — Чем-м это пахн-нет? — наконец, едва разлепив губы и слова, говорит Ирма. Корнелия, окончательно прилипнув к ней, кладет голову ей на плечо и устало отвечает: — Карамель сгорела.