*
Белоснежное одеяние на плечах омеги струится за ним по полу давно заросшего мхом замка, легкая поступь не оставляет нигде следов. Дриад и омега в одном флаконе — эфемерный, хрупкий, нежный — спешит к воротам, чтобы встретить очередного претендента на свое место, или же на место на своем ложе, но точно знает: старый шрам-метка на плече не даст ему забыть о том, кому он принадлежит и кого должен ждать в вечности. Из года в год к нему посылают юношей, и пока известно, что дриад еще и омега, выбирают тех, кто сможет его удовлетворить. Самое омерзительное увидеть, что тебе прислали чью-то пару или прислали того, кому без разницы, кого вбить в постель — изящного и нежного бессмертного юношу тошнит от таких, и он разворачивает их обратно еще на границе леса. Потому что позволять зажимать себя он не планирует, никогда. Или не им, этим чужакам. Точно — не им. В вечной зелени этого места он разменял последние пятьсот лет, и скоро вечность начнет его тяготить. И вот тогда-то и появится тот, кто разделит с ним его одиночество, сотрет из глаз мудрость веков и превратит все в того же юношу, каким он был пятьсот лет назад, когда только ступил сюда в качестве претендента на роль Хранителя и партнера своего предшественника. С первого же его появления рушился привычный уклад — истинная пара тому, кто был заперт в вечности без права на уход, он моментально влился в жизнь этого места, по истечении месяца был мечен, и еще пару лет пришлось потратить на то, чтобы объяснить — в ближайшие пару сотен лет Хранитель вполне удовлетворен тем, кого ему прислали. Двести лет счастья, целых двести лет! И еще триста лет разбитых сердец присланных юнцов и жгучего одиночества… Юноша вздыхает и замирает возле статуй, которые изображают их двоих: он и его альфа, десятки их перерождений через века и тысячи лет, чтобы снова и снова встречаться, а промежутки коротать в одиночестве, сохраняя, наверное, мучительную в глазах чужаков, верность. Черные волосы, синие глаза — его альфа был и будет отупляюще красив, пусть и смотрит с картин и статуй, а его запах до сих пор фантомно щекочет чуткий носик омеги. В этот раз он снова отвергает претендента, игнорируя восхищение в глазах чужака, когда тот видит, с кем предстоит иметь дело — возможно предстоит, это стоит учитывать, потому что дриад уже знает, что дел… Никаких дел у них вместе не будет. У него точно есть тот, который принадлежит ему и которому принадлежит он. Его просто надо дождаться.*
Сколько бы раз они не пересекались — у Аллена всегда перехватывало дыхание. Вот и сейчас — увидев черную копну иссиня-черных волос супруга, он едва не припустил бегом, но сдержался и только ускорил шаг. Потом все же сдался, и, теряя достойный облик, бросился бежать со всех ног, как… Как замер у края, недоверчиво таращась на альфу на границе своих владений. Сердце еще раньше глаз говорит ему, что что-то не так. Сердце бьется гулко, обливается кровью, но кажется, кровь качается вхолостую — омеге все равно нечем дышать, и он, в своем помутнении, не сразу понимает, почему. Потом в глаза бросается ярко-алая, свежая, разве что кровью не сочащаяся, метка на шее его альфы — моментально возникает ощущение, что что-то в мироздании попросту сломалось, разрушая привычный уклад, обнуляя эмоции до пустоты, и омега смотрит перед собой, ничего не видя. — Эй! — Альфа окликает его, а омега едва ли не трясется, сдерживая рыдания. Но все-таки находит в себе силы загнать слезы как можно глубже в себя. Выдыхает, утирая рукавом лицо, выпрямляет спину, добавляет терпение и благородство в глаза, внутренне все равно нервничая и переживая. Делает глубокий вдох. Выдох. И начинает все с церемониальных фраз, которые он говорит каждый год, каждому, кто приходит, ощущая, как в груди что-то противно стянуло, но привычная церемония потихоньку забивает голову, изгоняя лишние мысли — в ближайший месяц у него много работы. В конце концов, мироздание же не думает, что он просто возьмет — и откажется от альфы, который точно принадлежит ему и которому принадлежит он — пусть тот и переродился? Юу Канда. Из поколения в поколение такое однообразие имен — повторение одного и того же, меняется только порядок расположения имени и фамилии, но это не так уж и важно — сам факт того, что это не может быть ошибкой, мутит разум. Дриад не уверен сейчас в своих чувствах, — все-таки чужая метка потрясла его — но подтверждения, что это именно его супруг — и ничей больше — идут одно за другим. Канда чувствует запах Аллена. Он видит метку на его горле — старую, которую давно следует обновить. Он в смятении, потому что ощущает собственный запах, который мягко липнет к дриаду. И когда Аллен все-таки спрашивает, любит ли он того, кто поставил ему метку, парень колеблется. Для омеги это — целая маленькая победа. Для Канды, который погрузился в себя, пытаясь справиться со смятением — целый повод для маленькой войны. Потом эльф что-то решает для себя, и, в довольно жесткой манере прижав омегу к стенке, просит показать ему того, кого он оставил за пределами зачарованного леса. Аллен в тот момент ловит предательскую дрожь и панику, ощущая рвущуюся навстречу этой ярости сущность. Ощущает собственную неудовлетворенность и что-то, что напоминает приближение течки — первой течки с той поры, как его супруг, Юу Канда, оставил его триста лет назад, позволив своей вечности окончиться, чтобы переродиться снова позже. Омега недолго тянет с ответом, решая бороться за свою судьбу до самого конца, но честно — ему просто хочется увидеть, каков его соперник, который посмел метить его Юу.*
Увиденное в зеркале Истины Хранителя, мягко говоря, шокировало. И не только его — сам эльф замер, потом опустился на колени, выглядя ошарашенным, обессилевшим и разбитым на миллион осколков. Каково носить метку омеги, которая прямо в этот момент, будучи где-то далеко, кувыркается и стонет под кем-то другим? Под кем-то, кого явно знаешь, кто в конце концов допускает сцепку, от чего вероломно изменяющая омега заходится в конвульсиях? Аллена откровенно стошнило от увиденного, и альфа досматривал шоу в одиночестве. Но именно это повлияло на решение парня остаться в лесу, а после — стать любовником седовласого дриада, принимая на веру его рассказ, его слезы, его жгучие поцелуи и разрешение снова, вырывая вскрик, впиться зубами в тонкую шею и плечи, а после — сплести их тела, заполнить собой совершенно не бесплодного, хрупкого, эфемерного юношу. Мироздание вернулось на круги своя, но… надолго ли?