Смех

Смех. Его звуки настигли меня внезапно, хотя, скорее всего они зазвучали гораздо раньше, чем я их услышал. Смех этот был мне знаком, но непривычен, поскольку я не слышал его уже несколько месяцев, и поначалу, я даже не поверил что это действительно тот самый смех. Однако, минув костер, пару пней, избежав столкновения с несколькими людьми и взобравшись на холм, я увидел внизу её и понял — сомневаться бесполезно. Среди цветастых пятен палаток, в окружении «коренных» обитателей лагеря, стояла Новенькая и, запрокинув голову, смеялась с таким смаком и удовольствием, похоже, от одного только процесса, что заражала своим энтузиазмом всех вокруг. Пока я спускался с холма двое или трое человек тоже начали смеяться. Я и сам бы расхохотался от души, если бы не был так сильно поражен. Вообще-то она уже достаточно давно появилась у нас, чтобы не называть её Новенькой, но кличка прицепилась к ней больше всего из-за того, что она сама не стремилась избавиться от неё. В этом году она была единственной, кто пришел к нам в клуб, и мы все невольно взяли на себя роль её опекунов, старших братьев и сестер. Я помню, как она появилась в дверях зала, немного испуганная, но всё равно чем-то бесконечно довольная. Она была вся такая светлая, под стать своему созвучному имени, много смеялась и была уверена в себе, при этом не наглея. Я думал, что нет на свете человека столь цветущего, радостного и радующего других, чем она, пока не понял, что аналогия с растениями не напрасна: цветы вянут, и она тоже вдруг начала увядать. Не скажу точно, когда это началось, но к середине зимы куда-то исчезла её безупречная осанка, она перестала смотреть в глаза собеседнику при разговоре и самое главное перестала смеяться, даже на самые забавные истории, реагируя короткими смешками. Прежде богатый словарный запас Новенькая сократила до: «да», «нет» и «ничего не случилось», а привычку лезть во все бои свела к сидению на скамейке в углу зала. Честно говоря, я думал, что всё не так уж плохо, пока не увидел, как она плачет в раздевалке. Лезть с утешениями я не стал, уже зная, что она оправдает себя всеми возможными способами, вплоть до протекающего потолка, лишь бы не признаться, что плачет и не рассказать почему. Однако я не перестал задавать вопросов, правда, меня начало одолевать желание на её очередное «ничего не случилось» схватить Новенькую за плечи, встряхнуть и заорать: нет, случилось, случилось, я точно знаю! Но я ни разу этого не сделал, продолжая выплясывать на краю той пропасти в которую она погрузилась с головой. Казалось, будто уйдя в себя, Новенькая занимается саморазрушением и получает от этого какое-то садистское удовольствие. По всей видимости, она так увлеклась своим погружением, что воспринимала нас всего лишь как сторонних наблюдателей, а мы больше всего мучились из-за того, что не можем ей помочь. С наступлением лета, закончились тренировки, и я вздохнул спокойно: с глаз долой, как известно. Больше никакой мучительной нервотрепки. И вот теперь она, стоя посреди лагеря, только-только успев снять рюкзак, смеялась с отчаянием, так заливисто и звонко как никогда раньше. Она опять будто расцвела в моих глазах, словно этот смех окутал её как заклинание. Новенькая перестала казаться далекой и холодной, снова стала родной, источающей свой особенный свет. К ней как раньше хотелось прикоснуться, что я и сделал, а когда она повернулась ко мне, поздоровался. Новенькая с трудом подавила очередную волну хохота и выдавила ответное «привет», после чего начала вытирать выступившие слезы. — Ну, как вы, не обижаете её? — спросил я у стоявших рядом. — Как видишь, нет, — ответил высокий темноволосый парень похожий на варвара. Его лицо я помнил хорошо, а вот имени не помнил совсем. — Ладно, — Новенькая вздохнула поглубже, отгоняя смешинку подальше, — где мне ставить палатку? — Вот там думаю, будет нормально, — ответил ей Варвар. — А ты разве не тут будешь? — спросила она меня. — Нет, мой лагерь за этим холмом. Хочешь — приходи. — Обязательно, — она улыбнулась и, как бы банально это ни звучало, мне показалось, что начавшие сгущаться сумерки чуть расступились.