Гори ясно

      Он проходит мимо молча, но у него такое «говорящее» выражение лица, что мне и не нужно слов. Так же молча поднимаюсь и выбрасываю окурок в консервную банку, служащую мне пепельницей. Сейчас меня будут или ругать, или наказывать. От предвкушения внутри всё сжимается.       Не подумайте, я вовсе не мазохист, и всякие там Темы далеки от меня так же, как и я от них. Просто… Даже не знаю, как бы это попонятнее объяснить. Одно дело, когда на тебя орут, чтобы показать свою власть над тобой. И совсем другое, когда о тебе искренне волнуются. И да, вот такой я мудак, мне просто необходимо подтверждение того, что всё ещё ему нужен. Поэтому время от времени я специально нарываюсь.       Нет, всё-таки я немного мазохист. Наверное.       Про орать — это я, конечно, загнул. Орали на меня родители. Целых девятнадцать лет. По поводу и без. За дело и просто так, чтобы не забывал, кто я и кому всем обязан. Я так привык к этому крику, что уже и не воспринимал его всерьёз. И продолжал жить так, как считал нужным. А потом встретил его…       Он появился в нашем доме утром. Не помню, какой был день недели, да это и не важно. Я летел по лестнице вниз, сопровождаемый отцовским привычным «Выродок!», а он, наоборот, поднимался. Весь такой отвратительно бодрый. А тут на него падаю я: всклоченные волосы, драные джинсы, застиранная майка-алкоголичка — первое, что попалось под руку при бегстве от разъярённого родителя…       Думал, сейчас и этот разорётся. Уже набрал в лёгкие побольше воздуха, чтобы душевно и, главное, громко послать его на хер, но он меня удивил. Нет, не то. Он меня обезоружил, ранил и взял в плен. Именно так!       — Осторожнее, так и расшибиться недолго, — сказал он, улыбнувшись и придержав меня за локоть.       Я захлебнулся так и не высказанным посылом и растерянно смотрел на него. Ну не привык я, что кто-то обо мне заботится! А тут вообще какой-то левый чувак, увидевший меня впервые в жизни, да ещё и в таком виде… Хотя вид для меня как раз и был-таки привычным, но он-то этого не знал.       И тут я понял все эти девчоночьи шепотки об «ударах молнией» и «проскочивших искрах». Если говорить конкретно обо мне, то шандарахнуло так, что я забыл, кто я, где нахожусь и как дышать. В себя меня привёл визгливый окрик:       — Как тебе не стыдно! Кидаешься на всех! Что люди скажут?       Вот это «что скажут люди» вернуло меня с небес на землю моментально. Я перевёл взгляд с парня на источник ультразвука. Ну конечно, кто бы сомневался! За спиной незнакомца стояла моя матушка собственной персоной. Как всегда — строгая до безобразия. Волосы туго стянуты на затылке в куцый хвостик, губы сжаты в недовольную тонкую линию, глаза горят праведным гневом — ничего нового. Для меня, по крайней мере.       Парень удивлённо посмотрел на неё и неожиданно встал на мою защиту.       — Со всяким может случиться, — сказал он довольно холодно. Я прямо кожей ощутил, как понизился градус. И тут же, повернувшись ко мне, добавил: — Он больше так не будет.       Я — тот, кто с детства не лез за словом в карман, — не знал, что сказать, и только головой кивал: мол, да, не буду, и да, буду — осторожен.       Руку мою выпустили и позволили двигаться дальше, и я пошёл — осторожно, как и обещал. Даже за перила придерживался. И оглядывался всё время…       Тогда я не понял, что пришёл конец моей пусть и неспокойной, но привычной жизни. Молча вздыхал и мечтал, но понимал, что мне ничего не светит. Я ведь даже не знал, кто этот парень, к кому он приходил и увижу ли я его ещё когда-нибудь…       Увидел. Примерно через месяц, когда он и ещё несколько парней таскали коробки и мебель в довольно долго пустовавшую квартиру на третьем этаже. Я даже помощь предложил, чтобы побыть хоть немного рядом с ним.       — Герман, — протянул он мне руку, знакомясь. — Будем теперь соседями.       — Семён, — прохрипел я. Сказать что-то ещё у меня не было сил.       Герман растрепал мою и так далёкую от модельной причёску, опять улыбнулся и предложил вливаться в процесс — мол, раньше кончим, раньше можно усесться с пивком… Мне же хотелось обратного — чтобы всё растянулось на подольше.       Через пару часов решили устроить паузу. Ребята прошли на кухню, а я отправился курить на балкон.       — А парнишка-то, похоже, запал на тебя, — услышал я голос одного из приятелей Германа.       — Арни, ты переработал, глупости мерещатся, — как-то слишком спокойно ответил ему Герман. Я же превратился в одно большое ухо, чтобы ничего не пропустить.       — Да перестань, — продолжал гнуть своё Арни. — Ну попался тебе один мудозвон, это же не значит, что все вокруг такие.       — Арни, — прикрикнул Герман, а потом заговорил тише — так, что мне пришлось почти вплотную подойти к краю балкона, чтобы услышать. — С чего ты вообще взял, что он на меня запал? Просто увидел мальчишка новое лицо. Да даже если и запал, я ему жизнь ломать не буду!       — Так и будешь снимать случайных мальчиков? — ехидно поинтересовался уже другой голос.       — Ребят, я вам очень благодарен, что вы меня поддерживаете, но давайте договоримся — не лезьте, пожалуйста, в мою личную жизнь, — почти прошипел Герман.       — Окей-окей, — это опять Арни, — но к парнишке всё же присмотрись.       Сказал ли Герман что-то в ответ, я не расслышал, потому что снизу раздалось:       — Вместо того, чтобы отцу помочь, он по соседям шляется, щенок!       Ну да, папаша появился как нельзя вовремя, чтобы испортить мне настроение. Ответить я не успел. На балкон вышел Герман и спокойно ответил за меня:       — Это я попросил его помочь, извините. Если помощь нужна Вам, то мы сейчас быстро спустимся, — и пытливо уставился на моего отца. Тот стушевался и замялся. Помощи ему как раз-то и не требовалось, это он просто по привычке напомнил мне, кто в нашей семье кто. На его «Выродок» и «Щенок» я уже давно не обращал внимания, порой мне казалось, что он и имени моего не помнит, а вот Германа это, судя по играющим желвакам, задело.       — Кончай курить, лёгкие посадишь, — хмуро сказал он мне и, затушив сигарету, ушёл обратно в комнату.       После подслушанного разговора мне было неловко появляться перед парнями, но Герман, словно почувствовав мои сомнения, вернулся и втянул меня за руку в комнату, приговаривая:       — Лучше бы пожрал чего-нибудь, чем травишься этой дрянью…       И я, который никому и никогда не позволял собой командовать, молча шёл за ним не в силах возражать или доказывать, что я уже большой мальчик и няньки мне не нужны. Если нянькой будет он, то я совсем не против, а очень даже за!       Встретившие нас насмешливые взгляды парней меня слегка отрезвили, и я с сожалением выдернул руку. Герман усмехнулся невесело, посмотрел на своих приятелей — мол, видели? Всё-то вы выдумали! — и, усадив меня между Арни и другим парнем, имени которого я не запомнил, протянул мне бутылку Колы.       — Извини, стаканов пока нет, не помню, в какой они коробке.       Я присосался к бутылке, как будто в ней была живая вода. Хотя, пожалуй, так оно и было — от волнения горло пересохло и я не то что говорить, дышать не мог.       С того дня я стал частым гостем у Германа, втайне лелея мечту, что однажды он всё-таки предпримет какие-то действия. Из головы не выходил подслушанный разговор и так и хотелось сказать: «Я слышал. Я знаю. И я не против, чтобы ты сломал мне жизнь. Тем более что и ломать-то нечего…» Но я молчал, ожидая неизвестно чего.       Может, я и решился бы на первый шаг, если бы у меня был хоть мало-мальский опыт, но — увы — его не было. То, что мне нравятся парни, я понял давно, и тщательно следил за собой, чтобы не выдать себя вдруг, не спалиться перед родителями или приятелями. Даже представить было страшно, что бы меня ждало…       Но с появлением Германа мне стало как-то наплевать на всех. Двое — не один, и вместе мы обязательно бы справились. Только вот как сказать об этом, я не знал. А он, благородный придурок, только пожирал меня глазами и играл роль старшего товарища. Как бы не был я неопытен, но интерес его чувствовал, и только это не давало мне наломать дров.       Очень скоро я, кажется, знал о Германе всё. Он был всего на пять лет старше меня, раньше жил в другом конце города, но по семейным обстоятельствам пришлось переехать. Что это были за обстоятельства, он не говорил, но я догадался, что он совсем недавно расстался с парнем. Да-да, подслушанный разговор! И не надо мне говорить, что подслушивать неприлично! Может, и неприлично, зато полезно и информативно.       Сам он был из другого города, как и я, единственный ребёнок, но разница между нами была ощутима во всём. Взять хотя бы родителей — его относились к нему с заботой и нежностью, и это чувствовалось, а мои… Да что там говорить!       Ещё я узнал, что Герман — пожарный. Вот эта информация меня, честно говоря, встревожила. Несмотря на все анекдоты про пожарных, я понимал, что работа эта очень опасная. Теперь при звуках сирены моё сердце замедляло ход, и я дёргался до тех пор, пока не видел Германа своими глазами — уставшего после дежурства, но живого и здорового.       Не знаю, сколько ещё я ходил бы вокруг да около, если бы однажды не случилось кое-что, расставившее все точки в нашей истории…       Был канун Нового года. Народ сошёл с ума, готовясь к предстоящему празднику. И только я ощущал себя в этой суете чем-то лишним и инородным. Родители привычно орали, что от меня нет никакого толку и я могу только позорить их перед людьми. Приятели разбились на компании, зазывали и меня, но я отказывался, не видя смысла напиваться с чужими мне, по сути, людьми. Тем более почти у всех были подруги и моё «одиночное плавание» либо вызвало бы ненужные вопросы, либо желание устроить и мою личную жизнь. А вот этого мне было совершенно точно не нужно.       Я надеялся, что Герман предложит мне встретить Новый год с ним, но он сообщил, что уедет на праздники к родителям. Настроение, и без того отнюдь не праздничное, и вовсе скатилось ниже плинтуса.       Я на правах приятеля проводил Германа на вокзал и, придя домой, закрылся у себя в комнате, чтобы не слышать бесконечных нотаций. Так и просидел в ней оставшиеся пару дней до Нового года, выходя лишь по необходимости. Даже на улицу было лень идти — без Германа жизнь словно остановилась.       Тридцать первого мать постучала в дверь моей комнаты и строго предупредила:       — Семён, сегодня придут гости. Не позорь нас с отцом перед людьми.       Ничего нового, но меня это почему-то взбесило. Вы несколько дней не интересовались, как оно мне, а тут вдруг вспомнили. Но я взял себя в руки и решил не обострять и так не особо спокойную обстановку. Всё же эти люди были мне не чужими, хотя иногда казалось обратное…       Гулянка проходила по накатанному сценарию, пока кто-то из гостей не заметил:       — А Сёмка-то у вас совсем взрослый стал! Подруг, наверное, меняет, как перчатки?       И вот тут мои родители посмотрели на меня так, что я понял — а ведь они обо всём догадываются! Неужели я себя чем-то выдал?! У обоих в глазах застыло брезгливо-презрительное выражение, будто они не на сына смотрят, а на какую-то мерзость.       Я, не говоря ни слова, схватил сигареты и, вежливо со всеми попрощавшись, ушёл.       Было у меня одно местечко, где я прятался, когда уж совсем поджимало. Я тихо пробрался на чердак, а потом и на крышу. Осторожно дошёл до края и уселся, свесив ноги. Нет, я не собирался кончать жизнь самоубийством — так просто я не сдамся. Но мне надо было подумать, что делать дальше — ждать, когда Герман наконец-то перестанет морозиться или брать всё в свои руки и припереть его к стенке?       Как долго я так просидел — не знаю. Пачка почти опустела, а задница замёрзла так, что я её почти не чувствовал. Я, так ничего и не решив, собрался возвращаться к людям, когда меня схватили за плечи и, дёрнув, оттащили от края.       — Сёмка, Семечка… Так и знал, что нельзя тебя одного оставлять! — хрипел Герман, уткнувшись мне в макушку. А в следующий момент уже тряс меня как тряпичную куклу и почти орал: — Придурок, какой же ты придурок! Какого чёрта?       Он орал на меня, а я, глядя на него, улыбался, как ненормальный. Знал бы, что у него так крышу снесёт, давно бы устроил маленькое представление! Ну и что, что нечестно? Зато действенно!       Герман утащил меня к себе отогреваться и поговорить. Усадив на диван, то бегал по комнате и пытался убедить меня, что так нельзя, то присаживался рядом и ощупывал, выискивая непонятно что.       А я млел. Так хорошо мне не было НИКОГДА! В голове только две мысли сменяли друг друга: «Он вернулся» и «Я ему нужен». Всё остальное стало просто-напросто неважно. И я совсем ни к месту выпалил:       — Я согласен!       Герман несколько минут смотрел на меня, а потом сгрёб в охапку и молча прижал к себе. Так мы и просидели почти до утра. Без разговоров и объяснений — они нам были и не нужны…       Домой я больше не вернулся. К вечеру первого дня нового года Герман сам поднялся к моим родителям и вернулся назад очень быстро, держа в руках сумку с моими вещами. Молча бросил её в прихожей, забрался ко мне на диван и сказал:       — Будем переезжать.       Я не спрашивал, что ему сказали мои родственники, явно ничего хорошего. Достаточно было увидеть его хмурое лицо. Ну что ж, переезжать так переезжать, я и не спорил. Лишь бы вместе, лишь бы не отпускал. Может, я и повёл себя излишне сопливо, но это такое охренительное чувство, когда ты кому-то настолько дорог и нужен, что он готов за тебя бороться со всеми драконами…       С переездом мы не затягивали, уже через месяц перебрались в другой район. Прошлую свою жизнь я оставил без сожалений — не о чем было вспоминать и грустить.       Герман всерьёз взялся за меня, и я стараюсь его не разочаровывать. Но иногда во мне просыпается мудак и я специально нарываюсь. Нет, не для того чтобы позлить или разнообразить нашу жизнь скандалом, а для того, чтобы лишний раз убедиться, что нужен, что любят даже такого… И Герман это знает и каждый раз подыгрывает мне. Вот как сейчас, молча проходя мимо и делая вид, что зол на меня. Хотя, наверное, всё-таки немного зол — я ведь обещал, что брошу курить.       Иду за ним, еле сдерживая улыбку, и шепчу Герману в спину:       — Гори, гори ясно…       Он поворачивается, улыбается краешком губ и бросает мне совсем не обидно:       — Пацан!       И я хватаю его за руку и уже сам тащу своего пожарного домой. Согласен быть пацаном, чертёнком, да Бог знает кем ещё, лишь бы то, что загорелось между нами тогда, на лестнице моего дома, когда я налетел на него, горело долго и ярко…