***
Так что, жизнь Луи Томлинсона довольно проста. Да, именно так. Потому что теперь она состоит из того, что он собирается работать в кофейне вниз по улице недалеко от школы своих сестер, болтаясь со своими старыми добрыми приятелями в свободное время (Лиам и Найл – те еще два придурка, которых любит Луи, несмотря на их ужасное влияние и ужасные привычки; но еще стоит отметить, что Луи производит куда большее ужасное влияние из них всех......), и заботится о своей семье самыми обычными способами. Это все довольно просто, вместе с этими низкими эксплуатационными расходами. И это действительно удивительно хорошо, особенно по сравнению с тем, как он жил раньше. И если честно, учитывая то, что Луи вернулся домой, менее чем за шесть месяцев, он весьма встревожен тем, как легко все складывается. Как быстро он двинулся дальше. Как ни странно, он чувствует себя очень комфортно. Когда он в последний раз жил дома ему было... около семнадцати? Может быть, восемнадцать, плюс минус два месяца. И теперь ему двадцать три года, так что у него было достаточное количество времени, а еще ему надо сделать яичницу и поджарить тосты – ведь утром ему нужно накормить кучу молодых и бестолковых девчонок (а теперь еще и одного мальчика). Может быть, поэтому это все имеет немного очарования. Там обязательно должно быть что-то полезное и удовлетворяющие, вроде сиропа для маленьких, так же молодые руки, щепотка поцелуев, малость мягких прядей волос, вода, которую они всегда любят пить и все это нужно очень медленно прожевать в конце. Он любит помогать своей маме – Бог знает – она сама ему очень помогла в жизни. И он просто любит свою семью, в конце концов. Правда любит. Расставание с Зейном и переезд из Лондона дались ему очень сложно. На самом деле сложно. И когда он сделал шаг в свой старый дом, где жил все детство, одетый в изношенную толстовку и, неся сумки, чувствуя себя слишком маленьким для них, он думал, что его разум медленно разлетается на кусочки вместе с ним самим. Но сейчас? Сейчас у него есть рутина, у него есть глупые рисунки на его стене в его спальне рядом с плохо сделанными семейными фото и наполовину полная мистическая пачка жевательной резинки. Теперь у него есть новые туфли, коричневый рюкзак, в котором лежат зарисовки, но теперь там новые страницы, новые рисунки, новый смысл. Теперь у него есть новые татуировки, которые хорошо обосновались на его теле, теперь его волосы имеют естественный оттенок, теперь у него есть одежда, которая полностью соответствует ему самому, у него есть работа, друзья, семья и его новый мир. Громкий и скучный мир, который помогает ему спокойно двигаться дальше. Но не совсем спокойно, конечно, ведь его окружают подростки и дети ясельного возраста в этом доме. Лотти, естественно, живое тому доказательство. – Какого черта ты смотришь, ребенок? – спрашивает Луи, останавливаясь около ее дверного проема. Он просто проходил мимо ее комнаты, когда услышал жуткую тарабарщину по телевизору. Учитывается во внимание то, что девушки всегда смотрят дрянные реалити-шоу, что очень плохая черта их характера. Но Лотти совершенно непринужденно продолжает сидеть вверху своей кровати, скрещивая ноги и крася губы красной помадой, с пучком на голове. Это заставляет выглядеть ее старше, намного старше своего возраста. Она могла бы смахнуть за тридцатилетнюю, черт, они слишком быстро растут. Луи почти хмурится. – Амели, – просто отвечает она, смотря в зеркало на свои губы. Луи моргает и поднимает глаза, видя ими недавно купленный плакат с Эйфелевой башней над изголовьем кровати. Так, по крайне мере теперь есть тема для разговора. – Почему?... – он медленно заходит в комнату, выгибая бровь в вопросе. – Для школы, – она пожимает плечами, продолжая смотреть на свои губы. – Верно, – он продолжает следить за ней, пробегая глазами по комнате. Берет лежит на ее тумбочке, там же, где и фотография ее и ее лучшего друга в кадре, который говорит: "C’est la vie!" (прим.перев. "Такова жизнь!"). Не в силах сопротивляться Луи усмехается себе под нос. – Так, ты любишь свой французский класс или вроде того? Ты прониклась языком любви? – Хм, думаю, да, – она пожимает плечами, но легкий румянец слегка заметен на ее щеках. Луи наблюдает за ней с неким подозрением. – Это мальчик, не так ли? Конечно, это мальчик, – он старается не фыркнуть, когда Лотти потирает шею рукой, но ее глаза испуганно расширяются. – У вас есть кто-то по обмену, да? Такой горячий и четырнадцатилетний? С прыщами и акцентом, который может расплавить даже шоколадное мороженое на завтрак*(фр.)? Да? Так, я прав? Лотти немного оседает на кровати, но потом снова смотрит в свое зеркало с полным равнодушием, хотя румянец все еще присутствует на ее щечках. – Конечно, Лу, без разницы, – она вздыхает. – Но он не ест мороженное на завтрак, ради Бога. Почему ты всегда такой странный? Это слегка позабавило парня, поэтому Луи пожимает плечами, когда водит рукой по дверному проему, исправляя себя: – Это единственное, что мне удалось вспомнить на французском. Простите, если для вас мои знания крайне ограничены. На самом деле, если подумать об этом, то я даже не изучал французский... Луи напевает последнюю фразу, а Лотти сразу фыркает на это, поднимая на него взгляд. – Уходи и прекрати шпионить за мной, – говорит она через минуту, но в ее глазах все еще можно уловить намек на любящую улыбку. Она хороший ребенок. – Дай мне поучиться. Иди и... покатайся на скейте, или порисуй углем портреты или то, что ты обычно делаешь. – Ага, но, во-первых, ты не можешь рисовать углем. Ты рисуешь красками, – отвечает он, качая головой, как усталый путешественник. Вот только он совсем не путешественник. – А, во-вторых, я называю это враньем. "Позволь мне учиться"? То есть, позволить тебе смотреть фильм, а не учиться? Нет, не в мой выходной де– – Тш-ш! – стонет она, но смеется, кидая в него подушку. Естественно он уклоняется. – Хорошая цель. Лотти шлепается спиной на кровать, забираясь ногами на подушку, и смотрит на Луи с ног до головы. Ее губы слишком красные, как кровь, и Луи думает, что это выглядит больным, а не красивым. Если бы это было год назад, то он, возможно, бы даже использовал этот оттенок на себе (волосах) – объясняя это все его раздражительностью и художественным приливом, и другими чертовыми вещами, которые он может разглагольствовать. Он засовывает руки в карманы, хмурясь, продолжая думать над своими мыслями, которые все еще вертятся в его голове. – Оставь, – она надевает лже-очки, что заставляет Луи улыбнутся, и он уже собирается уходить, когда Лотти говорит вдогонку: – Но, прежде чем ты уйдешь. Могу я одолжить одну из твоих полосатых футболок? Черно-белую? Луи прищуривается, изучая ее. – Ту, что я носил, когда мне было шестнадцать? Ты думаешь она еще у меня есть? Она самодовольно кивает головой, возвращая внимание к фильму. – Конечно, есть. – И откуда ты это знаешь? – Потому что я уже стащила ее из твоей комнаты, – она мило улыбается, делая голос сладким, как мед и строит из себя самого невинного человека на земле. – Просто для галочки, мне нужно от тебя разрешение. – Ах, для галочки, – он улыбается и поднимает подушку с пола, кидая ее обратно в Лотти, и радуясь, когда та попадает ей точно в лицо. – Хороший ребенок, очень хороший. Я правильно воспитал тебя, дитя. – Отвали, – она смеется еще раз, и Луи быстро выскакивает из ее комнаты (до того, как подушки, словно ракеты летят в его сторону); улыбка медленно стекает по его лицу. Ох, молодежь.***
Так же как и дома, работа Луи вполне проходит мирно и хаотично, но в тоже время, он как будто процветает в парадоксе. Он занят, работая в кафе, но с клиентами иногда все может обернуться испытанием для такого человека, как он. Луи на самом деле никогда не думал, что будет рассматривать убийство, как один из вариантов для работы. Помимо физической нагрузки (которую он использует на полную катушку, чтобы быть честным) и эмоциональной для обслуживания посетителей, он думает, что работать здесь, в принципе, не так плохо. Он получает потрясающие советы, он веселится, он встретился со своими лучшими друзьями (Найл Хоран – его напарник бариста, а также самый безрассудный и безумный человек во всем; и Лиам Джеймс Пейн – подходящий по социальному статусу в команду "бро" и лучший друг, с которым Луи удалось подружится), но лучшее из списка, это право наблюдать за Лотти и Физзи после школы. Чаще всего, одна или обе из них (как правило Лотти, потому что у Физзи футбольные тренировки) приходит в кафе и делает свою домашнюю работу, пока Луи в это время работает, а после они вместе идут домой, как только его смена подходит к концу. Это милая маленькая рутина, которая дает ему большой шанс сближаться с семьей. Они могут быть королевами драмы, они могут быть раздражительными, они могут быть капризными, но Луи своего рода обожает это. Дерьмо, главное, чтобы они этого не знали. Но знаете, что не обожает Луи прямо сейчас? Найла. – Чертовски медленно, – вздыхает Луи нажимая на кнопку металлической ложки в уже отлаженном темпе, в то время как песня Rage Against the Machine застряла в его голове. Он не помнит имен тех, кто поет, хотя по сути, все они звучат одинаково. (Зейн любил их слушать, буквально не переставал. Луи тихо страдает сейчас.) – Можно я пойду домой, ирландская шлюшка? – Я ненавижу, когда ты зовешь меня так! Когда ты уже перестанешь это делать? – бормочет Найл, пытаясь рассеяно заполнять список. После недели работы здесь Луи думает, что кличка "Ирландская Шлюшка" полностью олицетворяет Найла. – Я пытаюсь сделать тебя желанным в глазах людей, и только лишь, – говорит Луи, подмигивая и невинно ухмыляясь, потягивая из чашки черный, как грязь, кофе. Он все еще во вчерашней одежде и все еще продолжает убивать себя сигаретами, которых скурил утром около пачки. Найл поморщился; его воротник на рабочей рубашке оставался кристально чистым, а золотистая щетина на подбородке была похожа на камень. Через тридцать долгих секунд, он тяжело вздохнул и наконец сломался: – Единственная причина, почему я мог бы отпустить тебя отсюда, так только потому, что ты обаятельный и чертовски горячий, засранец, – монотонно сказал он, трепля Луи по щеке. Затем он усмехнулся и отошел, насвистывая слишком старую песню из семидесятых. И подобным образом они взаимодействуют каждый день; что тут сказать. Лучшие друзья на всю жизнь. Но теперь, однако, Найл просто скатился. – Но тут даже никого нет. И у тебя есть еще Лиам, – бормочет Луи, смотря себе под ноги и поправляю серую бини на голове. Тонкие пряди волос, выглядывающие из-под головного убора, начинают неприятно чесать его уши; может быть ему стоит снова побрить их. Или может быть стоит один раз заплатить за нормальную стрижку. Но он выглядел круто, когда сбривал их, еще круче – когда был блондином и носил только черное. – Ты будто живешь и дышишь искусством, – говорил Зейн, поправляя старую камеру, в то время пока Луи сидел у зеркала и приводил себя в порядок. – Я знаю, – просто отвечал он. Господи, какой же он был идиот. Но в любом случае. – Просто отпусти меня домой. Я устал, – простонал Луи, смотря на свои пальцы, думая о новых набросках и немного хмурясь. Он провел рукой выше по уже выцветающим татуировкам. Затухают? Все они были воспоминаниями. – Я тебе здесь не нужен. – Ты мне всегда нужен, малыш, – Найл быстро идет за прилавок, хотя уголок его рта изгибается в подобии улыбки. Ладно, Луи от этого становится теплее. – Знаешь... – начинает Луи медленно, пока крысино-черный фартук висит на его шее. – Вот когда ты будешь спать с какой-нибудь девчонкой, то на своем пике вспомнишь, что куда лучше, если бы на ее месте был я. Найл поворачивается к нему, пошло двигая бровями. Луи скучно. Ему настолько скучно, что он опустился до заигрывания с Найлом. Он официально мертв. – Ты же знаешь, малыш, есть только два человека, кому бы я отсосал: ты и наш Маленький Кофейный Мальчик, – легко отвечает Найл. И его слова такие же легкие, как ветер, воздух и солнце, которое каждое утро заставляет блестеть его волосы медовым оттенком. Луи прикусывает губу, потому что он бы тоже не отказался от такого эффекта на своих волосах. – Маленький кофейный мальчик? Не помню такого, – говорит он. – Да, он приходит сюда по утрам, – отвечает Хоран, отпивая эспрессо. – Лиам всегда ревнует, потому что девчонки убивают друг друга лишь бы принести ему заказ. – Это не похоже на него, – Луи сразу отводит глаза на коморку, в которой Лиам очищает кувшины от скопившегося на их стенках молока. – Никогда не слышал об этом парне. Я его вообще видел? Найл пожимает плечами и садится на кассу. – Может быть. Иногда он приходит по вечерам. Он шикарно выглядит. И еще носит сумку. – Ох... только не говори этого... – Луи притворно вздыхает. – Это же совершенно невероятно! Этот парень должен купаться в деньгах! Только дворяне в наш век прогрессивных технологий могут позволить себе сумки! Найл дает ему подзатыльник, когда проходит мимо, улыбаясь. – Этот парень правда в хорошей форме, – Хоран продолжает смеяться, уходя в подсобку. – Он понравился бы тебе, если бы ты наконец перестал зацикливаться на своем прошлом. И смех Луи прекращается.***
Это правда. Луи всегда носит с собой свои рисунки. Всегда в вышеупомянутом рюкзаке, который он носит с собой всюду, куда бы не пошел; просто коричневая мешковатая вещь, которая у него появилась несколько лет назад, когда он только начинал рисовать. Начинал рисовать... Хах. Это звучит претенциозно и глубоко. У Луи на самом деле есть талант. У него есть десятки натюрмортов и рисунки рук других людей. Но это определенно не искусство. Это просто каракули, линии и углы, немного затемнений, только небольшие картинки абстрактных эмоций, для которых Луи никак не мог найти точное определение. Потому что Луи никогда не был хорош в общении и подбирании слов. Все его существо было основано на действии, на жизни, на звуке, на цвете, на ощущениях. Черт, на самом деле в школе это был какой-то ужас, ведь он не мог собрать воедино даже пару предложений для разговора, не чувствуя себя неловким или униженным. Он просто не может говорить, что он чувствует. Общение – это не его стихия. Но когда он встретил Зейна – студента колледжа Искусств и просто мечтателя – он понял, что сломался. Зейн был художником, и он верил в выражение своих чувств через фотографии и картины, символы и песни и... да. Луи сломался. Зейн охватил все вещи, которые он хотел и желал знать. Он помог найти ему ответы на все свои вопросы. И тогда он начал рисовать. Ничего сумасшедшего или красивого; иногда это были просто мультфильмы и случайные слова, маленькие рисунки цветов и ножей, иногда это были стихийные бедствия – ничего такого, обычные нормальные вещи. Но он чувствовал себя хорошо, он чувствовал, что делает все правильно, и это имело смысл. Так, пока Луи не решил нарисовать эмоции. И он слушал музыку и рисовал, хотя и песня была дрянная, совершенный мусор, но ему было хорошо, ладно? Это работа для него. Это стало своего рода хобби, поэтому он несет свои рисунки с собой, куда бы он не шел; вместе с рюкзаком, пачкой жевательной резинки, гигиенической помадой, айподом, сигаретами и бумажником. Все предметы первой необходимости. И это не что-то глобальное – просто вещи о которых он заботится, даже после Зейна. Просто его рюкзак. Просто его рисунки.***
Кухня – самая грязная и хаотичная комната в доме; там есть всегда по крайне мере два человека, как правило для того, чтобы там ничего не взорвалось; но там все равно будет кишить беспорядок из-за пролитого сока и просыпанных хлопьев. Несомненно, кухня – любимое место Луи. – Прекрасный беспорядок, – говорит он Физзи, пока рисует дым и барабаны в своем альбоме; в последнее время его музой стала группа Pink Floyd, поэтому он пытается проиллюстрировать их альбом Ummagumma. Это не имеет смысла, поэтому он продолжает это делать. – Ты потерял мозги, – бормочет она, качая головой, ее каштаново-коричневые косички покачиваются из стороны в сторону. – Иисус бы предпочел слушать болтовню Лотти на французском, чем сидеть здесь, как делаешь ты. – Она до сих пор на занятиях? – мычит он. – Да, – вздыхает Физзи. – Не хочется загонять ее в ловушку, но она влюблена. Это раздражает. – Бьюсь об заклад, – он замолкает, рисуя цвет взрывчатого вулканического оттенка, его осанка и тон остаются беспечными. – Ты должна сказать ей, чтобы она позвала этого таинственного французского угодника на романтический ужин, – бормочет он, продолжая глубокомысленно рисовать магму. Или лаву. Лава – крутое слово, почти как любовник, но немного в другом смысле. Звучит так, будто Луи пропел эти строки несколько раз, пока Зейн отбивал ритм на бонго, в одном из тех баров, где они зависали по будням. Он сглатывает. Его рисунок, все-таки, больше магма. Он закрывает глаза, как если бы кто-то закрыл жалюзи на окнах. – Она может испечь блинчики или что-то вроде, – продолжает Луи. – Сыр и вино. Багеты. Laughing Cow.*(прим. перев: марка сыра) Физзи только смеется и проводит рукой по волосам, пропуская через пряди свои тонкие пальчики. – Странно, что ты поощряешь сестру, чтобы она кого-то соблазнила. Когда она уходит, Луи наконец-то отвечает, растягивая слова: – Никаких соблазнений в этом доме, – говорит он в пустую комнату. – Любви нет, родные.***
На следующие утро Луи просыпается с песней Lady Marmalade в своей голове, потому что Лотти в гостиной орет ее на всю катушку. Сейчас 7 утра. Луи рисует круассан, охваченный пламенем в своем альбоме, а потом снова проваливается в сон.***
Небо было серым и обыденным, воздух липким и влажным, а облака кружились, собираясь в большие тучи, которые были так похожи на взбитые сливки. Ничего вдохновляющего или захватывающего, но было что-то уютное в этой атмосфере, так что Луи просто натягивает свою серую бини на уши, пока приближается к тротуару рядом со школой Лотти; укрываясь в тени, не по какой-то веской причине, а просто потому, что это он. Он любит водить в очках, у него довольно чувствительные голубые глаза. Лотти нужно заехать домой сегодня. Видимо она делает какой-то проект или... еще что-то. Луи не совсем уверен – он только что вернулся после напряженного дня сидения с маленькими близнецами, пока его мама уходила в магазин за продуктами, а потом еще и был вынужден помогать ей на кухне. – Ты получаешь больше удовольствия, когда ты не делаешь обед в одиночестве? – он улыбнулся, когда в комнате стало слишком тихо, и взялся чистить картошку, пытаясь демонстрировать свое чувство юмора. – Это точно, – его мать засмеялась, а ее непослушные пряди упали вперед. – Но знаешь что доставляет тебе удовольствие, когда ты готовишь один? – Что же? Ее глаза сразу же засверкали, а немного саморазрушительный юмор прокрался в улыбку. Боже, Луи был точной копией этой женщины. – Дегустация десерта, – просияла она. – Самое время толстеть. – Я знал, что ты лучшая мать в мире, – невозмутимо сказал он, прежде чем они чокнулись посудой и вернулись к работе, в то время как дети топтались внизу около их ног и дергали их за одежду, потому что это то, что всегда делают дети, когда вы заняты. Но сейчас он здесь, и он приехал за Лотти. А после того, как он заберет ее, они отправятся домой, где смогут съесть их поздний обед, а после взять десерт и собраться все вместе в гостиной, смотря те же телепередачи, какие они всегда смотрят каждую неделю в одно и тоже время. А потом он будет помогать всем делать их домашнюю работу, помогать умывать близнецов и мыть за всеми посуду. А потом он попытается улизнуть на улицу и будет спокойно бродить по окрестностям, как делает это каждую ночь, курить, как паровоз, ошиваться в парке и постарается вернуться домой еще до того, как небо станет полностью фиолетовым. Это его план. Когда последние граммы пепла падают на открытое окно машины, он останавливается рядом с парком, наблюдая как дети кружатся возле тротуара, наблюдая как облака зловеще циркулируют и охватывают административное здание рядом с ним. Само слово "школа" используется, как вещь, которая оставляет неприятный вкус на языке во рту, потому что она всегда для всех слишком серьезная, слишком накрахмаленная и слишком трудная. Он не знает, что о ней думает сейчас. Любопытно, в основном. – Вот, малышка, – цитирует он Лотти, пытаясь сопротивляться. Он наблюдает, как дым проходит между его губ, закручиваясь в сине-черные спирали, это напоминает ему его абстрактные закорючки на предплечье, которые он набил в девятнадцать. Круто. Еще примерно пять минут он смотрит на эту пропасть (формально – школу), пока наконец Лотти не выходит из ее дверей; на ее лице сияет улыбка и виден тонкий намек на смех в губах, легкое настроение – в ее прыгучей походке. На ней все еще та самая вампирская помада, футболка Луи в черно-белую полоску, и единственная новая вещь – это берет на голове. Это все выглядит довольно смешно, поэтому Луи улыбается. – Милая шапочка, – мягко комментирует он, когда она плюхается на сидение рядом с ним и закрывает дверь, стараясь сделать это грациозным. Ее духами теперь пахнет вся машина. – Тише, – ругается она, но он ей только подмигивает, потому что она выглядит как самый настоящий Томлинсон, и Луи горд этим фактом, поэтому он больше ничего не говорит. Они только начинают выезжать на дорогу, как вдруг Лотти резко вцепляется ему в руку, да еще и с такой силой, что его кости могут буквально измельчится в пыль. – ИИСУС, – морщится парень, пока пытается вырвать руку из стальной хватки Халка. – Это что блять сейчас было? Но Лотти даже не смотрит на него. Скорее она смотрит куда-то за Луи, потому что ее глаза становятся с каждым разом все больше и больше. Такие голубые, обведенные по краям будто черным углем. – Это он... – выдыхает она, но голос ее словно достали из недр ее кишечника. – Он? – повторяет Луи, чувствуя укол беспокойства, потому что не может понять, куда именно и на кого смотрит его сестра. – Он это кто? О ком ты? После того, как Лотти не реагирует (видимо, она слишком сильно потерялась в этот момент), Луи просто следует за ее безмолвным взглядом. Его глаза четко приземляются на покатую фигуру, которая держит в руке коричневую кожаную сумку. У этой фигуры так же имеются пушистые, непослушные каштановые кудри, которые ветер развивает на ветру, в эту пасмурную и серую погоду. Это фигура – человек. У него гладкий профиль, персикового цвета кожа, узкие брюки и замшевые сапоги. Ох, – думает Луи. – Это твой французский угодник? – спрашивает он, сам теряясь в собственном взгляде. Человек, кажется, просто гуляет. Выглядит, как замедленная съемка. Словно у него ничего нет более важного, как смотреть на его походку, и словно теперь его жизнь похожа на мед с тающим сортом мороженного. У Луи уже была жизнь похожая на мед с мороженным. Может быть. Или это была жизнь перемешанная с маслом и золой. Он никогда не сможет ходить так, как ходит этот человек. – Да, – выдох Лотти похож на сказочный звук. – Он великолепен, правда? Это наш учитель по французскому. Учитель по французскому. – Пожалуйста, скажи мне, что ты не запала на него, только из-за его великолепной фигуры, – вздыхает он не в силах отвести взгляд. Этот человек одет в серый джемпер. Он выглядит таким мягким. – Нет, в отличие от тебя, – бормочет она. Туше. Вместо того, чтобы как-то ответить на этот выпад, Луи просто отворачивается и выезжает на дорогу. – Его зовут мистер Стайлс, – вздыхает Лотти, прижимаясь носом у окну, пока поверхность начинает запотевать от ее дыхания. – Он моя мечта. Мистер Стайлс. Замечательно. Луи просто кивает головой и начинает переключать станции на радио.***
Иногда поздно ночью, когда Луи не может заснуть после своих прогулок по окрестностям, в то время как его щеки все еще красные от мороза. Так что вместо сна он рисует под музыку Nirvana и грызет крекеры, которые оставляют крошки на его кровати, штанах и в уголках губ. Луна в это время уходит, оставляя ледяной жар на его коже, а он находчиво перерисовывает это на бумагу. В конце концов он засыпает с черной грязью на кончиках пальцев, уставший, после тяжелого дня.***
– Послушайте, я не говорю, что, черт– я просто пытаюсь сказать, что я волнуюсь, если это смешно звучит для вас, – говорит Луи, пока выливает густое, пропаренное молоко в керамическую кружку. Он выдавливает маленькую улыбку и передает напиток девушке, сразу проводя рукой по своим растрепанным волосам. Он забыл свою шапочку сегодня. – Это забавно, – протестует Лиам, укладывая чистые чашки на полку. Его фартук слегка обрезан, потому что у Лиама всегда были слишком большие и выделяющиеся мышцы. Найл рядом с ним кивает головой, хотя на его лице написано явное развлечение: – Ты просто ребенок, Лу. Это не страшно и законно. Луи может только послать ему свой самый страшный испепеляющий взгляд. – Мне очень жаль, если вы действительно собираетесь стоять там и делать вид, что получаете кайф от моих страхов, считая их забавными. Это у вас семейное? В самом деле? Когда он смотрит на них ни Лиам, ни Найл не реагируют (и благослови Лиама – тот выглядит серьезным); Луи вздыхает со смертельным хрипом и качает головой, отворачиваясь от них. – Конечно, это пугает, – говорит Лиам, стряхивая со своих пальцев кофейную гущу. – И я получу кайф, да. Но я имел ввиду не те страхи. – Кайф? – щебечет молодой, высокий и невинный голос. Он имел ввиду самого Луи, Найл ухмыляется, понимая это, а Лиам разворачивается от Томлинсона, махая рукой, здороваясь с девушкой. – Значит ли это, дорогой братик, что ты употреблял наркотики все это время? – Привет, Лотти, – говорит Луи с энтузиазмом, как у ржавой колючей проволоки. – Как ты сегодня? Девушка самодовольно садится и опирается руками на барную стойку, переключая каналы на телевизоре. Ее волосы струятся, подобно водопаду, под этим смешным беретиком. – Я в порядке!* (фр.) – без каких-либо сюрпризов отвечает она. Ее слова, как звон колокольчика. Ее полированные ногти, как осколки стекла, которые рассекают поверхность гранита. – Что она только что сказала? – спрашивает Лиам, нахмурившись. – Это точно был не английский и не гельский, это я могу сказать точно, – говорит Найл, сосредотачивая свое внимание на фартуке и пятне на нем. – Это французский! – ругается Лотти, закатывая глаза. – Честно, неужели вы его не изучали даже в институте? – Нет, – хором говорят парни, чувствуя, как улыбки расцветают на их лицах, отчего девушка цокает. – Таким образом, ты все еще преследуешь своего учителя, да? – спрашивает Луи, не сдерживая веселой интонации в голосе, начиная делать себе напиток (замороженный карамельный латте, с таким количеством карамели, что человеческое тело может получить анафилактический шок). Лиам и Найл куда-то уходят, скорее всего курить в заднюю комнату. – Конечно, – мечтательно улыбается Лотти. Ее глаза походят на ясное голубое небо, а разум сейчас белые и пушистые облака. – Сегодня он даже спросил, нужна ли мне помощь в проекте, – эти слова звучат слишком самодовольно и триумфально, поэтому Луи приподнимает глаза и смотрит на нее сверху вниз, растягивая слова: – Эм-м... А разве он не должен делать это? – спрашивает он, делая очередной напиток (большая часть его работы вообще заключается в том, чтобы рисовать дерьмовые рисуночки на чашках). – Он твой учитель, ребенок. Он должен делать это. Лотти терпеливо вздыхает, будто сейчас она учитель и обучает дошкольников. Или будто она собака. – Да, но он не предложил это Элоизе, понимаешь? Только мне. Молчание. Луи немного ухмыляется. – И поэтому? – тянет он, чувствуя себя немного потерянным. – Поэтому, – продолжает Лотти, уже теряя грань терпения. – Он меня любит! – Лотти, тебе семнадцать. – Ему двадцать три. – Мне двадцать три. – Тем более, видишь? Все нормально. Луи практически роняет чашку; какой бы был позор, потому что он нарисовал настоящий шедевр. Фигурку (Лотти), которая стоит на куче дров (Эйфелева башня), в то время как большая фигурка (Луи), держит эту картину на своей руке. Шедевр. Луи уже собирается ответить, как замечает, что Лотти зацепила взглядом что-то через дорогу. Ее глаза расширяются, они замирают, а рот выгибается в букве "О". – Боже мой, – выдыхает она почти бесшумно. Луи смотрит на нее, эта сцена ему слишком хороша знакома, и странные импульсы в этот момент начинают трепыхать в его крови. Наверное, устроили американские горки, не иначе. – Это он, правильно? – он больше утверждает, чем спрашивает. – Это твой учитель. "Синдром учителя", звучит куда лучше. Но он этого не говорит. Он просто дополняет карамелью ее теплый эспрессо, добавляя в чашку молоко, подавая напиток с любовью. Когда Лотти просто кивает головой на его слова, Луи тихо посмеивается и кладет соломинку, ставя кружку перед ее носом, поглаживая рукой по голове. – Уходи отсюда, – грозно говорит он, пытаясь не смеяться над выражением ее лица. – Живо. Я не собираюсь смотреть, как моя сестра флиртует со стариком на моих глазах. Проваливай. – Ты не можешь заставить меня уйти! – пищит она. Луи все еще не смотрел в ту сторону, он не был уверен, что хочет видеть мистера Стайлса. Привязываться к людям не было его любимым занятием, особенно, если эти люди учителя его близких. – Тогда иди на улицу и выкури сигаретку, пока он не уйдет. Придумай что-нибудь, – Луи пожимает плечами. – Лу! – в глазах Лотти он видит упрек в свою сторону, когда она сжимает столешницу в руках. – Я даже не курю. Луи больше не может себя сдержать и начинает громко смеяться, когда наконец Лотти поворачивается к нему лицом, яростно впиваясь своим взглядом. – Перестань смеяться! – рычит она, пытаясь ударить его пультом. Это вызывает довольно много шума, и Луи просто хихикает еще больше, с легкостью уворачиваясь от ее руки. Это очень мило и глупо, и по-детски, и хаот– – Ну, здравствуй, Шарлотта, – голос [словно лава, которая медленно стекает из жерла вулкана] раздается совсем рядом с ними. (Лава. Это крутое слово.) Неожиданно появление ставит смех Луи на паузу, заставляя повернуть голову, чтобы найти источник звука, замедляя движение. Ох. Да. Это мистер Стайлс. Да, он здесь. Да, это он. Луи закрывает рот, его смех отходит на задний план, открывая свободную дорогу на пляж. Любопытный вид спокойствия, однако. Мистер Стайлс имеет теплый оттенок кожи, черный вязанный джемпер и удивительно красивое лицо. Мистер Стайлс – высокий. Мистер Стайслс улыбается, как будто это самая простая вещь в мире. Мистер Стайлс держит одну руку в кармане своих обтягивающих брюк, в то время как другая неловко висит рядом с ним. У мистера Стайлса есть черные кожаные часы, которые говорят ему нужное время. Мистер Стайлс улыбается сестре Луи очень весело и беспечно. Луи смотрит на мистер Стайлса. – Хей, – сконфужено отвечает Лотти, смотря на него снизу вверх, как на божество. Ее рот все еще изогнут причудливой буквой "О", ее глаза все еще широко распахнуты, а пара прядей ее волос прилипли к ее губной помаде. Это выглядит странно и мило (но в основном странно), поэтому Луи быстро хватает чашку, начиная рисовать на ней причудливые черные линии, лишь бы занять руки. – Что вы делаете? – вежливо спрашивает Лава Бог. "Вежливо" – это пожалуй лучшее слово, чтобы описать мистера Стайлса. – Ох, мой брат работает здесь, – говорит Лотти, пока все слова в ее голове перемешиваются между собой. Луи кусает губы, только чтобы скрыть улыбку, прислоняясь бедром к прилавку. Он может слышать, как тикают часы на стене в кофейне. Он чувствует, как запах жареного эспрессо заполняет его ноздри. Его руки еще холодные, а в кафе нет никакой очереди. Мирная и шаткая атмосфера присутствует со всем заведении. – Брат?.. – любопытно спрашивает мистер Стайлс, а Луи вздыхает, потому что, вероятно, на этой реплике ему стоит поднять глаза. Таким образом, он это и делает, слегка моргая, когда волосы попадают ему в глаза и произносит прямо в лоб учителю: – Я ее брат, – он быстро вертит колпачком в своих руках, улыбаясь. – Брат Томлинсон. – Его зовут Луи, – вздыхает Шарлотта раздраженно и уверенно, в ее манере общения. – Я полагаю так и есть, – игриво подмигивает он, прежде чем снова посмотреть на мистера Стайлса, который, кстати, мило улыбается ему. – Я полагаю меня зовут Луи. Мистер Стайлс кивает, рассекая пальцами воздух, махая рукой в знак приветствия. – А я полагаю меня зовут Гарри. – Могу ли я называть тебя Гарри? – тут же спрашивает Лотти невинным голосом, отчего Луи фыркает, но все равно чувствует укол гордости в груди. Брови Гарри тут же взлетают вверх: – Нет, конечно, нет. Забудь, что ты сейчас слышала. Мое первое имя "Мистер". Лотти хихикает, а Гарри немного улыбается. Луи следит за этим, прищуривая глаза и смотря на его ямочку. Он думает, что она выглядит восхитительно, лучше чем та, которая у Найла на подбородке. – Мистер намного лучше, чем Гарри, – добродушно поправляет Луи, пожимая плечами. Лотти сразу бросает на него неодобрительный взгляд. Гарри улыбается, хотя и снова смотрит на Луи с любопытством. Его волосы среднего коричневого цвета, вероятно, они пахнут, как корица и шишки, а его глаза похожи на лесной мох. Если бы Луи должен был привлечь его внимание он определенно нарисовал улыбающееся дерево, с ветвями, которые тянутся к солнцу. – Луи, это мой учитель по французскому, – кашляет Лотти, краснея, когда заправляет волосы за ухо, пытаясь сказать Луи, чтобы тот действовал ее плану, словно он ничего не знает о Гарри. – Ах, как приятно встретится с вами! Вы невероятно красивый.* (фр.) – притворно ахает Луи, даже не пытаясь произнести последнее слово с акцентом. Это заставляет Гарри поморщится, но он все же улыбается. – Пожалуйста, не навреди себе, на мой счет, – говорит он со всей искренностью Матери Терезы, но Луи знает, что через всю эту чертову фразу можно увидеть, как его губы дергаются, а в глазах сияет озорство. Это почти незаметно, но Луи замечает это. Поэтому Луи только почтительно склоняет голову: – Могу ли я сделать тебе напиток? – спрашивает он, по-прежнему прислоняясь к прилавку. – Я даже могу нанести туда один из своих бесценных эскизов. – Бесценных эскизов? – заинтригованно переспрашивает Гарри, двигая свою сумку вверх по плечу. – Как артистично. – Пожалуйста, не надо его баловать, – мрачно бормочет Лотти, а Луи только неряшливо потирает подбородок, ухмыляясь. – Оу, перестань, Лотти. Лучше покажи человеку, какой я талантливый. Он знает, что сейчас корчит из себя павлина, черт, он знает. И Лотти тоже в курсе. Но Гарри улыбается, явно очарованный этим, чем пускает в сердце Луи немного бабочек. – Ах, да, – щебечет Лотти, передавая ему чашку и следя глазами за каждым движением. – Поистине бесценно. Гарри аккуратно берет кружку, разворачивая ее и ожидая увидеть эскиз, вот только его лицо приобретает озадаченность: – И, эм-м... Мне очень жаль, но... На что я смотрю? – Это я на Эйфелевой башне, – вздыхает Лотти. – А Луи держит нас в своих руках, потому что он жуткий эгоист. – Ты говоришь – "эгоистичный", я говорю – "самодовольный", – шутит и улыбается Томлинсон. Он щелкает Лотти по надутым губам, и это заставляет Гарри засмеяться. – Это потрясающе, – комментирует он, водя пальцем по линиям. – Ваше самодовольство поистине безупречное. Скажите, когда вы поняли, что мир принадлежит вам? В частности Франция? Это хорошо. Луи больше не выдерживает и начинает хихикать, качая головой. – Ну, я не имею ввиду, что посягаю на твою территорию, мистер. Ты настоящий французский мастер в тех краях, – он поднимает руки, показывая, что сдается и наслаждается, видя блеск в глазах Гарри. – Я правда не собирался. Честно-честно. – Не засчитано, – отвечает Гарри, протягивая чашку обратно Лотти. Она удивленно приподнимает бровь, начиная потягивать напиток из соломинки и смотрит на них. – Но я все равно должен заплатить за свой напиток, – говорит Гарри. – Могу я просто?.. Луи лишь спокойно качает головой: – Не беспокойся, этот ребенок получает бесплатно все напитки мира; наименьшее, что я могу сделать предложить напиток ее учителю, верно? Так как ты хорошо влияешь на ее ум? Благодаря тебе она смотрит Moulin Rouge on a loop*(прим.перев: фильм). – Луи! – злится Лотти, почти задыхаясь своим напитком. Луи немедленно закрывает рот. Гарри улыбается, так широко, что видны его зубы. У него глянцевая улыбка. – Что ж. Я ценю это, спасибо. Могу ли я просто... Я не знаю. Я всегда беру себе кофе, но что ты посоветуешь? – Сделай ему мой напиток! – настаивает Лотти, игриво хлопая своими накрашенными глазками, держа соломку между зубов. Луи прищуривается: – Подростки могут справится с таким количеством сахара, детка. Старые люди, как мы – нет. Гарри кашляет, скрывая смешок, заставляя Луи чувствовать себя довольным: – Так что мы теперь старики? – посмеивается Гарри, а его голос звучит на десять градусов теплее. – Ты и я? – Безусловно, – серьезно кивает Луи, начиная делать простой напиток – всего лишь американо с небольшим количеством пропаренного крема. Рассеяно он пытается быть находчивым, отодвигая его эскизы на задний план, продолжая: – Мне двадцать три года. Я на пороге смерти. Мне осталось получить белые тапочки, газету на диване и мой плед, кстати, уже ждет меня на кресле-качалке. – Хм-м... Тогда это хорошо объясняет мою увлеченность кроссвордами в последнее время, – Гарри мычит, постукивая себя по губам. У него очень красивые губы. Они красивого бордового цвета, полные и кажутся вполне съедобными. Лотти продолжает наблюдать за ними, посасывая свой напиток из трубочки. Серебряные блики из ее серьги, бросают вспышки на бежевые стены кафе. – Вы двое странные, – замечает она. – Добро пожаловать в мир старости, – говорит Луи и улыбается, так же как и Гарри. – Это случится с тобой однажды. Одновременно с его словами она начинает застенчиво смеяться, а глаза Луи сразу находят Гарри и оценивают его реакцию. Он милый. Он смешной. Он изворотливый. Он сладкий. Он немного вежливый и немного прилежный, и он носит часы, и он совсем не такой, как Луи. Но он смешной. Луи уже любит его. – У тебя хороший учитель, Лоттс, – говорит Луи, потому что он чувствует, что должен это сказать, его тело сразу чувствует теплоту от этих слов, чего не было с ним уже многие годы. Его ладонь прижимается к дымящемуся металлическому кувшину; температура горячая. – Не отпускай его. – Я завалю ее, чтобы она могла сдержать слово, – глубокомысленно кивает Гарри, неумело встряхивая волосы на голове, заставляя Луи широко улыбнутся. Он хочет придумать шутку с его волосами. Хочет подразнить его, забрать его себе и заставлять его смеяться. Вместо этого, он кусает щеку с внутренней сторону и выливает свой напиток. – Вы, мистер Стайлс, должны сидеть дома. Потому что вы слишком важны для общества. Гарри усмехается и берет чашку, принимая как знак благодарности. – Спасибо, Брат Томлинсон. Но думаю, человек для общества важен, только если это наркодиллер. Луи снова смеется – по-настоящему смеется. Он чувствует себя сейчас очень хорошо. Лотти, однако, не так сильно впечатляется их шутками: – Вы двое... Это. Вы странные. Гарри улыбается, когда встречается с Луи взглядом, через бумажный стаканчик в своих руках. – Вам нравится, ваш рисунок? – спрашивает Луи, только потому что должен знать ответ. Потому что он слишком нетерпелив и его ладони чешутся, пока он переступает с ноги на ногу. Удивление слегка мелькает на лице Гарри, и это выглядит потрясающе невинно, особенно когда брови Гарри соединяются вместе, пока он смотрит на поверхность чашки. И, наконец, на его лице появляется улыбка, которая сглаживает морщинки. Плюшевый красный персик. – Ты нарисовал... Тамале? Подавив смешок, Лотти отворачивается, продолжая невинно потягивать свой напиток, когда как Луи покусывает свои губы, пытаясь не рассмеяться. – Нет, – говорит он, пытаясь выглядеть оскорбленным. Но он знает, что его рот все равно изгибается в улыбке. – Это ты. Завернутый во французский флаг, на самом деле. Около трех секунд Луи старается не смеяться; Гарри моргает, а Лотти отводит глаза к потолку, прежде чем тишина нарушается. – Боже мой, – Гарри выглядит почти разочарованным, но счастье преобладает на одном уровне с этим чувством. – Это... – он ухмыляется, а его губы блестят сильнее, чем когда он смотрел на Луи; грязно и довольно. – Ты лишил меня дара речи. Это действительно лучшее искусство в мире, которое я когда-либо знал. – И ты еще даже не видел, мою хорошую сторону, – говорит Луи невозмутимо, даже не соображая, что он говорит и что это означает. Он просто чувствует себя глупо и легко. Он словно плывет. – Не слушайте, что он говорит. Он переполнен этим, – фыркает Лотти. – Переполнен талантом, – серьезно кивает Луи. Гарри не перестает улыбаться. – Что ж. В этом случае мне придется вернуться сюда еще раз. Ни один из других барист не делает такие живые рисунки на моих чашках. – Никто из этих барист не может. Они – не я, – умно заявляет Луи. Они улыбаются друг другу и ощутимый поток теплого воздуха плывет между ними. Это странно. Наэлектризованно и странно, и глаза Луи опускаются вниз на его дрожащие руки, потому что волнение проходится по кончикам его пальцев. Он хочет рисовать. Все, что он чувствует прямо сейчас... что он просто хочет что-то нарисовать. Он чувствует себя взволнованно. – Ну, мне пора возвращаться к работе, – медленно говорит Гарри, спустя минуту, и когда Луи поднимает глаза, Гарри все еще смотрит на него. – Было приятно увидеть вас, Шарлотта. И очень приятно познакомится с тобой, Луи. – Я очарован,* (фр.) – Луи пожимает плечами. Гарри посмеивается, растягивая губы в улыбке и, когда он снова качает головой, что-то странное улавливается в его глазах. – Что-то вроде этого, – улыбается Стайлс. – Увидимся позже? Луи надеется на это, пусть и сладкий Гарри идет от него уже в другом направлении, хотя Луи кажется, что он совсем не хочет уходить. – Я буду здесь, – Луи свободно улыбается. – Увидимся завтра, мистер Стайлс! И дверь наконец-то закрывается с небольшим звоном колокольчика, оставив Луи наблюдать, как машины проезжают через дорогу, прежде чем он возвращается к протиранию чашек. Лотти в это же время продолжает смотреть на него. – Не развращай моего мужа, пожалуйста, – сухо бормочет она, после того как проходит пару минут тишины. Но когда Луи снова смотрит на нее, крошечная улыбка заметна на ее лице.***
Время близилось к полуночи, когда Луи еще находился в кафе вместе с Лиамом и Найлом. Играла приглушенная музыка, около десятка пустых стаканов стояли на столах, в то время, как между ними лежали бутылки и законченные пачки сигарет. У самого Луи одна сигарета торчала из нагрудного кармана, другая за ухом, а третью он вертел в руках. Он был приятно взволнован. Он продолжал прокручивать в своей голове мысли о Гарри Стайлсе. Это самый красивый парень, которого он видел за долгое время. За долгие годы, если быть честным. И он смешной. И он думает, что Луи тоже смешной. – Блять, мне еще и открываться завтра утром, – стонет Найл, поправляя свою кепку. Найл до сих пор носит кепку, а Луи всегда прикалывается над этим. – Я закончил, – усмехается Лиам, отплясывая праздничный танец, который выглядит не очень хорошо в его исполнении. Несмотря на поток мечтаний в своей голове, у Луи хватает здравого смысла не забивать себе этим все мозги. – Круто, Лиам, – спокойно говорит он, тогда как парень удивленно моргает, смотря на него. Он задается вопросом, может ли Гарри пить? Учителя вообще пьют? Может быть Луи стоит купить ему выпивку в следующий раз, когда они встретятся? Если они вообще встретятся. Черт, он ведь учитель его младшей сестры. Хотя, она тоже не видит в нем учителя, как такового. И... Да, он же просто может надеяться. Если миллион причин, почему он может надеяться на большее. Он все еще милый. Он все еще забавный. Он смог рассмешить Гарри сегодня... И вся эта ситуация кажется Луи такой простой, ведь тряпка перед ним уже брошена, но его телефон внезапно гудит в заднем кармане его потертых джинс. Это странно. Кто будет писать ему так поздно, когда его друзья сейчас здесь вместе с ним? Когда он смотрит на экран, его челюсть напрягается. «Надеюсь, у тебя все хорошо» – Зейн. Ох, ладно. Теперь ясно, кто мог ему написать. Не обращая внимание на это сообщение, Луи убирает телефон обратно в карман, чувствуя себя уже не таким уставшим, как пару минут назад. Он не будет думать об этом. Все нормально. Он правда в порядке. Прошлое давно уже в прошлом. – Парни, – усмехается он. – Хотите прогуляться в лесу? Я хочу посмотреть на звезды. Найл смотрит на него, будто он чокнутый: – Луи, мне открываться завтра с утра. – Точно! – отвечает он легко, почесывая рукой затылок и лениво улыбаясь. – И ты будешь посвежевшим. Кому вообще нужен сон? Мы молодые и крепкие парни. Мы должны использовать время на полную! Глаза Лиама загораются от его слов: – Давай, Ни! Это звучит весело. Давай сделаем это. Я хочу погулять по лесу. – Видишь? – улыбается Луи, чувствуя, как горит телефон в его кармане, будто он сейчас взорвется; чувствуя, как его ботинки сильнее приклеиваются к коричневому рюкзаку у его ног. – Давай покажем Лиаму, что мечты могут сбываться. Он ждет тридцать секунд, когда Найл наконец фыркает и вздыхает: – Как будто я мог вам сказать нет. Луи усмехается. Он хватает парней и тащит за собой наружу, опустошая перед этим свой стакан с пивом.***
Прошло два дня, прежде чем он снова встретился с Гарри в кафе. Лотти в это время была дома у подруги. Найл и Лиам, как всегда, пропадали в задней комнате перед закрытием. Было уже около семи вечера (они закрываются в восемь), небо отдавало нежными бликами синего и оранжевого цвета. – Привет, Луи, – голосом Бога говорит он, и Луи смотрит вверх, ожидая конца света. Стоп, это не конец света: это Гарри. Улыбка сразу возникает в его груди, только потом плавно перемещаясь на губы. – Bonjour, – говорит он своим дерьмовым акцентом. – Как дела?* (фр.) – О, Боже, – хихикает Гарри, явно пребывая в хорошем настроении, опираясь на стойку, перебрасывая через плечо пальто. Он выглядит немного усталым и помятым, а его волосы слегка взъерошены. Он одет во все черное, а его губы мягко-розового цвета, на щеке красуется ямочки, и он наклоняет голову, изучая профиль Луи, прежде чем снова улыбнутся. – Ты ведь знаешь, что я просто учитель по французскому? Я знаю английский, я могу на нем говорить. – Это определяет твое естество, – изрекает Луи слишком глубокомысленно, закручивая эспрессо по спирали в стаканчике. – Бэтмен научил меня этому. – Ах, – Гарри кивает головой, тихо и настороженно. Его глаза скользят на лицу Луи. – Ну, Бэтмен знает об этом, как никто другой. Ты видел его бицепсы? Всегда нужно доверять словам человека с таким телом. Луи смеется, не в состоянии помочь себе. Его легкие стремительно наполняются кислородом: – Боюсь, тогда мне ты доверять не сможешь. – Не смогу? – спрашивает Гарри, сразу опуская глаза на пресс Луи; все мышцы парня сразу сжимаются по рефлексу. – Никогда бы не подумал. Ох. – Что ты делаешь здесь так поздно? – спрашивает Луи, случайно утилизируя холодный кофе прямо в мусорное ведро. – Я никогда не видел тебя здесь вечером. – Да, я обычно захожу по утрам, – Гарри пожимает плечами, выглядя еще больше усталым. – Около шести, где-то так. – Шесть утра? – повторяет Луи. – Плохо иметь работу, где ты сутки напролет зависишь от кофеина. Теперь очередь Гарри смеяться, пока он опирается на кассу: – В таком случае мне несказанно повезло получать свою порцию бодрости от таких хороших людей, как вы. Монстр в желудке Луи начинает шевелится. Хотя, может быть, у него там ползает кишечная палочка. – Никогда не говори мне, что я хороший человек, Ямочка, – ухмыляется он. Звучит короткая пауза, за которую Гарри тянется рукой к своей щеке и трогает кончиками пальцев ту самую впадинку. Это выглядит так мягко и тепло, что Луи улыбается сильнее. – Ямочка? – спрашивает Гарри намного мягче, чуть краснея. – Именно, – кивает Луи. – Неужели ты не знал, что они, как кратеры на твоих щеках? – он складывает руки на груди, когда чувствует мурашки на коже. Кофе-машина продолжает гудеть. Радио тихо играет над головой. Гарри тихо дышит, пока ресницы отбрасывают тени под его глазами, а кучерявые волосы завиваются еще сильнее, как от штопора. Первые три пуговицы на его рубашке расстегнуты. – Нет, я имею ввиду, я знаю это, – медленно выдыхает он. – Я просто... – его фраза так и остается незаконченной, пока улыбка растягивает по лицу, а щеки приобретают жемчужно-розовый оттенок. – Ага, – Луи мягко пожимает плечами. Он смотрит на него пару секунд, а потом говорит: – Так... Что ты хочешь? Я могу собрать тебе с собой. Гарри только качает головой, нахмурившись. – Нет, я не. Я уже получил свою порцию на сегодн– – Мне позволено делать приятные вещи, типа таких, – спокойно говорит Луи. – Ты же учитель, Гарри. Найл расстроится, когда узнает, что я не обслужил тебя даром. Он любит, когда я умасливаю клиентов. – Правда? – спрашивает Гарри, растягивая ухмылку на лице. – Ты умасливаешь всех клиентов? – За прибавку* (фр.) – шепчет он, пытаясь сделать свой акцент не слишком ужасным. Гарри хихикает, и он уже не выглядит настолько измученным. – Ах. Что ж, в таком случае... Удиви меня? – его голос звучит выше, и он прячет свои руки в карманы брюк. – У меня впереди целая ночь, чтобы проверить кучу плохо написанных эссе, и у меня нет совершенно никакого желания делать это. Подмешай мне яд, пожалуйста. – Добавить яд, будет исполнено, – усмехается Луи, добавляя еще пару капель. Он чешет рукой ключицы, и Гарри внимательно следит за его движениями. Поэтому Луи делает еще одну порцию американо – с тремя дополнительными добавками – добавляя немного ванили и пропаренного крема, рисуя солнышко на поверхности. – Вот и все. Та-да-а-ам, – улыбается Луи, потому что у Гарри слишком заразительная улыбка. – Солнце? – спрашивает Гарри, смотря на рисунок. – Солнце, – подтверждает Луи, опираясь на прилавок. Часы на стене тикают, а настоящее солнце медленно заходит за горизонт. – Потому что ты – дерево. И потому что завтра будет новый день, который наступит уже сегодня, хотя, технически он все же наступит завтра. Вот так. Когда Гарри усмехается на это, он становится личным солнцем для Луи.***
– Ты снова видел мистера Стайлса? – спрашивает Лотти на следующий день. Она опираясь на дверной косяк двери Луи, скрещивая руки на груди. Ее волосы заплетены в французскую косу. – Да, он заходил вчера вечером, – бормочет он с отсутствующим взглядом, лежа в своей постели, рисуя. У него есть еще пару минут, прежде чем нужно будет идти готовить обед. Мама на работе, а близнецы еще спят. Лиам присылает ему фотографии в снэпчате своих ногтей на ногах, по неизвестной на то причине, а Найл тухнет на своей смене. – Я так и думала, – шепчет она, но ее голос не так смердит ядом, как Луи продумал в своей голове. – У него сегодня стояла чашке на столе. С одним из ваших дебильных рисунков. Этого не было в другие дни. Она разворачивается и уходит из комнаты; ее косичка падает с плеча. Луи смотри на нее во все глаза, сглатывая: – Что там было? Что за рисунок? Пауза. – Солнце! – кричит она, прежде чем успевает спустится по лестнице. Луи улыбается в течение долгих десяти секунд. Он откладывает альбом и идет за Лотти. Никто не должен знать, что у него сейчас порхают бабочки в животе.***
– Я сегодня снова пойду к Мишель, – говорит Шарлотта на следующее утро, пока они завтракают. – Поэтому можешь не заезжать за мной. – Хорошо. Круто, – зевает Луи, почесывая живот, дожидаясь пока закипит чайник. На кухне шумно, а солнечные лучи проходят через окно, заставляя всех видеть, как кружится пыль в их свете. Пахнет яичницей с беконом; его мама намазывает джем на тосты, пока близнецы играются друг с другом. Фиби и Дейзи клюют носом в тарелки, поэтому кончики пачкаются в белке; Физзи расчесывает пальцами волосы, пытаясь просушить их, следя одним глазом за малышами, а другим смотря в телефон. Приятное и семейное утро. – Не флиртуй сегодня с мистером Стайлсом, – говорит Лотти, прерывая его мысли. Он поворачивается к ней, а его брови удивленно ползут вверх. Она скрывает победную ухмылку за ложкой: – Он мой. Держи себя в руках, Лу. Лотти быстро кидает посуду в раковину, целует маму и уходит, хватая Физзи под руку. И Луи просто... Что ж. Луи просто смотрит вслед.***
Гарри появляется в кафе снова в семь вечера. – Очередной трудный день? – спрашивает Луи спустя минуту, когда он заходит внутрь. Колокольчик над дверью звонит, и Луи останавливается протирать стаканы. Вместо того, чтобы присесть, Гарри идет прямо к Луи, виляя бедрами. Он улыбается. На нем кремовая рубашка, застегнутая на все пуговички, поверх которой напечатан рисунок Эйфелевой башни. Луи сейчас описается от восторга. – Я наконец-то закончил проверять эссе, – усмехается он, выглядя отдохнувшим. Его волосы чуть меньше вьются, а его кожа такая же идеальная. – Еще два и я полностью свободен, – его веки медленно опускаются. Луи наблюдает за ним, ухмыляясь. – Ну-ну. И как же ты собираешься отпраздновать свое освобождение? Кокаин? Тяжелые наркотики? А может ты просто подожжеш– – Попробуй еще раз, – парень качает головой, открывая глаза. – Хм, – размышляет Луи. – Кого-нибудь отчихвостишь? – Нет. – Станцуешь стриптиз? Гарри трясется от смеха, неприлично фыркая: – Теплее, – улыбается он. – У меня нет сейчас возможности танцевать стриптиз. Луи давится смешком, не зная куда девать свои руки: – Ты смешной, – выдыхает он, чувствуя себя явно не в этой вселенной. – Я? Потому что я думаю, что это ты смешной, – говорит Гарри. – Я думаю, мы оба смешные, – довольно говорит Луи. Ему легко говорить это, но потом он начинает теребить руками свою шапочку, заботясь о том, что Гарри может видеть сегодня его татуировки. Как будто прочитав его мысли, глаза Стайлса падают прямо на них: – Мне нравятся они, – тихо говорит он, протягивая палец совсем близко к его коже. – Я думаю, они интересные. – Хм, да. Вроде того, – рассуждает Луи. Он поднимает глаза на Гарри, который сам внимательно смотрит на него. – Но я все равно поздравляю тебя с тем, что ты наконец освободился. Правда. Это здорово. – Спасибо. Norwegian Wood играет по радио, и они могут слышать музыку стоя рядом с ним. Луи роняет тряпку в ведро, пока песня плавно течет по воздуху, распространяя свои флюиды. Луи может чувствовать взгляд Гарри на себе и ему это льстит, потому что улыбка плавно переходит внутрь груди, где сердце подпрыгивает пару раз в странном темпе. А может это потому, что он заядлый курильщик. – Эй, Лу? – застенчиво спрашивает Гарри. Луи откашливается: – Да? – Во сколько закончится твоя смена? Он чувствует, как в груди и на щеках растекается тепло, поэтому стучит пальцами о кассу, чтобы хоть как-то отвлечься. – Где-то через час? Около того. Цвет кожи на щеках Гарри приобретает розоватый оттенок, а сам он смотрит на пятно на прилавке. – Хорошо. Ну, если ты будешь свободен и тебе будет скучно, и ты, эм-м, не слишком устанешь, то... Может ты захотел бы поужинать со мной? Я еще не ел и... Я просто имею ввиду. Если ты хочешь, – в конце он пожимает плечами. Луи понимает, что он обещал своей младшей сестре, и поэтому просто должен сейчас сказать "нет". Но его монстрики в легких, животе и груди сейчас радуются от предложения Гарри, и он просто... Ему же нужно двигаться дальше, ладно? Он чувствует себя хорошо рядом с Гарри, и он чувствует, что впервые за долгое время может быть самим собой. Поэтому: – Да, конечно, – Луи пытается поймать его взгляд. Гарри выглядит напуганным, словно ласточка. – Правда? – Да, – кивает Луи и еще больше улыбается. – Я всегда голодный. – Хорошо, – смеется Гарри, хриплым голосом. – Хорошо. – Хорошо.***
Луи убеждает Найла отпустить его пораньше. – Я собираюсь поужинать с тем парнем, – говорит он и указывает в ту сторону, где сидит Гарри за маленьким столиком, играя на айпаде. Он терпеливо ждет, как истинный джентльмен. Их игры в гляделки с Хораном продолжаются через всю комнату, и Луи чувствует себя Джейн Остин, хотя она и является его полной противоположностью. Круто и миленько. Найл продолжает щурится, выглядывая из-за прилавка. – Святое дерьмо, – смеется он. – Это же Маленький Кофейный Мальчик! Луи моргает, выглядя совершенно растерянным. – Прости?... – Тот самый парень, который приходит сюда по утрам. Ну тот, по которому еще все девчонки сохнут, – говорит Найл, продолжая посмеиваться. Ох. Найл, смеясь, закидывает руку Луи на плечо, отставляя поцелуй на макушке. – Это же здорово, Лу, – улыбается он, а в его голосе чувствуется капля гордости. – Я рад за тебя. Повеселись, тебе стоит развеяться и убрать все напряжение из головы. Испугавшись Луи отстраняется, пристально глядя на него, чувствуя себя немного потерянным. – Напряжение в голове? О чем т– – Ты никогда не говоришь о том, что произошло, но что-то же случилось, не зависимо от того, как сильно ты не хочешь этого показать, – продолжает Найл. – И это нормально, приятель. Но теперь ты улыбаешься, и я рад за тебя. Он еще раз притягивает парня к себе и чмокает Луи в макушку, прежде чем идет обратно на свое место. – Скажи ему, что он тебе нравится, – добавляет Найл, а Луи смеется себе под нос, забирая пальто.***
В конечном итоге они едят тако, стоя за столиком, над которым возвышается летний зонтик для пикника; его краски выцвели, поэтому теперь он не притягательно розовый, а скорее песчано-лососевого цвета. Еда такая же вкусная, как и слишком жирная. Оранжевые струйки от соуса стекают по рукам и пальцам, а крошки застревают в уголках губ. Большая гора использованных и скомканных салфеток горкой лежит перед ними. Маленький кусочек кинзы застрял у Гарри между зубов, а весь его подбородок испачкался и блестел, но это никак не останавливало парня продолжать есть и наслаждаться каждым кусочком. – Ты так горячо сейчас выглядишь, – говорит Луи с полным набитым ртом; его щеки слишком надуты. Его слова заставляют Гарри остановится перед следующим укусом, пока он смотрит как мерцают глаза шатена. Один, два, три секунды, прежде чем он начинает громко смеяться, заставляя Луи подхватить его смех; с таким количеством еды во рту они практически задыхаются. Это нормально. Рюкзак Луи стоит и прижимается к его ноге, но парень даже не думает о своих рисунках. Он не думает о них, даже когда Гарри говорит: – Ты жарче, чем эта свиная колбаска. Стайлс подмигивает, как самая настоящая звезда из порно семидесятых, а затем его снова душит смех, за его рукой, которой он неуклюже пытается закрыть рот, игриво толкая Луи в голень. Он такой молодой, глупый и совершенно неловкий. Но Луи вполне может к этому привыкнуть. Он это все, чего хочет Луи.***
Луна ярко светила в небе, а уличные фонари давно уже были включены, отбрасывая длинные оранжевые тени. Гарри и Луи сидели на скамейке и рассматривали все рисунке в альбоме Томлинсона. – Они невероятны, – бормочет Гарри, проводя пальцами по четким линиям. – Что они значат? Если ты не собирался отправлять их куда-нибудь, то... Это ведь исключительно для удовольствия, правильно? Мне интересно, Луи. Зачем именно ты это делаешь? Какая цель? Луи кивает с отсутствующим взглядом, пытаясь подобрать несуществующие слова. Он привстает, садясь на собственные ладони, и раскачивается, задевая носками ботинок тротуар. Потому что он просто не знает, как это объяснить. Он не знает, какой смысл находится в его татуировках, в этих линиях, которые нарисованы слишком неаккуратно, он не знает, как объяснить это Гарри. Такому любознательному и мечтательному Гарри. – Что ж. Я думаю... Все началось, когда мой бывший поощрял мою увлеченность рисовать что-то, потому что я, вроде как, плохо подбираю слова своим языком, – Луи говорит и сам пытается до конца найти смысл в сказанном, пока Гарри медленно пожирает глазами буквально каждую страничку в его альбоме. В темноте все картинки выглядят блеклыми и искаженными. Слишком простыми. Его сердце глухо стучит в грудной клетке. Он никогда и никому не показывал свои рисунки, даже Найлу с Лиамом. Он вообще не понимает, почему он так легко смог показать их Гарри. Может быть, потому что сейчас ночь; может быть, потому что Гарри сможет увидеть их по-другому, не так как могут увидеть их все; может быть, потому что Луи уже устал прятаться. А может быть, это из-за того, что сказал недавно Найл, когда он уходил из кафе. Кто знает. – Плохо подбираешь слова? – голос Гарри звучит очень мягко, он не давит на Луи. Ему это нравится. Ему комфортно находится в оранжевом свечении фонаря, так же как и были комфортны три часа проведенные с этим парнем. – Я никогда не умел поддерживать разговоры, со всеми этими... словами, – говорит Луи, пытаясь выглядеть не так эмоционально-запуганным и суетливым; пытаясь казаться более зрелым. – Поэтому Зейн просто... Я не знаю. Он говорил, что я могу попытаться выражать себя через рисунки. Что так я могу полностью раскрыть себя. И это сработало, вроде бы. Они на самом деле ужасны и не несут в себе никакого смысла, но... Это помогает мне. Гарри тихо сидит рядом с ним, продолжая перелистывать страницы. Луи дергает коленом, пока его руки замерзают сильнее с каждой минутой; он прячет их под куртку. – Мы расстались семь месяцев назад. Может быть восемь. Ну или около того. Почти год прошел, – он заерзал, а Гарри стал вести себя еще тише. – Я жил с ним в Лондоне, и мы... просто жили? Бессмысленно проводили время, – он смеется. – Мы встречались около пяти лет, но знаешь, ничего как будто не изменилось. Я познакомился с ним, когда он еще учился, он был студентом в колледже Искусств, а расстался, когда его картины стоили тысячи долларов и продавались на выставках, когда он открыл свой тату-салон и... и все же, мне было как-то наплевать? Он хмурится, смотря вниз на тротуар. Старые окурки, бычки и сорняки пробиваются на нем сквозь трещины. Мягкие перелистывая страниц, разбавляют тишину; Луи слышит рядом с собой дыхание Гарри. Он такой нежный, во всех движениях. – На что именно наплевать? – бормочет он. Луи закрывает глаза: – Я не знаю. На все? Мы просто никогда не стремились к большему. Мы влюбились и поначалу это было здорово, в то время я был благодарен ему за все, что он делал для меня, но это все никогда не выглядело по-взрослому. Мы употребляли наркотики и получали кайф от этого и... Он нашел мою слабость, я был почти настоящим наркоманом, я был зависим от него в плане денег, потому что на тот момент я даже не мог найти работу; порой я не мог вспомнить, где я нахожусь и что делаю, у меня никогда не было времени для семьи, у меня даже не было достаточно времени для себя... Я с трудом мог связывать предложения. Мол, наша жизнь "искусство" значит мы должны бродить по переулкам, сочиняя стихи о прекрасном. Все, что мы делали лишь трахались, укуривались, пялились и избегали друг дружку, претворялись лучшими друзьями, а потом по новой. Это был просто пиздец. Я себя ненавижу. Я никогда... Я никогда не чувствовал себя живым. И я никогда и никому не рассказывал об этом, Гарри, – грустно смеется он. Он не уверен хочет ли плакать сейчас, или просто вообще больше никогда не говорить об этом. – Ты никогда никому не рассказывал этого? – Гарри смотрит на него, его ноги плотно соединены и он выглядит по-настоящему грустно, отчего Луи на самом деле хочется заплакать. Он вытирает нос тыльной стороной ладони и отворачивается в сторону, пожимая плечами: – Это просто не было частью тех отношений, которые у нас были. Мы не говорили про эти моменты. Он верил, что себя можно выражать через то, что ты делаешь, и я последовал его примеру. Он не плохой человек, но я был не так хорош для него, а он в свою очередь не так хорош для меня. И мне– Мне на самом деле грустно, когда я думаю о нем, ведь мы были лучшими друзьями, хоть и спали друг с другом. Я чувствую себя виноватым и слабым, потому что я даже не могу понять, кто же я. Не понимаю, что означают они, – он указывает пальцем на свои татуировки. – Я не знаю, почему я сделал их, так же как и, что они несут в себе. Я не понимаю, чего я хочу, и о чем думаю все время. Я не знаю, какая музыка мне нравится и какая подходит, потому что всю жизнь я слепо следовал за ним. Или все еще следую? Это настолько жалко. Мы все такие, такие потерянные. Мы делаем вид, что мы особенные и уникальные. Но мы не принадлежим себе, – Луи кусает губы, смотря вниз на свои ботинки. – Или принадлежим, а я просто не хочу этого. Он сказал мне, что я был его вдохновением, когда мы расстались, и я просто должен был посмеяться над этим, потому что, черт, что это вообще значит? Он даже не любил меня, как человека, он любил... саму идею меня? Он делает паузу, смотря вверх на небо. Гарри рядом с ним, такой теплый. – Но тогда, чтобы все было по справедливости, должен ли я задать себе тот же вопрос? – на Луи накатывает адреналин из-за всей это чертовщины – из-за всего с чем он не мог разобраться все это время. – А любил ли я его, или же любил идею его самого? Мы должны были оставаться просто друзьями. Вот и все. Он сказал это. Луи медленно дышит, но его грудь только немного ослабляется под вздохами. Это было слишком. Скорее всего, он переборщил. Ему нужно извинится перед Гарри, но тот начинает говорить первым: – Как же я хочу, чтобы ты не чувствовал, что во всем, что случилось, виноват только ты; все проходят через это, Лу, – говорит Гарри спокойным и низким голосом. Это успокаивает. Он звучит, как шелест листвы. – Может быть вам с Зейном нужно было пройти через все это, чтобы понять? Может быть, ты просто пока не понимаешь, кто ты. Но я думаю, что это понимание важное, не в такой большой степени, как ты думаешь, но оно важное, если ты хочешь понять самого себя. Секунды летят, а сердце Луи бьется с бешеной скоростью. – Да, – в конце концов он кивает головой, вытирая ладони о джинсы. Его сердце застряло в районе горла, или это его мозги. Или это просто растеклись его глаза, когда он посмотрел на Гарри; потому что в этот момент было слишком много эмоций. – Да, конечно, ты прав. Я просто... Ты прав. Гарри кивает, как будто с облегчением, что Луи поддержал его, а не оскорбил. Его слова начинают литься между ними, такие сладкие и легкие для восприятия Томлинсона: – И, вроде бы, это и не выход из ситуации, но твои рисунки невероятные. Твоя фантазия невероятная, Лу. Эти образы, творчество, юмор... – его лицо сияет трепетной улыбкой, а Луи остается только смотреть на это. – Это просто невероятно. В самом деле. И, в то же время, я сожалею, что ты прошел через всю эту боль, я чувствую, что ты сам подтолкнул себя, чтобы расти дальше. Это сделал ты сам, ты стал сильнее. А теперь ты... – он поднял ладонь, беря Луи за руку. – Теперь ты просто идеален. Ты превратился в кого-то по-настоящему умного, мудрого, вдумчивого, творческого и... я не знаю. Я имею ввиду, я не знаю тебя так хорошо, поэтому ты, просто посмотри на меня, – Гарри кашляет в ладонь, но его краснота заметна даже в темноте. Луи закусывает губу, стараясь не улыбаться, когда на него накатывает волна облегчения. Странного, такого странного облегчения. Таких странных эмоций. – То что я увидел, и что ты показал мне... – Гарри смотрит на его альбом в своей руке. – Здесь нет ничего, чего стоило бы стыдится. Это наоборот следует ценить. Потому что, когда-нибудь это, – он показывает на рисунки. – Сделает тебя знаменитым. Когда Луи хочет ответить, его голос садится. Машины проезжают мимо них, светя фарами, которые скачут по витринам; прохожие создают шум, стуча обувью по тротуару. – Ты очень проницателен для учителя по французскому, – в конце концов говорит Луи, а Гарри лишь мягко смеется на его слова. – Ты очень проницателен для баристы. Луи искоса смотрит на него: – И что бы это может означать? – Понятия не имею, – ухмыляется Гарри. Они смотрят друг на друга, улыбаясь. – Могу ли я зайти к тебе завтра? – спрашивает Гарри, смотря на Луи, выглядя через чур невинно и по-детски. – В кафе? – Приходи хоть каждый день, – шутит Луи (это совсем не шутка, вообще-то), пока забирает свои рисунки обратно. Их руки соприкасаются, и это, своего рода, случайность. – Ты заставляешь почувствовать меня, что я нормальный. Я не чувствовал этого, как только вернулся сюда, – тихо признается он, отворачиваясь. – То же самое, – мягко улыбается Гарри, хлопая Луи по колену. – Я полностью ухожу в работу со студентами, я как будто... отшельник? Одинокий. Я пытаюсь сделать все возможное, но это тяжело. Ты в какой-то степени облегчил мне жизнь. Ты заставил меня снова улыбаться, так что... Спасибо тебе. Это ужасно глупо, и они выглядят как подростки, которые признаются друг другу в любви под светом уличных фонарей. – Спасибо тебе, – говорит Луи, наблюдая как маленькие жучки порхают в оранжевом свете. И когда они прощаются, Гарри низко бормочет "Спокойной ночи"* (фр.), оставляя поцелуй на щеке шатена, пока след от его кисти пылает на руке Томлинсона. Уже в постели Луи засыпает спустя пять минут с широкой улыбкой на лице.***
Это случается тогда, когда Луи не притрагивается к своим рисункам около пары месяцев. Месяцев! Целые месяцы он чувствует себя снова так хорошо, что даже его мама интересуется: "Эй, ты в порядке? Ты всегда можешь со мной поговорить, если что.". Он смотрит уже не просто на свою жизнь, он начинает смотреть в будущее, и прежде, чем заглянуть в него окончательно, надо уладить кое-какое дельце, поэтому прямо сейчас Луи спускается к Лотти. – Эй, детка, – приветствует он, хотя его сердце совсем не такое спокойное, как тон его голоса. Он чувствует себя, словно злодей в одном из этих диснеевских мультфильмов. Шрамом. Или Малифисентой. Хотя, нет. Он самая настоящая Урсула! Лотти смотрит на свои ногти, старательно покрывая их золотым лаком, в то время как по телевизору показывают Кардашьянов. Луи пропускает фильм Мулена Ружа. – Что такое, дорогой братик? – спрашивает она, сосредотачивая все свое внимание на покраске. Черт. Он должен сделать это. – Ничего такого, милая, – Луи пожимая плечами, выпуская искусственный зевок. Может быть ему стоит перестать так много думать. – Я просто, эм-м. Хотел поговорить с тобой? Ее голова кивает, а ее глаза пристально смотрят прямо ему в душу; они такие голубые. – Да? – Лотти приподнимает руку, смотря красиво ли смотрится лак. Вполне красиво. Луи выдыхает через рот и заходит в комнату, садясь на краешек ее кровати, его поза слишком напряженная. Обычно он похож на Горбуна из Нотер Дама, но сейчас он, словно выгнутая старая трость. Ладно, он просто в ужасе, он даже не знает, как ему лучше начать. Он никогда не был особо красноречивым, или хотя бы капельку тактичным в серьезных разговорах. Но сейчас он старается. Правда старается. – Так, ты все еще мечтаешь о мистере Стайлсе? – спрашивает он после минутного молчания, постукивая пальцами по своей коленке. Он внимательно осматривает пространство около ее кровати, замечая, что ему бы лучше вооружится подушкой, чтобы защитить себя, после неминуемой драки. Луи уже предполагает, что эти наманикюренные ноготки будут рвать ему кожу, а сама Лотти потом еще и заставит сожрать собственное сердце; что ж, Луи заслуживает такого наказания. – Конечно, – говорит Шарлотта, хмурясь и странно смотря на брата, приподнимая в удивлении бровь. – Он все такой же горячий, как раньше. Хах. Ха-ха. Он определенно горячий. Хахах. Луи закрывает глаза, мечтая быть хорошим братом, что к сожалению исключено. – Да, так что. Забавно, что... – он посмеивается и почесывает свободной рукой подбородок, пытаясь найти слова, которые могут звучать более менее прилично. Но все, что он может сделать, это не продумывая выливать информацию из своего рта. – Забавно, что я думаю о том же. Хах! Хорошие времена пошли. Да и мы с ним встречаемся. Какие хорошие времена! – Луи буквально чувствует, как брови Лотти в удивлении ползут вверх от его слов, потому что это самое худшее, что она может слышать. – Мы вместе уже некоторое время, и он великолепен, и я, наверное, влюбился в него, и он, конечно, очень горячий, ты права и... эм-м. Да, мне очень жаль, но я думаю, ты имеешь право знать это. Луи сразу закрывает лицо своими руками, издавая разочарованные стоны, потому что это было вообще не тактично с его стороны. Он просто ужасный человек. После довольно продолжительной тишины Луи решается посмотреть на нее (почему она еще не набросилась на него?), но Лотти просто сидит и... улыбается?! Потрясенный, он выпрямляет спину и пялится на сестру. – Ты не собираешься убивать меня? – спрашивает он совсем сбитый с толку. – Нет, – она пожимает плечами, все еще ухмыляясь. – Ты сейчас не шутишь? – Нет, я серьезно, – она кивает головой и снова возвращается к своим ногтям. Это просто. Какого черта, вообще? Луи продумал разные пути развития ситуации, но теперь он, честно говоря, вообще не знал, что делать. Все пошло не по плану. – Лотти, – он пытается снова вернуть ее взгляд на себя, в то время как она просто поднимает глаза и улыбается. – Лотти, ты меня вообще услышала? Ты слышала, что я сказал? Мы с Гарри встречаемся. – Я поняла, Лу, – совершенно спокойно говорит она, а мир вокруг Луи начинает рушится, запутывая все мысли в голове парня. – Я так и думала, на самом деле. Он моргает. – Ты так и ду... Подожди. Что? Лотти пожимает плечами и улыбается еще шире, возвращаясь к маникюру. – Он подходит тебе. Я, конечно, воображала его в своих мечтах, да. Но давай посмотрим правде глаза, – она дует на свои ногти, а Луи продолжает удивленно пялится на нее. – Тебе нужен был тот, кто помог бы тебе справится. И я рада, что мистер Стайлс смог сделать это. Хорошая работа, братик. Я, можно сказать, горжусь тобой. А Луи остается только посмеяться над этим, потому что. Какого черта, вообще? Это невероятно, потому что он думал, что единственной причине по дороге к своему счастью может встать его сестра, и он даже лично рассказал все это Гарри, но кто же знал, что все выйдет именно так. Чувствуя себя слишком эмоциональным, Луи прижимает ее к своей груди, даря объятия, но вот только та сразу орет на него: – Лу! Мои ногти! Определено. Луи любит свою семью.***
– Я больше не гребаный кусок дерьма, – заявляет он, когда встречается с Гарри этой же ночью. Тот открывает ему дверь; на Гарри самые обычные домашние штаны и растянутая футболка, которая почти просвечивает, отчего видно все его тело. Луи целует его в губы, прежде чем зайти внутрь. – Но ты никогда не был куском дерьма, – озадаченно произносит Гарри, пока плетется за ним следом. Его очки для чтения сейчас застряли в волосах, а губы покраснели от выпитого вина, и он выглядит таким мягким, потому что совсем недавно принял душ, а еще он немного сонный. Это просто совершенство. Он завораживает. Луи так сильно влюблен. Странные голоса раздаются по телевизору из гостиной, а ноутбук, стоящий на полу, рычит рыком Короля Льва. Недоеденный салат стоит на журнальном столике, так же как и несколько скомканных бумажек рядом с ним. Выглядит идеально. Луи так сильно влюблен. Он улыбается и снимает куртку, кидая ее куда-то на пол, сам плюхаясь на диван и притягивая Гарри к себе за руки: – Иди ко мне. Он усмехается, а Гарри подходит так легко и спокойно, и его улыбка такая расслабляющая. Не рассчитав силы, он спотыкается и заваливает на Луи сверху выдыхая тихое "oops" в его шею. Идеально. – Что все это значит? – бормочет Гарри, пока Луи оставляет сладкие поцелуи на его челюсти, вдоль шеи и на волосах. Он утыкается носом за его ухо. – Ты так... счастлив. Ты счастливее, чем обычно. – Я, – Луи кивает, желая знать этот чертов французский язык, чтобы сказать Гарри, как же тот прекрасен. (Гарри пытался его научить, но все закончилось слишком плачевно, особенно, когда они дошли до сослагательного наклонения. Но Луи старался. Он попробует еще раз, позже.) – Я счастлив, что все знают про нас, и они тебя просто обожают. Я рассказал все Лотти сегодня, – бормочет Луи между поцелуями. – Не волнуйся, она никому не разболтает в школе. Она рада за нас. – Да? – спрашивает Гарри затаив дыхание, когда Луи притягивает его к себе еще ближе; его улыбка остается у Гарри на шее. – Это же здорово. Я бы хотел познакомится с твоей семьей. – Познакомишься, – кивает Луи. – А я познакомлюсь с твоей. – Это было бы замечательно, – улыбается Гарри, покрасневшими от вина, губами. – Это фантастика. Мы сыграем свадьбу уже в июне! – игриво смеется он. – И у нас будет ребенок уже к осени! – поддерживает его Томлинсон. – Это точно наш шанс, – гордо говорит Гарри. Луи так сильно влюблен. – Кстати, я собираюсь тебе кое-что сказать, – Луи бормочет, не зная как лучше сказать об этом. Он никогда не помнил их с Зейном первый раз, он думает, что, возможно, они были слишком пьяными, или под кайфом. В любом случае, он не помнит этого события, и это даже хорошо, потому что это не было чем-то особенным. Но с Гарри? С Гарри это должно быть по-другому. Он хочет запомнить этот момент раз и навсегда. – Что такое? – спрашивает Стайлс, переворачиваясь и заглядывая Луи в глаза. Его очки все еще в волосах, и это выглядит мило. – Дай мне продумать, как лучше сказать это, – раздумывает Луи, смотря на Гарри с игривой улыбкой на губах. – Ах, да! Я вспомнил! – он сжимает Гарри еще крепче. – Я думаю, Je t’aime. Гарри внимательно смотрит за губами шатена. – Je t’aime? Да? – его глаза светятся. – Да, – улыбается Луи. Его дыхание учащается. – Ты знаешь, что значат эти слова, правда ведь? – спрашивает Гарри, внимательно изучая его профиль. – Я просто уточняю, ты настолько плохо знаешь французский, что назвал меня однажды вагиной и... Луи перебивает его поцелуем, углубляя его и чувствуя маленьких урчащих монстриков во всем теле от соприкосновения их губ. – Гарри, – выдыхает он с усмешкой, когда они наконец отстраняются друг от друга. – Не могу поверить, что ты так плохо думаешь обо мне, – он делает паузу, слушая дыхание кудрявого. – Это было не мое плохое знание, я знал как переводится это и специально назвал тебя так. Гарри в шоке смеется и пытается выкрутится из хватки Луи, в итоге они оба скатываются на пол, запутываясь всеми конечностями. Ничего нового. – Я тоже люблю тебя, – отвечает Гарри. Он наблюдает за ним, пока тот произносит это и ему кажется, что теперь их сердца принадлежат только друг другу. Да. Луи так сильно влюблен.***
Две недели спустя на его телефон приходит новое сообщение. «Надеюсь у тебя все хорошо. Я скучаю» – Зейн. Луи читает это, жуя бутерброд, сидя на скамейке в парке, пока ждет Гарри. Он должен прийти с минуты на минуту, и они отправятся в поход. Они будут собирать цветы, гулять по темному лесу и заниматься сексом. (Луи очень рассчитывает на последний пункт.) Луи перечитывает сообщение снова и снова, пытаясь вызвать у себя чувство дискомфорта или хотя бы грусть; птицы чирикают над его головой, а собака, в паре шагов, лает и бегает за хвостом. Рядом с его ногами больше нет коричневого рюкзака, нет больше его альбома и рисунков, есть только большая любовь к кудрявому парню, застрявшая глубоко-глубоко в его груди. Он дышит этим чувством каждый день, и он может наконец полностью наслаждаться жизнью, потому что теперь он может чувствовать ее вкус. Но чувство вины или печали так и не приходит к нему, когда он в очередной раз пробегается взглядом по строчкам. Тщательно все взвесив, Луи принимает решение. Он доедает свой бутерброд и смотрит на текст еще в течении трех секунд, прежде чем начинает писать ответ. «Все очень хорошо. Я счастлив. Надеюсь, что и у тебя все будет в порядке. Удачи, Зейн и прощай» – Луи. Когда он отправляет это, то чувствует себя свободнее, словно что-то тяжелое улетело из его груди. Ему даже дышать стало легче. Он чувствует себя спокойно, и маленькие трещины в его голове, наконец, начинают затягиваться. Навсегда. И когда он слышит приближающиеся шаги рядом с собой, то поднимает голову, видя Гарри в учительском костюме и с виноватой улыбкой на лице. – Мне очень жаль* (фр.) – бормочет он, оставляя теплый поцелуй на губах Луи, ведя руками вдоль тела. Луи сразу прижимается к нему ближе, ему так нравятся эти прикосновения. – Я забыл одежду для похода дома, поэтому не кричи, когда мы будем постоянно останавливаться. Ты, кстати, очень сексуально выглядишь, мы должны чаще выбираться в такие походы. – присвистывает Гарри, оттягивая шорты Луи за резинку; прежде Луи никогда их не надевал. – Сексуальный? Я похож на придурка, – фыркает Томлинсон, в то время как Гарри шевелит бровями и притягивает его ближе к себе. – Сексуальный придурок, – исправляет Стайлс, а Луи смотрит на него, стараясь не улыбнуться. – Знаешь, на самом деле, это хороший способ описать тебя, – отвечает шатен, а челюсть Гарри падает вниз, вызывая у Луи хихиканье. – Прекрати делать вид, что ты не любишь меня. – Вот черт. А я люблю тебя, да? – Угадай, что ты теперь должен сделать, – говорит Гарри, утягивая его за руки назад, на самом деле это не очень хорошо выглядит, они могут упасть в любой момент. – Дава-а-ай, пошли-и. Мы должны прийти туда до темноты. – Иду, любовь моя. Главное, чтобы ты мог идти, – посмеивается Луи, позволяя Гарри тащить его за руку вперед. Но Луи не жалуется, ему нравится тепло кожи парня, когда их руки соприкасаются. И они продолжают идти; в некоторые моменты солнце падает на глаза Гарри, таким образом, что делает их изумрудными. Кудрявый смотрит на него со всей любовью, и Луи просто чувствует, как тает. Ох. И все это то, что есть, и что должно быть. La vie est belle – Жизнь прекрасна.