benzac

Билл срывает одуванчики. Белые-белые. И чиркает зажигалкой. - Ненавижу тебя. (Люблю). Билл не курит мальборо. Но на всякий случай держит пачку в заднем кармане. У Сайфера с собой билет в далекий сороковой к лански мееру и монетка розенкранца. Он чуточку бредит, сердце разморено. Диппер пьяно смеется. От него пахнет виски и духами потаскушной девчонки. Порой такое бывает. Когда она его целует, цветы не раздирают вены, вздувая кожу. И расцветая букетом. Белые одуванчики медленно горят. Билл балуется с огнем. И хочет немного поджечь себя. Билл сумасшедше, в дрянном пьяном угаре, вытаскивает Пайнса на улицу и тащит куда-то за город. На старых полях, с поблекшими васильками, сжигают автобусы. "666-gfn" - потертый орегонский номер, когда-то Сайфер откручивал его, прогуливая школу. Одуванчики горят пеплом. И пахнут чем-то далеко забытым, как книжная пыль. Если поцеловать Диппера, то алым огнем из венозы-артерии расцветет одуванчик. Еще желтый. Желтыйжелтыйжелтый. Такой же, как осеннее солнце. Запачканный кровью. Гемофилия - яркая багряность, несворачиваемость. Диппер смеется, так же пьяно. Билл злится, мимолетно целует на забытой вечеринке однокурсников. И после сбегает побитой собакой. "идиотски влюблен" - выдроблено у Сайфера на хребтине. Билл не режется. Билл вновь хочет поцеловать. Пайнс улыбается другу-другу-подруге-сестре. Диппер общительный мальчик. Немного забитый временем и с выпаянной большой медведицей на лбу. У него на щеке ветвится осенний одуванчик. Он чихает - котенком - аллергия на пыльцу, и забавно морщится. Сайфер говорит себе: "ненавижу". И чиркает чернилами по запястью так, что инк въедается под кожу навечно. Билл говорит себе: "чертов бесполезный сопляк", между прочим, это про Диппера. И сжимает кисть в кулак так, что ногти режут ладонь до металла. Билл немного трусит. Билла немножко-множко ненавидят, презримость. В пятидесятых таких садят в тюрьму "happy prisons", раздирая мозг лоботомией. Сайфер неплохо пробивает черепушку одному парню и получает джэкпот в "сдохни, твою мать". Когда Диппер смотрит в его сторону, то немного болезненно улыбается. Диппер зализанно улыбается каждому. Господи, так бывает. - Я хочу разодрать тебе глотку. Врать самому себе перед чужим лицом. Сайфер вновь хочет его поцеловать. Одуванчики красиво горят. Чиркает зажигалкой. Кожу жжет. У парня по кистям десяток следов ненависти. Билл готов ко многому. И Диппер по пьяни смеется вновь. От Диппера пахнет поддельными розами. Поддельные розы поддельной Пасифики. Пасифика щерится Мэйбл и жмется плечом к Дипперу. Предлагает бутылку джека и дрянную ночку по ободранным туалетам "люблютебя". Билл ничего не может сделать. Билл боится. Побито прячется по углам и не может н и ч е г о сделать. Если поджечь одуванчик на щеке Пайнса, он сгорит полностью с венозой. Сайфер честно хочет, чтобы этот мелкий сдох. Меньше проблем. Меньше ошибок. Биллу страшно. Билл знает, что к завтра Диппер все забудет. Останется с дымкой чего-то от вчера и хриплым голосом. Маленькая развязность. На утро ничего не будет. Все окажется шуткой. Ха. Ха. Ха. Билл смеется в полном одиночестве с самим собой. Сайфер дробит костяшки о стенку, оставляя металлические следы. Где-то начинается утро. На часах четыре:двадцать. Кто-то где-то умер от передозировки. Сайфер гадко смотрит на Диппера. У Сайфера отвратительные развлечения, вцепляющие в себя одно имя и высечку северного созвездия. Диппер Пайнс. Диппер Пайнс. Д и п п е р П а й н с. Три-двенадцать, где-то в системе произошел сбой. Сигнал из космоса не достигает полярности полушарий. Билл раздирает кожу на кисти тонкой ручкой. У Билла все руки исчирканы редкостными дерьмовыми надписями. Инк въелся под кожу навечно. Он себя немного обрекает. Он говорит себе: "может быть сегодня, может быть завтра". И ничего не делает. Скоро лето и можно спокойно умирать в старых подъездах на первых этажах. Стрелку компаса тянет по северности на юг, маленькая ошибка. Билл считает вселенную ошибкой. О ш и б к а. Диппер улыбается, - опятьопятьопять - и целует в висок Пасифику. Пасифика обличает радостность и по сонной артерии распускается роза. Поддельная и красная. Билл становится просто тенью. Теневая ошибка. И резать вены, в общем-то, не хочется. Билл просто трус. Тучи с севера, ветер с запада. Что-то немного меняется. Билл бежит от испуганных глаз детей, цепляется руками за воздух, читает аве марию и случайно врезается в случайного прохожего. Случайные прохожие - это Диппер. Диппер с его высечкой большой медведицы - не меланома. - Утешишь? Билл не верит в случайные встречи. Но хватается за шанс, сминая в руках кромку чужого свитера, дыша в остроту шеи. Тресовый уголь жжет кожу. И в глазах щенячим ответом: "конечно". Сайфер тенью идет по следам на песке, немного тает. И хочет вновь поцеловать. Билл - это ошибка вселенной. Ошибка вселенной - это Билл. Спектральная закономерность. Лестница уходит в небо. Билл остается где-то на земле. Диппер под боком - это жалость. Пайнс знает, что его со слезливостью могут утешить и пожалеть. Грамотное использование некоторых вещей. Сайферу нужно быть героем. Чертов слабак. Диппер эмплантно казится в лицо другу-другу-подруге-сестре. И все до жути абсурдно. И когда ему немножко больно, то приходит зализываться к Сайферу. Глаза у Пайнса голубые - сквозина сквозь душу. Пайнс видит, как страдает солнце внутри Сайфера. Пайнс помнит, как жглись одуванчики на крыше старого автобуса. Пайнс помнит и ничего не говорит, кроме "пожалей, что ли". Билл плетется к его ногам побитым дворовым псом с протертой бочиной и ободранным брюхом. Его не жалко. Таких, как Билл, не жалеют. Никогда. Сайфер открывает окно на кухне ровно в три ночи и шестнадцать минут. Режет упаковку горячего шоколада. И скоро рассвет. Сколько солнца, чтоб не спать ночами, мэри? Диппер как та самая мэри из дешевого кино. Она рождена с ветром в волосах и морем в мечтах. И вечно говорит всякие гадости. Мэри вечно ищет того, кто прижмет ее к своему сердцу и утешит. И мэри целуется с джеком, пьет с джимми, потом с дугласом, и приходит плакаться вечно к одному. Диппер не плачет. Диппер говорит какое-нибудь дерьмо и подминается к чужому боку в спасении. Мэри теряется в жизни, машет рукой на пустом берегу океана. Диппер склабно смотрит на Билла, ластясь под холодные руки. И спустя шестерку часов целует Пасифику. Пасифика - тишина. Затаенная тишь многоводья фернана магеллана. Южное море начинает бушевать. У Нортвест единственный цветок на виске и ничего лишнего. На руке она пишет острым птичим пером "Мэйбл" и кидается к Дипперу. У вселенной неудачные шутки. Ха. Ха. Ха. Сайфер не знает, какого черта Пайнс произвольно цепляется к нему. Мэри. Сайфер хочет на момент подумать, что ему улыбнулась удача - оскалом - и можно жить. С ошибочной пробоиной в сердце. Билл утешающе целует Диппера куда-то в ключицы. И знает, что цветы разрастаются дикой болью. Рвут кожу. Гемофилия - несворачиваемость крови, мэри будет больно на несколько больше. Сайфер спрашивает: - Какого черта? И его судьба - полноправная ошибка, Билл равноценен пустоте - прекрасно знает, о чем вопрос. - Мне просто скучно. И Диппер касается одуванчика на щеке. Прикрывает глаза, голубизна - сквозина души. И рвет за стебель со всей дури. *** Билл натягивает архаическую улыбку перед зеркалом. И все как-то немного больно. Сайфер бьет ножом по стеклу и полощет лезвием до стенки. Он хочет свернуть веномную шею и не слышать звонка смс. Два-пятнадцать. Хиросима горит в сорок пятом. Диппер пишет короткий текст "утешь". И явно немного грустно. Пайнс выдирает все цветы - равное количество три - и казится в чужое лицо. Ха. Ха. Ха. И больно, в общем-то, Биллу. Пайнс тогда целует Пасифику. У Пасифики красные губы - левый берег - и оцветенное лицо с шеей. Диппер ухмыляется: "обидно, завидно?". И у Нортвест цветок расплетает на гипофизаре. И все хорошо. - Утешь меня, господи. Читай аве марию. Сайфер не бежит от испуганных глаз детей. Сайфер шкрябает кожу на латерале, смешивая чернила с мясом. Биллу, в общем-то, больно. Билл, в общем-то, молчит. Сколько солнц, чтобы не спать ночами, мэри? Мэри отвечает, что тысяча. До фазности красного гиганта. Мэри скучно до сих пор. Мэри умудряется затеряться где-то в объятиях Гидеона, получить пару укусов. У мэри немного дезориентирован мир. Но плакаться в плечи мэри приходит всегда в одно. Пайнс говорит: - Ты до прекрасия ужасен. Диппер, видимо, изрядно пьян. Вновь. Пора бы привыкнуть. Диппер шумно выдыхает, скребя ногтями желтую крышу школьного автобуса. Васильки немного вянут. От Пайнса пахнет виски и теми духами потаскушной девчонки. Сайфер, кажется, немного бредит, раз до сих пор хочет что-то менять. Правильность вселенной: Каждое касание губ - металлический цветок на взаимотелии. Билл Сайфер: Ошибка. У Пасифики цветы на костях вовсе не от Мэйбл или случайной девчонки с авеню. У Диппера обрубки одуванчиков на щеках от Билла. И так не должно быть. Не должно. Сайфер по-детски набирает воздух, задерживая в щеках, и тихо выдувает в чужое лицо. Пайнс смеется. Билл - это ветер. Откуда-то с востока. Дальше, чем лондонский бейкер. Мэри смеется впервые. И это напоминает детство - пять лет, когда никаких забот. Ошибка вселенной - это сбой. "сайфер" - арабская нулевка. Ничтожность абсцентности. Билл не достоин немного. Билл нежно жмется к чужому телу. Господи, лишь бы не сдохнуть. И касается губами чужого закрытого века. Сосуды лопаются и рассыпают крохотные анютины глазки. У Диппера голубая радужка - сквозина души. И россыпь виолы. - Ненавижу тебя. Диппер не врет этими словами. И потом бредово говорит кроткие глупости. Несколько сдержано, в английской манере. И с тем самым дурным юмором. Сайфер его немного не слушает. Пайнс говорит что-то о Пасифике - ночная пропажа, следы чужой помады на губах - и об абсурдности теории струн и теории совместительства чего-то там. Билл тихо говорит: - Я тебя не понимаю. Мэри не смеется. Мери не дура. Диппер понимает, к чему что. - Ты - ошибка. Здесь нет чего-то непонятного. Билл - это ветер, расплескивающий слова и цепляющий колосья. И это немного рушит надежду. - Знаешь, есть теория привязанности. Теория об отношении реакции на предмет привязанности. Развитие базового доверия. Обычно это происходит между матерью и ребенком. Ты этим немного неправильно поражен. Не к тому, к кому нужно. Сайфер помнит теплый взгляд своей матери и заученные слова с детства: "оберегай ее или его, обними душой". Голос у нее был тихий, сохранивший отдушину ребячества. И это въедается в мозг до ужаса, продирает фронтальность. Теория совместительства не существует. Но Билл верит иногда в глупости, как истинный мальчишка пятилетия. - Бла-бла. Не бывает твоей истинной любви. Лишь жалость. Билл хочет запихать в глотку дробленное зеленое стекло, пропахшее дрянным пивом, запихать Дипперу. Заткнись. З а т к н и с ь. Он хочет поцеловать Пайнса, лишь бы тот замолчал паленостью солнца. Разодрать горло - нормально. Вырвать хребтину - тоже. - Обойдешься. Диппер не плачет, когда анютины глазки распускаются по объемности века. Сквозина души. Он хрипит: "ублюдок". И это не смешно. *** Билл счастлив. И это злит Диппера. Диппер вообще-то не хочет разодрать сердце внутри Сайфера. Вовсе нет. Это просто глупо. Глупоглупоглупо. Сайфер любит его преданной собакой. Робко говорит. Покорно ластится к чужим горячим рукам. Безоснованно. Неосознанно. Нечаянно. Целовать Пасифику противно. Он скучающе машет ножницами. Чиркает лезвием. И резко обрезает зеленые стебли. По голокостянке расплываются кровавые разводы. Диппер пишет смс в одно слово - пару слогов. И не признает, что ему нравится кофе, заваренный Сайфером. Мэри отрицает до последнего. Спустя время на щеке вновь зацветают одуванчики. Уже летним солнцем. Пайнс не рвет их. Лишь нервно касается пальцами. Лепестки щекочут кожу рябью. Мэри все так же ненавидит. Ничего необычного, ничего нового. Ошибки лучше, чем бездействие. Мэри не любит. Никогда и не за что. Пасифика чурается Диппера. Жмется к грудине Мэйбл. От поцелуев Мэйбл не расцветают мимозы. Но Нортвест, если честно, как-то плевать на это. Девочка улыбается чужим глазам. Дипперу, в общем-то, плевать. Диппер просто выдирает ей все цветы, косо режет лезвием. У блондинки шрамы по всему лицу - последствие неправильности. И в слезах она идет не к черти кому. Пайнс не собирается кидаться в объятия своей ошибки. У системы отвратительный сбой. Немножко-множко плевать. Диппер никак не реагирует. Диппер впервые одалживает мятую сигарету из мятой пачки - мальборо - и неумело курит, давясь. Диппер же взрослый мальчик. Ха. Ха. Ха. Кошки скребут полы подъезда. Билл живет не в самом чистом и спокойном районе. На первых этажах летом убивают. Носки кед запачканы чьей-то кровью. И как-то не до этого. Билл открывает окно. И впускает уличных монстров, вздергивающих занавески, рассыпающих пакетики дробленного бензака. Билл греет чайник в десятый раз - парадоксальный нервоз. Пропан безвкусен. Диппер балуется, щелкая зажигалкой. И хочется поджечь соединенные штаты планеты Земля. И ничего не будет важно. За окном около двух часов. И сто три трупа. Остальное не важно. Диппер пишет что-то на мятой салфетке и чиркает огнем, сжигая бумагу и чернила. Билла с его дурацкими надписями сжечь нельзя. Билл знает, что завтра Диппер вновь оборвет неровные ошметки цветов на коже и будет улыбаться. Ему нравится улыбаться. Особенно улыбкой Глазго. Рисует ее старым маркером с иссохшим спиртом. Метанол остро жжет легкие. Возможно, мэри, та самая мэри, когда рассвет в пять утра из-под слоя пыли жжет гланды, которая ждет взрыва звезд, чтобы дать кроткое согласие на что-то. За окном, в предельности квартала, чей-то пьяный голос в помножестве трех тел и звона бьющегося зеленого стекла. Изнутри окна уставший Билл с потрескавшейся кружкой окраснения «чудо», не смотрящий в сторону Диппера. Диппер рвет пустую пачку мальборо, кроша куски бумаги на пол и выдыхает с редкостной карамельной отдушиной. Марка двадцатого века в розовой окаймовке. Как в дешевом фильме. Выкури и успокойся. Поговори по сердечному и реши проблему. Закончи историю любовью или хлопни шаткой дверью на скрипучей петле. И не выбери ни один вариант из предложенных. Ошибка вселенной не дает гарантии, что последствия будут слишком приятными. Ошибка вселенной смотрит к западу. Нужно будет махнуть к тихоокеанскому побережью. Где нет никаких цветов и можно не заботиться об оставленных следах. Утешь что ли. Венок из покошенных васильков, помятых колесами желтых автобусов в шесть-шесть-шесть на полях, засыхает. Центариуа осыпается ультрамариновыми лепестками. Точно такие же пестрятся на трехгранной кости. Произвольное утешение. Диппер не говорит «ялюблютебя». Вечное венное «утешь», хотя и страдать не о чем. Диппер не любит. И говорить больше нечего. Он улыбается другу-другу-подруге-сестре и это немножко-множко поддельно. Пайнс не врет. И ничего не чувствует. Билл ни на что не надеется. Лишь «утешьменячтоли» и новое опестрение цветов, разрывающее венечный синус. Диппер – ошибка вселенной. Он касается губами чужой кожи случайно. Сайфер утешающее проводит по шее когда-то временем назад – на старых автобусах, когда шесть-шесть-шесть не сожгли, Сайфер оставляет непотушенную спичку у старого бензобака, - ладьевидную кость жжет, будто подпалено пропаном. Люпин медленно, крохотным цветком из кисти, распускается, прожигая лучевую артерию. Неудачная шутка: «как близко и парно», кивая на распустившиеся васильки. Немного полиаморно на большую часть отрицания. Может быть Пайнс куда большая ошибка, чем Сайфер. Может быть. Билл все так же шепчет ему «ненавижу» (люблю), и слышит неподдельное молчание в ответ. Мэри себя ничем не обязывает. Мэри как-то плевать. Мэри пьет с джэком, потом с эриком, николем, джоном, улыбается джэймси и гарольду, чуть реже жмется по обшарпанным туалетам «люблютебя» с дугласом и франком. И плакаться приходит лишь постоянно-статистично в одно. «Да, конечно». Все сорванные цветы в мире – это Диппер. Васильки, одуванчики, анютины глазки, эдельвейс, мимозы. Внутри Пайнса цветет сердце. И хоть немного теплеет. Зверя внутри Сайфера немного утихомиривают чужие слова «утешьчтоли». Билл ждет очередного смс. Одно слово – два слога.