L'appel du vide

Хоть дружба их осталась в прошлом, уступив место беспочвенной вражде, они всегда безумно жаждали друг друга. Чарльз, бывало, с отвращением взирал на Мойру, спящую под боком. После каждой ночи, проведённой с ней, он мысленно корил себя и ненавидел мир, в котором он и Эрик были порознь. В тени, но в равной степени под солнцем. Эрик шёл своим путём, Чарльз же – своим. Раз так случилось, значит, думал Эрик, так должно было случиться. Он любил жену. Любил и дочь. Он был почти уверен, что и у нее были способности. Их не могло не быть. У Питера необычайные способности. Он знал, что Питер – его сын, когда тот подошёл достаточно вплотную, чтобы пронести его мимо солдат, по коридору, в лифт. Способность управлять металлом – не единственное, что мог Эрик. Даже Чарльз не знал об оборотной стороне монеты. Каждый человек, мутант, животное – все они были частью большего. Магнитные поля, пронизывающие их, захватывали колебания из самых глубин. Он мог почувствовать, как человек к кому-то тянется. Мог ощутить, как лёгкая вибрация исходит от объекта рядом, если он чего-то жаждет, вожделеет. Если человек безумно мечется между бездействием и действием, магнитное поле вокруг него всегда неравномерное, колышущееся. Так можно разгадать, находится ли человек в процессе, или не тревожится совсем. Возможно, Эрик знал людей намного лучше, чем Профессор. Мысли можно контролировать, а чувства – нет. Поэтому-то Эрик понимал, насколько им болезненно быть порознь. Ведь они оба были полюсами, неспособными существовать отдельно. Сломав магнит, ты не лишишь его второго полюса. Он лишь создаст себе недостающий полюс, став дипольным снова. Но как быть, если ты с рождения тянулся к мальчику, который жил за тысячи километров и осознавал порой, как одинок, ведь сам он не способен излечить душевные стенания, что становились всё сильнее с каждым днём. В день, когда Эрик потерял родителей и наконец попробовал на вкус всю мощь своих способностей, Чарльз уловил едва заметный всплеск в своём сознании. Он распахнул глаза, и голоса всё большим эхом раздавались в голове, мешая спать. В тот день он встретил Рэйвен. Одинокую, голодную, нуждавшуюся в помощи. Он разрешил остаться, одурачив себя мыслью, что она – его недостающая частица. И так, с годами, он менял их как перчатки – девушек. Невинных, одиноких (а порой не очень одиноких), и, без всякого сомнения, готовых облобзать его без лишних слов и на глазах у кучи извращенцев в баре. Потом всё изменилось. Эрик прицепился к лодке намертво, намереваясь вытащить её и превратить в непропорциональный ком металла. Ему было плевать, что он тонул, он не задумывался и о том, что с минуты на минуту мог пойти ко дну. Он ощутил рывок, и сила, исходившая из за его спины, заставила его ослабить хватку. Он не чувствовал такого поля. Никогда. Оно как будто стало однородным, и оно было однородным, когда он, откашливаясь, вынырнул, крича источнику невероятного явления отнюдь не благодарственные фразы. -Кто ты, чёрт возьми? И этот голос в голове? Как ты?.. Я думал, я один такой. – Не слушая ответы, Эрик выговаривал всё ровно и почти без пауз. За ответом он, возможно, был готов охотиться хоть всё потраченное на выслеживание Шоу время: -Нет, ты не один. Так просто. Просто, и достаточно, чтобы понять, что этот парень – нечто необычное. То не было любовью с первого, второго и даже третьего взгляда. Любовью это оказалось, к не самому великому, но недюжинному, однако, удивлению Эрика, когда вильнула пуля. Это было резко, слишком резко. Неожиданно и больно. Больно даже не физически. У Чарльза первым делом раскололось сердце. Вдребезги. И Эрик это чувствовал. Возможно, если бы не поле, он бы не заметил, что он ранил и даже убил кого-то. Он довёл бы до конца свой план, а позже, может, попытался бы утешить, успокоить всех, кто оказался бы расстроен. Но на этот раз его задело слишком глубоко. Как будто часть его лишилась ног. Он ощутил покалывание на позвоночнике. Он чувствовал, как колебалось поле около него. Когда он рухнул на песок, придерживая Чарльза. Он был уничтожен. Эрик чувствовал, как в Чарльзе, в его дорогом Чарльзе, что-то поломалось. Это было трудноуловимо, но оно росло, росло, росло внутри, по мере затухания надежды в хрупком сердце телепата. И у Эрика у самого разбилось сердце. Десять лет в тюрьме. Не зная, что произошло снаружи, Эрик жил воспоминаниями. А потом за ним пришёл его же сын. У Эрика внутри всё трепетало от самой возможности существования такой чудесной сверхспособности, возникшей из простого гена. Непростого с точки зрения науки, - звучал до боли тёплый голос в голове у Эрика всегда, когда он после думал о мутации как о наборе генов. Эрик знал, что Чарльз жив. Иначе он почувствовал бы. -Как ты не сошёл с ума в этой тюрьме? Ведь десять лет без книг, газет, общения… одни лишь… стены… и стекло… Чарльз снова был открыт и полностью расслаблен, как в былые времена спокойствия. Когда они играли в шахматы, учились друг у друга и… дружили. Эрик был ужасно рад увидеть Чарльза, почувствовать его желание, и, вопреки всей злости, исходившей от Ксавье, вновь уловить тот лёгкий ветерок от колебаний, создаваемых его желаниями, пресекаемыми здравым смыслом. Чарльз сначала злился, после чувствовал вину, а после вовсе не хотел смотреть на Эрика. Но Леншерр был настойчив, а терпение – едва ли не единственное, чем он мог сразить профессора в ленивом поединке с демонстрацией не-сверх-способностей. Поэтому Чарльз сдался, согласившись поиграть. Он знал, что «поиграть» для них двоих обычно значило «залезть друг к другу в душу, переворотить там всё, и, с гордостью сложив щипцы и скальпели, закончить, сообщив, что шах и мат». Так и произошло. Вопросы, длинные ответы, неловкие попытки флиртовать, подшучивать и всячески пытаться сгладить атмосферу. Это было вовсе не в их духе, но, почувствовав друг друга, они вряд ли имели власть над своими инстинктами. Инстинктами отнюдь не человеческими. Эрик никогда не забывал о миллионе тонких линий, сообщающих о каждой перемене в настроении, а Чарльз, хоть и немного, но умел заглядывать в сознание – через глаза, смущённые улыбки и «бессмысленные» жесты. Их мутации в буквальном смысле бесновались, если сокращалось расстояние. -Старался думать о хорошем. Едкость словно проникала в Эрика извне и выходила из него ответами на что-то, что в ней вовсе не нуждалось. Эрик мог бы сообщить, что от безумия его спасало только то, что он мог ощутить, как люди за стеной вели себя. Как они чувствовали неприязнь, животный страх или усталость. Как они смеялись и пытались изо всех сил выполнять свою работу правильно. Он мог бы. Но не стал. И Чарльза это раздражало. Он был в курсе всех способностей, что были в арсенале Леншерра. Он знал, что тот мог чувствовать желание и родственную связь. Он мог издалека почувствовать кого-то, кто имел определённую цель в отношении его. Он мог распознавать эмоции на более глубинном уровне, чем мог сам Чарльз. Чарльз понимал, что мысли можно контролировать, а чувства – нет. И это раздражало его больше, чем что-либо в жизни. Поначалу он старался избегать товарища, ссылаясь на ужасно неотложные дела. Потом он посмотрел в его на удивление кристально-чистый разум, схожий установленным порядком только с шахматной доской, и обнаружил там совсем не то, что он хотел бы обнаружить там. Способность видеть даже самые легчайшие порывы. Выходит, Эрик знал всё это время. Он знал это и раньше, до момента встречи с Чарльзом. Чувствовал, что его тянет в неизвестном направлении, подальше. Он как будто слышал зов из пустоты. И он всегда был одинаковым. «Я думал, я один такой». ужели я оДиН тАкОй. ОДин тАКой. «Ты не один». нет, эрик. нЕ оДИн. Есть французский термин, объясняющий позывы спрыгнуть, если ты стоишь на крыше, или, например, столкнуть кого-нибудь под поезд. Так и переводится: «зов бездны». Эрик знал, что ничего хорошего не выйдет, если он поддастся. Только боль и вечное страдание от неспособности быть вместе. Самая печальная ирония: любя друг друга до беспамятства, они обречены идти путём врагов. И в том совсем не их вина. L’appel du vide. Пытаясь отвертеться от воспоминаний, ведя почти спокойную жизнь в тихом городке, Эрик не может просто так отделаться от зова, исходящего издалека. Согнувшись над двумя телами, бездыханными, но тёплыми, он плачет, неспособный контролировать себя. И снова он всего лишился. -Этого ты хочешь от меня? Вот, значит, кто я? – кричит он, обращаясь к небу. «Вот он я? Убийца?». И он снова вспоминает Чарльза. Слышит мягкость его голоса. Любовь в прикосновениях, пусть даже иллюзорных. «Ты вовсе не такой, мой друг». «Ты сам-то в это веришь, Чарльз?». Замок из бледных пальцев на запястье. «Если кто-то оступился, сбился с пути – это не значит, что он потерян». Нити натягиваются сильнее. Чарльз ощущает его боль. Битва. Снова. Эрик безразличен к Чарльзу, потому что Эн Сабах Нур контролирует его сознание. Отбирает у него эмоции. Уничтожает их. Но он не может уничтожить нити, связывающие Эрика и Чарльза. И это заставляет их бороться. Вместе. Сколько бы они не расходились, их всегда одолевает тяга к невозможному: к союзу. Два влюблённых человека, столь бессовестно угробивших так много лет на противостояние друг другу. Эрик чувствует, как умирают братья. Эрик чувствует, как где-то Чарльз пытается бороться за свой разум. Он ужасно тонко ощущает, как трещит по швам надежда, вера, убеждения детей, случайно оказавшихся на поле боя. Эрик знает, что не сможет по-другому. И он предаёт того, кто показал ему предел возможностей. Ведь по ту сторону есть кто-то, кто способен показать намного больше, чем способна визуальная реальность. Там есть кто-то, чьё сознание невероятно и похоже на лоскутный плед, но в то же время оно чистое, как озеро, и по порядку схоже разве только с шахматной доской. Об этом думал Эрик, предавая индивидуума ради большинства. И, уходя, он знал, что Чарльз найдёт его. Он знал, что раз судьба сводила их и раньше вместе, то на сей раз точно не оставит порознь. Он уходил, уверенный, что Чарльз услышит через миллионы километров. Зов отнюдь не бездны, но бездонного отчаяния в сердце. Чарльз услышит. Ниточка магнитной паутины дёрнется, дав знать, что он услышал. И тогда он вновь почувствует желание. Желание, способное преодолеть несчётное количество часов, минут и километров, отделяющих их от прикосновения. Ведь они оба были полюсами, неспособными существовать отдельно. Сломав магнит, ты не лишишь его второго полюса. Он лишь создаст себе недостающий полюс, став дипольным снова. И, спасаясь от духовной смерти, через все галактики, вселенные и млечные пути, они будут тянуться друг к другу, беспрекословно повинуясь зову бездны. Зову, порождающему их желание.