Маргаритки

Лето — то самое радостное время года, когда земля наконец пробудилась ото сна, начинают раскрываться почки на деревьях и кустах, и через пару недель до начала лета голые раскидистые ветки вновь покроются листвой. В воздухе будет витать аромат свежей новой листвы и самые первые порывы теплого ветра, согретые под лучами золотистого солнца, станут срывать с веток прошлогодние засохшие листья, унося их прочь. По чистой голубой синеве неба плывут седые облака: на открытой местности, например, на поле, их можно сравнивать с огромными снежными горами, парящими над землей, или рассматривать их причудливые завихрения, а потом говорить, что они похожи на животных или на неведомые снежные цветы, что растут где-нибудь в Арктике. На выходных, пусть и таких коротких для наслаждения пробудившейся природой, можно уехать за город. Оставить машину где-нибудь на обочине длинной дороги и прилечь на зеленых холмах, что плавно поднимаются и уходят в землю. Можно просто смотреть на небо, на его удивительную россыпь сверкающих звезд, глядеть на далекий, только-только начинающий расти месяц, указывать пальцем на быстро пронесшуюся комету и восторженно вздыхать от завораживающей красоты лета. Ведь лето — самое зеленое время года. А зеленый — самый приятный. Навещать родственников — всегда волнительно и приятно, особенно если они живут не в городе и увидеться с ними можно всего несколько раз за год. Бабушка встретила Ойкаву и Иваизуми с привычными вздохами и качаниями головой.  — Ой, какие вы уже большие! Небось в школу в следующем году пойдете! — вздохнула она, с тоской и нежностью глядя на двух мальчишек, хлопающих большими удивленными глазами и рассматривающих окружающую их местность. В последний раз друзья были здесь прошлым летом и увидеть небольшую деревеньку, где жила бабушка Ойкавы, каждый год было для них в новинку. Знакомые очертания домов, пыльной дороги со множеством следов от проезжавших автомобилей, небольшой перелесок, в котором на земле большими, непонятно какой формы пятнами пестрят солнечные лучи. Где-то недалеко слышны крики и смех здешних ребятишек. Иваизуми, которого нередко родители Ойкавы приглашали с собой на семейные поездки за город и летом возили в деревню вместе со своим чадом, придвинулся к другу ближе и взял его за руку. Пусть бабушка и относилась к ним обоим, как к своим внукам, но Иваизуми все равно чувствовал некую неловкость. Ойкава чуть улыбнулся, сжимая в ладони его ручонку, и задрал голову, посмотрев в лицо бабушки, на котором уже стали появляться морщинки.  — Да! Мы с Хаджиме пойдем в одну школу! — ответил он, улыбаясь. Бабушка удивленно вздохнула и по-доброму улыбнулась, переводя ласковый взгляд со своего внука на его друга. Из стоящего сзади старого шевроле отец Ойкавы вытаскивал сумки детей с вещами и несколько пакетов с гостинцами от родителей Иваизуми. Потом улыбнулся каждому из мальчишек, поцеловал Ойкаву в лобик и строго, но с улыбкой на лице сказал Иваизуми: «Ты за старшего, следи за этим охламоном», и после утвердительного кивка мальчика, тоже поцеловал его в лоб. Сказал что-то бабушке, еще раз улыбнулся детям и уехал, подняв за собой столб пыли. А ребятишки, быстро рассказав бабушке о новом мультфильме, который идет по телевизору в полвосьмого утра, помогли ей перенести вещи в опрятный убранный домик и, переодевшись, поскакали на улицу, довольные и счастливые от того, что ближайшую теплую неделю они будут жить в уютной деревушке близ Токио, под присмотром самой лучшей бабушки на свете и наконец встретятся с друзьями. Что может быть лучше? Ойкава стоял напротив четырех ребятишек: трех мальчиков и одной девочки. Самый высокий мальчик, возглавлявший этакую банду сорванцов, держал в руках куски резины, что несколько минут назад были небольшим мячом. Он хмуро смотрел на Ойкаву и чуть выпятив губу. Девочка позади мальчишки сжала в маленьких кулачках края своего нежно-розового платьица и с вызовом смотрела на друга, как и два других мальчика рядом с ней.  — Не я его лопнул! — громко сказал Ойкава, сжимая чуть грязные ладошки в кулаки и сердито глядя на небольшую компанию. Иваизуми, стоящий за его плечом, холодно наблюдал за ссорой.  — Он лопнул после того, как ты его пнул! — возразила девочка, делая шаг к лидеру их маленькой детской шайки.  — Не правда! Ты потом взяла его в руки и он лопнул!  — А вот и нет! — вскричала девочка, топнув ножкой. Ойкава вздрогнул и, набрав в грудь побольше воздуха, уже открыл рот, чтобы ответить подруге, но высокий мальчик, державший в руках куски резины, перебил его.  — Мяч лопнул из-за тебя, Тоору. Я же сказал, что сильно его пинать не нужно, — он развернулся к нему спиной и тихо сказал, передавая бывший мячик девочке. — Мы больше не будем с тобой дружить, раз ты не умеешь нормально играть. Ойкава вздрогнул и, поджав губы, развернулся к Иваизуми. Он чуть нахмурил брови, но ничего не сказал — только буравил бывшую компанию друзей недовольным взглядом. А Ойкава, всхлипнув, сорвался с места, убегая в небольшой перелесок. Оставшиеся стоять на дороге дети синхронно повернули головы, глядя ему в след. Частые хрусты веток, что ломались под быстрыми шагами Ойкавы, постепенно стали стихать, а его маленькая светлая фигурка скрылась из поля зрения за высокими деревьями и пышными кустарниками. Где-то в перелеске прокричала кукушка. Зашумел в кронах ветер. Он бежал, перепрыгивая через редкие стволы поваленных деревьев, обходил невысокие толстые пеньки. И только когда впереди показались большие просветы меж деревьев, Ойкава сбавил скорость и вышел из перелеска спокойным шагом, вытирая рукавами кофты слезы с лица. В нос ударил приятный запах множества цветов. Здесь была полянка, небольшая и усеянная цветами. Она окружена деревьями и кустами, очень укромное и приятное место во всем перелеске. И на поляне росли все-все цветы: от миниатюрных деликатных ромашек до высоких раскидистых подсолнухов. Вся поляна пестрила разноцветными лепестками, благоухание цветов разносилось даже по перелеску. И опрятные розовые бутончики тюльпанов, и раскидистые клематисы, и кажущиеся живыми огоньками рыжие лилейники, и высокие разноцветные люпины. Каких цветов здесь только не было! Жужжание собирающих пыльцу шмелей и пчел сливалось в одно негромкое гудение, с цветка к цветку, хлопая тонкими крылышками, перелетали бабочки. Солнце посылало на поляну свои теплые лучи, отчего возникало желание остаться здесь подольше и впрямь насладиться летними красотами. Ойкава, всхлипывая, пошел в море цветов, аккуратно раздвигая ручками стебли и внимательно смотря под ноги, чтобы не раздавить какие-нибудь миниатюрные цветочки. Стоило ему оказаться в этом море, как запахи и мерное гудение насекомых окружило его со всех сторон. Приятные ароматы цветов смешивались в один сладкий приятный запах, вскруживший голову, а от каждого прикосновения к нежным лепесткам и зеленым стеблям в душе разливалось спокойствие. Но он чувствовал себя паршиво — здесь такая красота, такое спокойствие, а он расстроенный и со слезами на глазах. Сделав несколько шагов и скрывшись из виду за высокой осокой и различными пестреющими бутонами, Ойкава медленно осел на землю, прижимая колени к себе и утыкаясь в них лбом, пряча красное, заплаканное лицо. Хотелось плакать еще сильнее. Ведь эту красоту он мог бы показать своим друзьям, они бы все вместе стали играть здесь в прятки и плести цветочные венки. Когда рядом послышалось тяжелое пыхтение и быстрый шелест листьев и травы, Ойкава удивленно вскинул голову. Тут же, раздвигая высокие заросли фиолетовых люпинов, показалась голова Иваизуми. Его брови были забавно опущены к переносице, а в волосах запуталось несколько лепестков цветов. Кажется, ромашки. Иваизуми чуть повернул голову и уже вылез сам, вставая напротив Ойкавы.  — Почему ты не пошел играть с ними? — спросил Ойкава, сильнее прижимая колени к себе и глядя прямо в глаза своему другу. Он был удивлен, очень удивлен. Немного подавлен. А еще обрадовался. Чуть-чуть. Вообще он ожидал, что за Иваизуми сейчас выйдет компания местных ребятишек и все вместе они станут оскорблять его и издеваться, но жужжание насекомых и едва уловимый шелест травы не были нарушены посторонним вмешательством. Иваизуми только молча стоял и смотрел ему в глаза, тихо пыхтя и опустив брови. Ойкава ждал, может, что сейчас мальчишка скажет ему «Плакса!» или «Дурак!», но он продолжал стоять и смотреть. По щеке медленно скатилась еще одна слеза. Друзья молчали, казалось, минут десять, просто глядя друг на друга. Но тут Иваизуми, повернув голову в противоположную сторону от Ойкавы и, развернувшись, стал аккуратно переступать через заросли клематисов, постепенно скрываясь за цветными бутонами и листьями.  — Куда ты? — Ойкава изумленно смотрел на выглядывающую из цветов колючую макушку Иваизуми и колыхающиеся цветы. Этого он никак не ожидал. Да и чего ожидать теперь? Жужжание потревоженных насекомых смолкло и несколько пушистых великанов-шмелей, поднявшись в воздух, быстро скрылись в зарослях лилейника и люпина. Несколько бабочек, вспорхнувших одновременно, стали хаотично летать над полем, выбитые из колеи. А Иваизуми продолжал громко пыхтеть и разрушать такую приятную атмосферу цветочного поля своим появлением. Из перелеска снова донесся крик кукушки. Ойкава продолжал сидеть, удивленно хлопая мокрыми ресницами, пока Иваизуми с несколькими неглубокими царапинами на руках из-за осоки, паутиной на одежде и медленно краснеющим укусом под коленкой, не вернулся к нему, прижимая к себе и накрыв ладонью сверху какой-то маленький цветок. Ойкава с еще большим непониманием посмотрел на друга. Иваизуми подошел к нему и, сев на землю, с невозмутимым видом взял в свою ладошку его руку.  — Ну их! — буркнул он, поднося к руке друга маленький, с тоненьким стебельком, цветочек. Розовые крошечные лепестки были такими хрупкими, что казалось, если прикоснуться к ним, они тут же отвалятся. Маргаритки, вроде. Если Ойкава не ошибся и правильно запомнил слова бабушки, то это точно маргаритки — маленькие, опрятные и очень нежные цветочки. Он завороженным взглядом смотрел, как Иваизуми, отпустив его ладонь и заставив держать ее на весу, стал аккуратно обматывать тонкий стебелек вокруг его указательного пальчика, сделал петельку, просунул в нее кончик сорванного стебелька и, деликатно хватаясь за конец, несильно затянул, чтобы не порвать. Сам розовый цветочек теперь смотрел прямо на Ойкаву и напоминал колечко. Приоткрыв ротик, он изучающе посмотрел на импровизированное кольцо и перевел взгляд на друга. Иваизуми, взяв его за руку с колечком из маргаритки, снова забавно нахмурил бровки и уверенно посмотрел ему в глаза. — Когда мы вырастем, я женюсь на тебе, если ты больше не будешь плакать, Тоору! — он выглядел слишком серьезно для ребенка и говорил очень уверенно. Сжав его ладошку в своей, Иваизуми чуть надул губы. Так он делал, когда чего-то очень сильно хотел или отстаивал свою точку зрения. — Обещаешь? Пару раз моргнув, Ойкава вытер другой ручкой слезы с щек и широко улыбнулся, зажмурившись.  — Обещаю, Хаджиме! Им было шесть. Вся это идея — съездить к бабушке на три дня — не особо пришлась по вкусу Ойкаве. Они с Иваизуми только-только окончили школу и оба хотели провести немного времени по-своему, например, отпраздновать дома у Ханамаки — он приглашал, или всю ночь тусить под открытым небом в паре милей от Токио вместе с другими выпускниками. Но у родителей были совсем иные планы, причем у обоих семей. Все дружненько, рассевшись по машинам, отправились в деревню близ Токио, где жила бабушка Ойкавы. Не то, чтобы парни были против, но прям такого желания, которое было в детстве, изъявлять не стали. Всю дорогу родители твердили о такой редкой возможности навестить бабушку и подышать действительно чистым воздухом, насладиться проснувшейся летней природой… Бабушка встретила их с теплой улыбкой, как это было всегда. Она два раза поцеловала в лоб Иваизуми, потом Ойкаву. Друзьям пришлось наклоняться, чтобы бабушка могла оставить чуть влажный след на лбах своих «маленьких проказников». Совсем не изменилась в характере и привычках, только лицо стало более морщинистей, а седые волосы уже не закрасить краской. Когда оба вылезли из отцовских автомобилей, бабушка даже охнула, прикладывая ладонь к лицу. И пока бабуля здоровалась с родителями, Иваизуми и Ойкава вновь стали обводить глазами местность такой родной деревни — и опрятный бабушкин домик, и пыльную дорогу со следами шин, небольшой зеленый перелесок — ничего не меняется. И это здорово. Потом друзья помогали разгружать багажники. В основном это были пакеты с сувенирами, фотографиями и едой. Зачем их было так много — осталось для них загадкой, но разгрузка закончилась ближе к вечеру, когда мать Иваизуми, выходя из дома, позвала четырех уставших мужчин ужинать. Поблагодарив сыновей за помощь, отцы, смеясь над какой-то шуткой, поплелись в дом. Иваизуми вздрогнул и пошел за ними. Ойкава, помолившись, последовал за другом. Никто из них не стал делиться своими опасениями по поводу дружного ужина.  — Я вот слышала, что у Шихиру-сан дочь, Тоору и Хаджиме с ней в детстве общались, школу с отличием закончила, — вещала бабушка, делая короткие перерывы для еще одного кусочка жаренного баклажана. Обе матери слушали ее так внимательно, будто сейчас бабушка рассказывала какую-то тайну, имеющую очень важное значение. — Молодец, девочка, а когда здесь еще носилась — такая вредная и непослушная была, ужас! А школу вот… Хорошо закончила, — вздохнула бабушка, положив палочки на стол. Ойкава и Иваизуми упорно смотрели в свои полупустые тарелки, внимательно прислушиваясь к разговору. Тут мама Иваизуми приосанилась и тоже положила палочки.  — У моей двоюродной сестры сын сейчас в старшую школу пойдет, среднюю с такими успехами закончил — залюбуешься! И оценки отличные, и спортивных достижений много, и даже рекомендацию в какую-то академию написали, чтобы поступить после старшей школы легче было! Золото, а не ребенок! — она улыбнулась и лукаво посмотрела на сына, поджавшего губы. Тут бабушка, испуганно вздохнув, спросила, вызывая ступор у обоих парней:  — А эти-то двое как сыграли? Телевизора у меня нет, я их игру не видела. Победили?  — Нет, — покачала головой мать Ойкавы. — Старшая школа Карасуно обыграла. Тут Ойкава, отодвинув от себя тарелку, поднялся с пола и, буркнув: «Извините, голова закружилась. Я прогуляюсь», быстро покинул бабушкин домик. На улице уже почти стемнело, солнце медленно заходило за горизонт, перед окончательным уходом окрасив небо в нежный персиковый цвет. Воздух был прохладным, но редкие порывы ветра еще несли в себе дневное тепло. Сейчас пыльная знакомая дорога пустовала, но утром по ней бегали, бросая друг другу мячик, дети. И почему вся эта картина напомнила ему о детстве? Ойкава точно знал, куда идет. Нет, бежит, снова. Вот он, перелесок. Здесь прохладно и влажно, мокрые от росы листья бьют по оголенным лодыжкам, оставляя влажные и чуть красные следы. На пути темнеющими размытыми пятнами появляются старые пни с давно отделившейся корой, поваленные деревья, которые он переступает в один шаг. Вот впереди крупные просветы — вечереющее небо и огненные лучи солнца пробиваются сквозь них. Ойкава замедляется и, переступая через еще одно поваленное дерево, выходит из перелеска. Перед ним расстилается небольшая знакомая поляна, сплошь укрытая цветами. Розовые и желтые тюльпаны, высокие с толстыми стеблями люпины, множество белесых ромашек, сиреневые клематисы и напоминающие огни лилейники. Под темнеющим небом они не кажутся яркими пятнами, от которых рябит в глазах. Чуть подсвечиваемые солнцем, они выделяются — каждый по-своему, и можно рассмотреть каждый завиток причудливых лиан клематисов, каждый лепесток маленькой ромашки, на некоторых цветах до сих пор сидят пушистые шмели, тихо жужжа при перелете на новый цветок. Воздушные танцовщицы-бабочки уже скрылись и на поляне остались только припозднившиеся шмели, чье жужжание изредка слышалось нал поляной, сливаясь с тихим шелестом острой осоки. И пахнет также — приятным, сладким и одурманивающим ароматом этого множества цветов. Ну точно, как в детстве. Ойкава, сдержав легкую улыбку, пошел вперед. Наступив в море цветов, которое уже готово поглотить его, он неприятно скривился — трава и листья цветов влажные. Но, пересилив себя, он сделал еще один шаг, внимательно смотря под ноги и аккуратно раздвигая цветы ладонями. Вдалеке вскрикивает чайка и тут же замолкает. Еще пара шагов и Ойкава останавливается, рассматривая сочную зеленую осоку и растущие рядом с ней белые люпины, он вспоминает себя, совсем еще ребенка. Сдержать смешок не получается и вместе с ним он садится на прохладную землю в позу «лотоса». И все то же паршивое чувство, будто вокруг все прекрасно, а он ревет из-за ерунды, не имеющей больше значения. Так и есть, Ойкава знает. Он улыбается, смотрит на торчащую из-под ноги осоку и улавливает взглядом падающую на траву слезу. Ностальгия?.. Его обволакивает умиротворяющая тишина, одурманивает цветочный запах и воспоминания делают больней: о детстве, о проигрыше… Знакомое раздраженное фырканье заставляет испуганно вжать голову в плечи. Совсем рядом раздается шелест листьев и тяжелая походка. Ойкава вздрагивает и виновато закусывает губу, когда из зарослей осоки выходит Иваизуми. Так предсказуемо и ожидаемо, а он все равно удивлен и… рад? Друг наклоняет голову и непроницаемым взглядом смотрит на Ойкаву. Он шмыгает носом, размышляя, что сказать. Единственное, что пришло на ум, так это далекое детское воспоминание. Подняв голову, он жмурит глаза, выдавливая слезы и через силу улыбается.  — Как в детстве, да, Ива-чан? — в голосе такая дрожь, что самому становится неприятно. Ойкава сглатывает ком в горле, смотрит на Иваизуми из-под полуопущенных век, удерживая в себе предательские всхлипы, от которых рвется грудь. А Иваизуми будто специально стоит и смотрит бесстрастным взглядом. Может, ему все равно. Может, просто не хочет портить имидж. Или проворчит: «Придурок», поднимет за плечи и, крепко схватив за запястье, потащит обратно. Ойкава ожидал чего угодно, но друг неожиданно поворачивается к нему спиной и идет в центр поляны. В душе теплится странная надежда и она же обжигает горло горячим сомнением. Он смотрит на медленно удаляющуюся спину Иваизуми, слышит его недовольные тяжкие вздохи. В небо взлетает потревоженная им мошкара, сбивчиво летает над одним местом, а потом разлетается в разные стороны. Широкая спина друга на миг пропадает из поля зрения, а потом появляется вновь. Ойкава смотрит на него чуть прищуренными удивленными глазами. По щеке катится слеза. Дернув плечами, он смотрит на возвращающегося к нему Иваизуми. В руке он сжимает маленький цветочек. Внутри все воспламеняется и на миг хочется смеяться. Когда он подходит к Ойкаве, из деревни слышатся радостные возгласы каких-то подростков. Солнце почти скрылось за далеким темным горизонтом. На поляне становится темнее, но они не замечают. Потому что сейчас есть только они и крошечная маргаритка. Иваизуми берет в свою широкую ладонь руку друга и, снова заставив держать ее на весу, стал обматывать безымянный палец тонким стеблем цветочка. Если в детстве он обматывал тоненький пальчик Ойкавы три раза, то сейчас получилось всего один. Друзьям это кажется очень милым, но они ничего не говорят друг другу. Ойкава только с теплом в глазах смотрит на то, как умелые пальцы Иваизуми делают петельку и осторожно затягивают ее. У него снова появилось кольцо из маленькой розовой маргаритки. Чуть улыбнувшись, Ойкава посмотрел на эту вещицу из далекого детства, что ожила сейчас. Иваизуми молчаливо берет его руку в свою ладонь, сплетая их пальцы, и смотрит на сделанное им же кольцо. У него спокойное, чуть задумчивое лицо: не алеют скулы, не дрожат уголки тонких губ; взгляд спокойный, отрешенный и сосредоточенный одновременно. Ойкава смотрит на него и чувствует, как покалывает кончики пальцев от чужой теплой ладони, как в животе разливается тепло. На мгновение появилось чувство, будто друзья — снова стали детьми и вернулись в то прекрасное время, одиннадцать лет назад.  — Ты обещал не плакать, — тихо сказал Иваизуми и тут же добавил, вызывая у Ойкавы легкий шок, — Тоору. Вскинув голову, он изумленно посмотрел на друга. Крайне редко они называли друг друга по именам, особенно в старшей школе. А если и случалось такое, то первым всегда начинал Ойкава. Но изумило еще и то, что Иваизуми запомнил то обещание… У Ойкавы сносит крышу от радости и теплого ощущения, разливающегося по всему телу. Он снова шмыгает носом и смахнул выступившую слезу с уголка глаза.  — Да, Хаджиме, — улыбнулся Ойкава, глядя ему в глаза, такие родные и необходимые. Иваизуми нежно улыбнулся и, крепче сжав в ладони руку Ойкавы, подался вперед, мягко целуя его в губы. Им семнадцать. Впервые за свою жизнь Ойкава может сказать, какие цветы ему нравятся больше всего. Ойкава любит маргаритки.