blasphemy

tyler joseph — blasphemy bigbang — loser ed sheeran — afire love meg myers — make a shadow

«Рики Ф», где Ф — это пидорас. Он терпеть не мог, когда его отвлекали; не важно от чего: подготовки к баттлам, просмотра сериала, разговоров с друзьями или же от очередного эпизода глубоких рефлексий по поводу смысла бытия. Особенно остро он реагировал на подобное, когда не спал несколько дней кряду — до массовых сожжений и убийств кухонным ножом, конечно, не доходило, но запустить что-то и накричать на «помеху» Гена мог себе позволить запросто. Не настолько много у него было времени, чтобы его разбазаривать на разнообразные «может передохнешь» и «ты себя в зеркале вообще видел?». Ему, на самом деле, было глубоко насрать на такие мелочи; закончить было важнее, а остальное могло подождать: и сон, и еда, и другие люди. Правда, последние не всегда готовы были мириться с этим фактом. Никита не знал, куда Гена мог отправиться после баттла. Никто даже предположить не мог, что тот так быстро ретируется из бара, даже несмотря на его поражение. Все привыкли видеть в нём эдакого несгибаемого человека. Несломленного, как парня из того фильма, под режиссурой Джоли. Впрочем, никто ничего и не заподозрил: мало ли какие у него могли быть дела после сего действа, да и отчитываться он ни перед кем не обязан. Только вот Никите неспокойно. Он знал сколько времени и сил Гена убил на подготовку и догадывался о том, насколько ему было обидно проиграть всухую, особенно после таких бахвальств на публику. Неизвестность действовала на нервы, а десяток отклоненных звонков и вовсе выводил из себя. «Откуда ты понабрался такой инфантильности?» — проносится в голове у Никиты, когда он уже на улице застегивает куртку. «Рики Ф», где Ф — это фалафел. Гена сидит где-то на богом забытой детской площадке, окруженный безликими панельными домами и бледно-желтыми пятнами света из пары десятков окон вокруг. Гребанная эстетика для разномастных сэдбоев в монохромных панамах, возводящих в культ творчество Янг Лина; девочек из тамблера, в блестящих кроп-топах и узких изодранных джинсах, с кричаще-яркими блогами в социальных сетях и безвкусными однотипными фотографиями в инстаграме и твиттере; патлатых немытых хипстеров с лимонными «гаражами» и претенциозными беседами о бит-поколении, режиссуре Ксавье Долана и декодингом песен Мертвой Династии. Гребанная «любовь» для сотни тысяч подростков в интернете и бесконечные мечтания о вписках на одной из этих крыш, на одном из этих балконов, в одном из тех дворов. Для Гены все это окружение скорее служит напоминанием, с едким привкусом горечи на языке и душным дымом и смолами где-то глубоко в легких. Ветер колышет сухие колючие ветки ясеня, ветер заставляет противно скрипеть железные цепи бывшей когда-то ярко-зеленой качели, ветер будто бы смеется над Фарафоновым. «Амбиций в тебе больше, чем у Яникса, но ты проебал, Рики». Ты проебал тому, кого даже не считал за соперника. Середина марта. Он сидит на скамейке, спрятав лицо в ладонях и мелко подрагивая от злого питерского холода; его мысли походят на комок из ненависти к себе, разочарованию в своих способностях и кратких рассуждений о том, как скоро от него отвернуться другие, как скоро они поймут, что он не способен сделать что-то реальное? Телефон в кармане не перестает вибрировать уже на протяжении почти сорока минут. Гене не интересно, кто это. Гене интереснее жалеть себя. «Рики Ф», где Ф — это фекалии. Костя был рад своей победе. Еще бы не быть — мало того, что он нагнул чуть ли не самого выебистого парня во всей группе, так еще и стал на один шаг ближе к заветному бэнкроллу с кругленькой суммой. Не это ли одна из важнейших вещей — достать денег на творчество и проживание (хотя бы на пару месяцев) и ни о чем не волноваться. Не этого ли он хотел для себя: всеобщего признания и хоть какой-то уверенности в завтрашнем дне, пусть еще не совсем устойчивой, но все-таки уже не такой эфемерной и едва уловимой, как это было во время первого фрэш_блада. Костя был почти уверен, по крайней мере он старался убедить всех и себя в том числе в том, что заветный выигрыш почти у него в кармане. Но пока поле последней битвы лишь стало маячило где-то на линии горизонта, а значит он мог позволить себе немного расслабиться. — Всем выпивки за мой счет! (И даже этому жирному засранцу). «Рики Ф», где Ф — это фиксация эвтаназия. Гена уже дважды отказал местным гопникам в просьбе закурить и почти в двухсотый раз пожалел о том, что вообще приехал в Питер этим утром. В Москве, безусловно, было бы до ужаса душно, несмотря на устойчивые холода; в Москве, конечно, не было бы такого приятного шума и теплой атмосферы, как в Семнашке, лишь оглушающий вой сотни тысяч автомобилей и горячий чай в пустой столичной квартире... В Москве он, наверное, чувствовал бы себя в разы лучше. Здесь и сейчас ему кажется, что хуже, чем его нынешнее положение, уже и быть не может, хоть и не совсем понимал, почему ему так плохо от этого проигрыша. Вроде бы Костя не был таким уж хреновым оппонентом, вроде бы он даже был достойнее, чем он, но тогда какого черта сейчас Гена готов закопать себя прямо под этой самой скамейкой, без лишних сожалений и задних мыслей. Это же так просто — забыть обо всех стремлениях; забыть обо всех мечтах и планах; забыть о каждой предыдущей победе и упасть в бесконечное море отчаяния; забыть о Никите и о том, что между ними происходит, как бы здорово и блядски хорошо это не было. Но Гена все еще сидит на холодной скамейке, окруженный темно-серыми панельными домами, блеклым светом из пяти или семи окон с цветочными занавесками и скрипом качелей неподалеку от него. Гена все еще слабо представляет, что ему делать дальше, а если и делать что-то, то будет ли это кому-то кроме него нужно? А нужно ли это ему самому, а если и нужно, то есть ли в этом смысл? Гена все еще чувствует, как в кармане вибрирует телефон, но все так же не хочет брать трубку. Не важно кто на другом конце — он не любит, когда его отвлекают от изучения мерзлой земли под ногами. «Рики Ф», где Ф — это фрикадельки. Никита готов поклясться — если он не найдет этого идиота в ближайшие минут тридцать, то после собственноручно придушит без малейших угрызений совести. Правда перед этим его, похоже, отогревать придется — не май месяц на улице. В том, что Гена где-то бесцельно шляется, копаясь в себе и собственных ошибках он почти не сомневался — слишком уж это было бы в его стиле, да и до дома добираться довольно долго (к тому же, ключей от квартиры у него не было). Главный вопрос состоял лишь в том, куда именно подался этот горе-герой и как можно быстрее его найти, если трубку он брать не хочет? Приходилось бродить по ближайшим дворам, спрашивать у людей, не видели ли они парня, со взглядом побитой собаки, скрипеть зубами от раздражения и холода. Никита уже готов был бросить все и забить, решив, что Гена не мальчик — дорогу-то найти сможет, как и зарядку, если будет нужна, как вдруг замечает арку между домов. Решив, что проверить лишним не будет (тем более она все равно рядом), парень проходит вглубь темного двора, всего с парой горящих фонарей и таким же количеством окон. На первый взгляд: ничего необычного. Пара человек с пивом и «на спортиках», несколько уставших лиц с сигаретами, свесившиеся из окон, отсветы от телевизоров и гирлянд на подоконниках. Пара котов, один аквариум — и это все в его ближайшем поле зрения. Чуть дальше от него — детская площадка, за ней — забитая иномарками парковка. За ней — еще одна арка и ярко-освещенная магистраль. Никиту привлекает одинокая фигура, расположившаяся на скамейке, недалеко от качелей и старого пока еще безлистного ясеня. Он подходит неторопливо, словно он может случайно спугнуть того парня, заставить его скрыться, обрекая себя на еще более долгие поиски после. Никита узнает его, когда Гена поднимает голову, не дойдя до него всего пару шагов. В его глазах — усталость и удрученность, как будто на плечах груз всего мира и куча собственных проблем в придачу. Руки, губы и колени мелко подрагивают от холода; Гена громко шмыгает носом (почти наверняка простудился), неловко поднимается, добредая до Никиты, и с громким вздохом утыкается тому в плечо. Никита реагирует почти мгновенно, притягивая Гену еще ближе и зарываясь ладонью ему в волосы. — Извини, — тихо мямлит Гена, цепляясь окоченевшими пальцами за его куртку. — Бог простит, и я прощу, — чуть ухмыльнувшись, отвечает Никита, мягко проводя ладонью по спине Гены, на что тот негромко смеется. — Помой рот с мылом, богохульник. — А то что? Баттловый принц не изволит подарить мне поцелуй? Гена поднимает голову с его плеча, с пару секунд глядя на него со смесью обиды, все той же усталости и, совсем немного, грусти. — Ну ты и дорк, чувак, — безэмоционально заключает он, скрещивая руки на груди. — Ну, а ты Рики Эф, где… — Где Эф — это пошел нахуй. Знаю, помню и все такое. Никита медленно подтягивает его к себе, приобнимая того за плечи и неотрывно смотря в глаза. — Где Эф — это финал, Гена, — вкрадчиво говорит он, — Только вот твой финал точно не на задрипанной скамейке во дворике, как бы ты не старался себя в этом убедить.