~=*=~
Руки Аарона сами по себе медленно и осторожно обнимают Бена, когда тот садится к нему на колени. В кабинете математики их старшей школы почти нет других учеников и совсем нет учителей, и присутствие Бена, что учится классом младше, никого не смущает. По крайней мере, не будет смущать до тех пор, пока не придут остальные. Бена Ковалевича в лицо знает, кажется, вся школа, а класс Аарона привык к нему и его постоянному присутствию настолько, что едва ли не считает своей частью. Ещё раннее утро и несколько минут до начала урока. Аарон окидывает Бена, сидящего на его коленях боком, восхищённым взглядом. Иногда он забывает о том, каким красивым может казаться Бен, если хоть на секунду задержится на одном месте. К собственному сожалению, Аарон на сто процентов уверен, что любит его не за внешность. Бен сидит в его руках и чувствует себя, кажется, просто отлично. Аарон не может похвастаться тем же. Каждую секунду он думает о том, где сейчас находятся его руки, и что он слабо обнимает Бена, пусть вместе с тем это и не слишком походит на объятие. Он боится перестараться и прижать его к себе слишком близко, и ещё больше боится реакции на это Бена, потому что Бен совершенно не реагирует на то, что его не раздражает или на то, что ему не нравится. Если он скажет сейчас Аарону хоть слово, тот отдёрнет от него руки, как от раскалённой сковороды. Словно читая его мысли, Бен придвигается ближе. Аарон каждой клеткой своего тела чувствует, как его прожигают взглядом, и делает это не только Бен. Впрочем, до своих одноклассников ему нет особого дела. Бен ёрзает на его ногах, а сам Аарон неотрывно смотрит на чужое лицо расфокусированным взглядом и теряется в догадках, всё ли будет хорошо, если сейчас он просто так, ни с того ни с сего потянется к Бену и легко и по-дружески чмокнет его в щёку. Бен частенько проделывает подобное, и всё чаще — когда вокруг полно людей, а чувства из него так и льются. «Ничего не будет хорошо», — отзывается голос разума в голове. Аарон тут же одёргивает себя от весьма привлекательной мысли. В его голове полно подобных привлекательных мыслей, которые он крепко держит на цепи, чтобы не дать им сорваться. Никогда такие мысли не приведут его ни к чему хорошему. Бен имеет полное право вести себя так, как захочет, потому что он — Бен, а вот Аарон нет. Аарон не может подойти к Бену в школьном коридоре и обнять его со спины, утыкаясь в шею, когда последний разговаривает со своими друзьями; всё потому, что он — Аарон. И Аарон так не поступает, ему полагается быть едва ли не киборгом с каменным лицом на охране входа в дорогой бар. — Эй, Соловонюк, это что, твой парень? — слабо пихает его в спину одноклассник, приветствуя, когда проходит мимо и садится за пустую парту в конце класса. — Отвали, — не оборачиваясь, бросает Аарон и показывает за спину средний палец. — Видимо, мне пора, — шепчет Бен, слабо улыбаясь. — Скоро начнутся занятия. — Он встаёт, подтягивает штаны, подмигивает Аарону и с более тёплой улыбкой произносит: — Увидимся... Как-нибудь. Через минуту звенит звонок, оповещающий о начале первого урока, и Аарон, сгрызший ручку до трещин на ней, вылетает из кабинета. Широкими шагами он направляется в мужской туалет, расталкивая людей на своём пути, а по прибытию закрывается в кабинке, спускает штаны, привалившись к двери, и обхватывает рукой член. Последние десять минут жизни снова и снова проносятся в памяти Аарона, и он стоит, забыв о запахе, а слёзы сами наворачиваются на глаза, и кусает губы. Чтобы не издавать лишних звуков, Аарон прикрывает рот ладонью. И всеми силами старается не плакать. Ладонь постепенно обхватывает всё лицо, и он позволяет себе пару сдержанных всхлипов, пока туалет пуст. Аарону очень и очень стыдно. Он вспоминает, как Бен тёрся своими ногами о его ноги; как ёрзал, сидя на коленях, будто бы намеренно, чтобы подразнить и чтобы это никогда не казалось правдой; как вес Бена приятно давил на него, но Аарон был счастлив, ощущая это; как Бен обнимал его одной рукой за талию, как и всегда, словно и в этот раз не доставал до плеча; как прижимался боком, и тепло его тела просачивалось через одежду, согревая, будто на улице стоял мороз; как горячее дыхание обжигало ухо, а Аарон чувствовал, что неумолимо краснеет; как обнимал Бена, просто Бена, его всего, сомкнув руки у него на боку, а тот был совершенно не против; как придурок Петер сказал про «его парня», и всё, о чём успел подумать Аарон, было: «Ты не представляешь, как я бы хотел этого»; как Бен улыбался ему, просто находясь рядом; как подмигнул, уходя в свой кабинет. Аарон повторяет слова Петера про себя снова и снова, при этом отлично осознавая, что те значат. Но он просто не может остановиться. Резкими движениями Аарон проводит рукой по члену, продолжая кусать собственные пальцы, чтобы сдержать тяжёлое дыхание. Ему так стыдно, что хочется убежать от самого себя, и только для того, чтобы не видеть того дурака, который дрочит в кабинке школьного туалета на лучшего друга. На лучшего друга, что ему бесконечно дорог, и которого он любит так сильно, что едва не сходит с ума. Рука продолжает двигаться вверх и вниз в незамысловатых движениях, а перед глазами всё стоит образ Бена, улыбающегося и такого родного. Аарона тошнит от самого себя. Ему хочется вырвать свою правую руку, чтобы та, наконец, прекратила дрочить, когда он сам совершенно этого не хочет, но вместе с тем просто не может не делать этого. Возбуждение переполняет его в той же степени, что и отвращение. Всё это смешивается внутри, едва не заглушая мысли о Бене, потому что всё внутри Аарона буквально вопит о том, что он ведёт себя отвратительно. Аарон и сам это понимает. Аарон всё уже знает, и не перестаёт ненавидеть себя за это из раза в раз, и каждый раз будто бы сильнее. Смазка пачкает ладонь и край чёрной рубашки, оставляя едва заметный след. Когда Аарон понимает, что вот-вот кончит, он накрывает головку рукой и продолжает толкаться в руку. А кончив, он чувствует, что в очередной раз немного умер. Пальцы в сперме сами по себе тянутся ко рту, и Аарон, полностью разбитый, понимая, что хуже всё равно быть не может, поддаётся сам себе в последний раз, открывает рот и начинает сосать уже собственные пальцы. Это не пальцы Бена. Это его пальцы, его, и это он трахает себя ими в рот, это он заставляет себя глотать свою же сперму, это именно он виновен в происходящем; но никак не Бен. Зеркало в мужском туалете старшей школы отражает Аарона: растрёпанные тёмные волосы, красные глаза и щёки со следами размазанных слёз, тонкие губы, которые он постоянно облизывает, стекающие по лицу капли воды из-под крана, крошечное пятно спермы на воротнике чёрной рубашки, подрагивающие плечи, а дальше, к счастью Аарона, зеркало заканчивается. — Извините за опоздание, — произносит Аарон в дверях кабинета математики через двадцать минут после начала урока. Он выглядит вполне сносно, если не пытаться заглянуть в глаза. — С утра был в больнице. — Но твои вещи здесь, — учительница склоняет голову на бок. — Ковалевич принёс их перед уроком, — моментально отвечает Аарон, не моргнув и глазом. Он пользуется тем, что, когда это ему нужно, его ложь сложно распознать. — Бен Ковалевич, из одиннадцатого класса, — подсказывает он. — Можно сесть? — Я знаю Ковалевича, — отзывается учительница. — Хорошо, проходи. Больше не задерживайся. Аарон кивает ей, не глядя, и занимает своё место.~=*=~
Аарон смотрит гей-порно и понимает, что пропал. Он не знает, зачем, и не знает, для чего, но сначала Аарон тратит изрядное количество времени на поиски чего-то, что будет выглядеть более или менее прилично (по меркам порноиндустрии, к которой он не питает особой любви), а после как раз понимает, что пропал, и именно в тот самый момент, когда, глядя на минет, начинает возбуждаться. Аарон думает, что такого придурка, как он, ещё поискать. С другой стороны, зачем его искать, если вот он, сидит на кровати и безразлично пялится в экран, а внутри него всё начинает кипеть. Впрочем, Аарон совершенно не удивлён. Удивляться тому, что тебя возбуждают мужчины, и это после того, как в душе дрочишь на Бена? Аарон скорее удивится тому, что его возбуждает Бен. В этот раз ему не совестно. Совершенно. Ему совестно каждый раз, когда он ловит себя на похабной мысли в отношении Бена, однако абсолютно не совестно, когда он смотрит гей-порно. Кто в его возрасте не смотрел? Да кто угодно. Аарон торопливо закрывает открытые вкладки, удаляет запросы из истории поисков и отставляет ноутбук в сторону. Только стояка ему сейчас и не хватает. После очереди коротких стуков в дверь, словно очередь выстрелов из пистолета-пулемёта, в комнату заходит мама Аарона, как раз в тот момент, когда её сын устраивается на кровати. — Пришёл Бенджи, — сообщает она. — Тревор развлекает его рассказами о колледже, и я сказала, что сейчас тебя позову. Сердце Аарона, среагировав очевидно быстрее, чем мозг, начинает изо всех сил биться о грудную клетку. Кровь приливает к его щекам, однако Аарон, вопреки всему, старается сохранять спокойствие. Он отчётливо понимает, что слишком болезненно реагирует на каждое упоминание Бена, а на встречу с ним — и подавно. Он так же отчётливо понимает и то, что волноваться ему, по сути, не о чем: Бен едва ли узнает о том, что Аарон в него влюблён, без ведома самого Аарона. Но всё равно не может заставить сердце держать себя в руках. — Чего дёргаешься? — смеётся его мама. — Девушку, что ли, не поделили? Иди, а то ведь он сам придёт. И она уходит, так и не подарив возможности словам в горле Аарона появиться на свет. Он, если не ошибается, хотел сказать о том, что всё в порядке, и что совершенно его не ждал, и что сейчас он подойдёт, и что нет никакой девчонки, потому что у него против Бена нет никаких шансов, ну, ты понимаешь, это же Бен. Но Аарон не говорит ни слова. Он поднимается, чуть пошатываясь, и в этот момент его переполняет уверенность в том, что сейчас он никуда не пойдёт. Он не выйдет из комнаты, не встретит Бена, не пойдёт с ним гулять, а останется дома и никогда в жизни больше его не увидит. Недолго, но его даже устраивает такой расклад. А потом Аарон выходит в гостиную, видит стоящего возле входной двери Бена, и сердце его повторяет мёртвую петлю. Бен улыбается, только увидев Аарона в коридоре. Оторвавшись от разговора со старшим братом Аарона, он расшнуровывает порванные кеды, стягивает их без помощи рук и, путаясь в ногах, направляется к Аарону, в конце своего пути едва не падая прямо на него. — Не хочу идти на улицу, — признаётся ему Бен посреди комнаты. — Давай останемся у тебя. — И Бен, кивнув, разворачивает Аарона, так и не дождавшись ответа. — Давай-давай. На улице тепло и отчасти душно, а в комнате Аарона и Тревора, что удивительно, даже прохладно. Постепенно вечереет, и Аарон даёт обещание матери выйти на ужин. Только переступив порог комнаты, Бен запрыгивает на кровать Аарона, продавливая её своим весом, подтягивает к себе подушку, на которой Аарон спит, и отодвигает место для самого Аарона, так благосклонно, будто это не он в гостях, а Аарон. И всё же он делает это с улыбкой. Для того вдруг находиться рядом становится невыносимо сложно. Но он переступает через себя, садится совсем близко к Бену, как и всегда, касается его плечом и бедром, даже если места на кровати достаточно, и двигает ноутбук ближе. — Что? — только и спрашивает Аарон, выжидающе глядя на Бена. — Мне сказали посмотреть «Скотт Пилигрим против всех», — отвечает он. — Вроде, неплохой. Аарон пожимает плечами. Им больше нечего делать вместе, когда они остаются одни, к тому же, в комнате Аарона, и смотреть фильмы в такой ситуации — явно не худшее решение. Они хорошо проведут время, если фильм окажется интересным, и посмеются, обсуждая его, если тот окажется ужасным. На часах половина седьмого вечера, и Аарон уже прикидывает, что один он останется не раньше девяти. На душе становится поспокойнее, он снова привыкает к присутствию Бена рядом с собой, к тому, что тот прижимается к нему, и всё внутри Аарона будто бы покрывается слоем горячего молока с мёдом, сладким и приятно греющим всё тело. Он чуть остывает и понимает, что ведёт себя просто как идиот, ещё больший, чем обычно, а такое поведение ему совсем не нравится. А ещё он надеется, что Бен ничего не замечает. Что Бен привык к его странностям. — Тревор сегодня дома? — спрашивает Бен, не переставая следить за происходящим. На экране Скотт со всех ног бежит к двери, открывает её и обнаруживает перед собой Рамону с посылкой. Аарону становится невыносимо стыдно за глупое поведение Скотта. А потом он вспоминает. — Что такое? Хочешь остаться? — слабо отзывается Аарон, когда Скотт приглашает Рамону на свидание. Смотреть на это у него нет сил. — Не хочу домой, — пожимает плечами Бен. — Можно? Завтра пятница, и перед уроками я забегу домой. Аарон некоторое время смотрит на свои пальцы, переплетающиеся между собой, как клубок со змеями, а потом поднимается с кровати, останавливает фильм и открывает дверь комнаты. Он даже на секунду не может представить, что откажет Бену. Хотя бы потому, что тогда тот начнёт упрашивать, и отказать Бену, который очень сильно о чём-то просит, кажется за гранью возможного. Сейчас Аарон молится, что бы его брат на ночь ушёл из дома. Его брат постоянно уходит из дома, и неужели так сложно организовать всего лишь одно отсутствие? — Тревор! — кричит Аарон, и его голос разносится по всему дому. Тревор выходит из ванной комнаты, вытирая мокрые волосы на голове полотенцем. — Чего тебе? — отзывается он. — Ты сейчас к девушке уходишь? — Тревор кивает. — На ночь? Тревор медлит с ответом. — Как получится. Если бы я знал точно, взял бы с собой лишних презервативов. А что? — через плечо Аарона он заглядывает в комнату, где Бен сидит на кровати и донимает своим вниманием подушку, даже не глядя на них. — Бенджи хочет остаться? — Когда даже ты его так называешь, это звучит очень странно. Тревор ободряюще хлопает его по плечу, заходит в комнату и показывает Бену большой палец. Тот с благодарной улыбкой кивает в ответ. Когда утром будильник, выставленный на полчаса раньше, будит их в школу, Аарон просыпается со стояком и ненавидит свою удачу. Он бросает Бену, что тот может ещё поспать пятнадцать минут, а сам направляется в душ. Как же ему всё это надоело. Аарон включает тёплую воду. Ха, Бенджи. Все называют его «Бенджи»: и те, кто старше, и те, кто младше, а Аарон даже представить не может, что так его называет. А ещё вчера Аарон предложил ему переспать. Он до сих пор не может представить, как так получилось, однако он просто сказал это. Это выглядело так чертовски странно, будто Аарон не в ладах с головой, но он всё равно вспоминает это, стоя под напором воды из душа. Они дурачились вместо того, чтобы раньше лечь спать, и потом Бен начал душить его, в шутку, конечно, а Аарон обхватил его руки за запястья, осознавая, что Бен сейчас невероятно близко к нему. Так близко, что воздух перехватывало и без рук на горле. Ему так хотелось сказать это, пусть он не имел ни малейшего понятия, зачем говорить это в тот момент. Может, он надеялся на то, что Бен согласится. Где-то внутри него теплился крошечный огонёк надежды, что Бен тоже любит его, может, не так сильно и не так глупо, как он сам, но любит, и у него появилась хоть какая-нибудь возможность об это сказать. — Давай переспим, — прошептал он отчётливо. Аарон дрочит и думает об этих своих словах. Как же ему стыдно. Так стыдно, как сейчас, ему не было ни разу в жизни. Он всем сердцем хочет вычеркнуть вчерашний день из своей жизни. И из жизни Бена. Из всей истории человечества. Ему уже и не стыдно, что он дрочит на Бена. На то, как они могли бы переспать, если бы что-то в этом мире было не так. На то, как Бен мог бы лежать перед ним, пока он его растягивает. На то, как он мог бы отсосать Бену, если бы представился шанс. И всё заканчивается. Он устаёт от бесконечной и всеобъемлющей вины, от стыда за свою любовь, даже если любовь эта относится к Бену, и ему просто всё это надоедает, так что он кончает и смывает с себя все свои бесполезные мысли вместе со спермой из утреннего стояка в слив. Теперь ему стыдно лишь за свои вчерашние слова. Так стыдно, что он готов едва ли не заживо содрать с себя кожу. Однако он всё ещё не представляет, как допустил подобное. — Что? — смеясь, переспросил Бен, убрав руки с горла. Он всё сидел на его животе и даже не представлял, что хорошо всё шло ровно до этого момента. — Давай переспим, — тихо и уверенно повторил Аарон, заливаясь краской. К его счастью, в полутьме комнаты, освещаемой лишь светом от экрана ноутбука, что как раз лился на Бена, это было сложно разглядеть. — Я никогда не думал, что услышу это от тебя, — продолжая улыбаться, сказал Бен и прилёг рядом с Аароном, потеснив того на кровати. — Соловонюк, ты совсем с ума сошёл. Найди себе девушку. Аарон не знает, что случилось с Беном в тот момент. Он выглядел как человек, который понял, что имела место шутка, но вот сама шутка оказалась не слишком смешной. Бен будто бы ничего и не заметил. Не обратил внимания, не посчитал важным, не придал значения словам. Но сами слова так и звенят в голове у Аарона. Ужасное было решение, просто ужасное. Однако Бен ничего ему не говорит, и это можно считать в какой-то степени успехом. Может, он и вправду ничего такого не подумал. Кто его знает. Аарон домывает волосы и выходит из душа. Он быстро надевает чистые трусы, футболку, взъерошивает волосы и подходит к раковине. Почистив зубы, Аарон включает холодную воду, долго держит под ней левую руку, заматывает полотенцем большой палец и что есть силы бьёт об край раковины. Кто его знает, этого Бена.~=*=~
Всё той же пятницей Бен стоит на коленях и вид, который перед ним открывается, не совсем его радует. Ситуацию улучшает лишь полумрак, который царит в комнате с зашторенными окнами, через которые слабо пробиваются солнечные лучи, отключённый телефон и небывалая решимость Бена. «Ладно», — бросает он про себя, тяжело выдыхает и, не поднимая головы, расстёгивает пуговицу на чужих штанах. — Зачем тебе это вообще? — звучит над ним голос его одноклассника, Натана. Натан был, пожалуй, первым, кто попался Бену в его безумных поисках под руку, так что его кандидатура посчиталась разумной. Гораздо более разумной, чем сама идея сделать минет однокласснику. Натан выглядит немного младше своих семнадцати лет, и, вопреки большей части остального класса, не состоит из одних лишь костей или из одних лишь мышц. Он выглядит как паренёк, которого никто не тронет и пальцем, потому что это будет слишком скучно. И он, ко всему прочему, сразу же соглашается на предложение. Чертовски странное предложение. — Заткнись, блять, — раздражённо бросает Бен, не поднимая глаз. Его пробивает крупная дрожь, а руки отказываются слушаться. — Укушу. И Натан замолкает. — Ты здесь только потому, что никому не расскажешь, — продолжает Бен. — И тебя не споить, потому что ты не пьёшь. Идеальный, мать его, кандидат. Бен расстёгивает ширинку на джинсах Натана, оттягивает резинку трусов, достаёт член и в очередной раз просто не понимает, какого чёрта он делает. Он пытается вспомнить, что же делает, когда сам закрывается в комнате или оказывается в ванне. Только сейчас всё это как-то... По-другому. Что же он творит? Натан бреет лобок, и пусть это и несколько облегчает задачу, Бен совершенно точно не хочет знать, для чего. Он проводит рукой по члену больше на пробу, как бы странно это ни звучало, и Натан недовольно мычит на эти действия. Бен бросает в его сторону гневный взгляд, напоминая, что он просто не контролирует себя. Если бы он контролировал, его бы здесь не было. Бен берёт член в рот целиком, где-то в глубине себя подавляя волну поднимающегося отвращения, и проводит, плотно обхватив губами, от основания до головки. Сам член во рту мягкий и ещё вялый, да и весь запал Бена быстро испаряется. Он помогает себе рукой, выпускает член изо рта, несколькими почти жёсткими движениями проводит по нему рукой по всей длине, и член в его руках постепенно твердеет. Он обхватывает губами головку, вызывая у Натана тихий стон, неловкий и очень смущённый, но раздражающий Бена, что тот едва не велит заткнуться. Он посасывает головку, берёт член в рот на половину длины, пытается сделать что-то языком. Однако он зол, он всё ещё смущён где-то в глубине себя, и ему сейчас очень хочется встать и просто уйти. Ноги Натана дрожат, он пытается убрать прилипшие волосы со лба Бена, но тот дёргается, отбивает его руку и чуть ли не шипит в ответ. Вся инициатива Натана умирает разом. Бен вновь заменяет рот рукой, пытается припомнить, что видел уже в порно, и понимает, что это — очень плохой источник опыта и просто отвратительное руководство. Потому что теперь, когда Натан достаточно возбудился, взять в рот целиком кажется непосильной задачей. Он ещё раз напоминает себе: он здесь не ради Натана, парня, которого знает третий год, а ради себя, которого не знает, кажется, вообще, и, быть может, ради Аарона... Последнюю мысль он заталкивает так далеко, что та едва не умирает прямо внутри него. Бен убирает руку, поднимает взгляд наверх, на лицо Натана, и видит прикрытые глаза, голову, откинутую назад, руки, которые сжаты в кулаки на бёдрах; внутри него, пересилив отвращение, страх и неприязнь, появляется желание доставить удовольствие этому отчаянному парню, который согласился на минет от одноклассника, с которым он толком и не общается. Бен опускает голову обратно, тяжело вздохнув, оставляет, задрав чужую футболку, несколько мокрых поцелуев на животе, и когда кажется, что он уже готов довести дело до конца, кто-то будто бы отвешивает ему весомый подзатыльник. — Боже, нет, я просто не могу. — Бен отстраняется, вытирает рот тыльной стороной ладони и поднимает взгляд. — Что я здесь забыл? — Он тихо ругается себе под нос, после чего произносит то ли для Натана, то ли для самого себя: — Вообще забей. Бен словно в один момент вспоминает что-то очень важное, вскакивает на ноги, выключает на телефоне, что всё это время давил на ногу в кармане штанов, беззвучный режим, забирает со стула свою небрежно брошенную кофту, а возле двери закидывает за спину рюкзак и уже открывает дверь, когда Натан спохватывается: — Что за дерьмо? Чувак, ты не можешь меня так бросить! — Он сидит на кровати, продолжая поглаживать член, с грустным и растерянным лицом. — Я ничего тебе не обещал, — объясняет Бен, оставаясь в комнате. Одновременно со словами он печатает сообщение в телефоне. — Я просто сказал, что хочу попробовать отсосать. Я не говорил, что обязательно закончу, и что это будет лучший минет в твоей жизни. — Я ведь почти кончил, — тихо замечает Натан. — И это было неплохо. — Вот и закончишь сам. Прости, мне пора. — Он поправляет рюкзак на плече, открывает дверь и скрывается за ней. Натан, полный недоумения и разочарования, откидывается на кровать, едва не ударяясь головой об стену.~=*=~
Аарон делает вывод, что вывихнуть себе палец, чтобы избежать разговора, который мог и не состояться, было отличной идеей. Боли не было. За свою жизнь он столько раз ломал себе кости в разных местах, что даже привык к этому, в какой-то степени. И Аарон не знает, что нашло на него в тот момент. Он, быть может, боялся ближайшего будущего, когда между ним и Беном повиснет тишина, и Бен вдруг вспомнит о прошедшем разговоре, о просьбе Аарона, а тот не будет знать, как это объяснить. Слова роем гудят в его голове, как пчёлы в улье, и жалят разум, стоит Аарону отвлечься от своих дел. Выпадает прекрасный день — и он проводит его в одиночестве. В школу в пятницу Аарон так и не идёт. Он едет в больницу, с невозмутимым лицом показывает свой палец врачу, и с невозмутимым лицом выходит из больницы с бинтами по всей левой руке. А следом идут выходные, и в эти два дня он общается с Беном по интернету, так ни разу и не позвонив. Тот не донимает его своим присутствием, вниманием и разговорами, однако Аарон вопреки тому, что дышаться стало легче, скучает. Он непомерно привык к самому Бену, к нему всему, и пара слов, которые отражаются на дисплее телефона, не могут удовлетворить Аарона. Ему вдруг становится очень грустно. Бен пишет ему, даже когда уезжает, даже когда лежит в больнице со сломанной рукой, даже когда Аарон сдаёт экзамен, и при этом время, место, время года и даже собственное положение в пространстве нисколько его волнует. Однажды он пишет Аарону, головой прислонившись к фонарному столбу и едва не падая, чрезвычайно счастливый от этого. Всё это могло бы показаться странным. Могло бы. Тем не менее, Бен носит на дне рюкзака карандаш, отделанный блёстками, остающимися на руке, и всё это из-за того, будто бы карандаш — его талисман. Этим карандашом он никогда не пишет. Аарон лежит на кровати, и дышится ему легче. Вот только это совершенно не радует. Дома никого нет, и в голове Аарона, пустой и вместе с тем тяжёлой, появляется идея позвонить Бену и пригласить его к себе. Спустя два дня ему всё ещё невероятно неловко, и сердце его начинает биться чаще каждый раз, когда он видит уведомление о новом сообщении на телефоне, потому что каждое такое сообщение может быть от Бена, и любое из них потенциально может упоминать его слова, которые касаются предложения переспать. Аарону неловко абсолютно большую часть времени. В любой другой ситуации, ещё неделю или две назад, Аарон непременно бы позвонил, позвал Бена к себе или прогуляться, и они бы просто отлично провели время. Сейчас он смотрит на свой телефон и убирает его, так ничего и не сделав. Аарон ничего не говорит даже Джону. Он проводит последний выходной с ним, и в очередной раз понимает, что не может сказать никому. Едва ли Джон его осудит, едва ли Джон от него отвернётся, едва ли Джон расскажет об Аароне и Бене хоть одной живой душе во всём мире (и всё это придаёт оптимизма), однако Аарон даже думать не может о том, что бы кому-то рассказать. И Джону тоже. С Джоном всегда весело и интересно, с ним даже можно обсудить книги, потому что обсуждать их с кем-то другим — бесполезно; тем не менее, всё, что происходит с Джоном, оказывается по-другому. С Джоном — иное дело. Джон не лезет обниматься и целоваться. Джон не ищет, будто бы специально, постоянного тактильного контакта. Джон не шлёпает по заднице на виду у всех просто потому, что это весело. Джон не ведёт себя как идиот большую часть времени. Джон спокоен, рассудителен и сохраняет остатки здравомыслия по собственному желанию. Но с Джоном Аарон запросто может спать в одной кровати без какой-либо задней мысли. С Джоном Аарон может делать что угодно и при этом оставаться лучшими друзьями. Потому что это Джон.~=*=~
Аарон едва не плачет. Глупость, конечно, но он ничего не может с собой поделать. Если бы он только мог что-то с собой поделать, жизнь его однозначно стала бы проще. Гримаса искажает его лицо против воли, а слёзы уже стоят в горле, но он держится и снова и снова напоминает себе, какая же это глупость. Как это странно и просто нелогично, потому что повод ведь крохотный, а он так расстраивается и снова твердит себе, что жизнь вокруг него — одно большое издевательство, длиною в восемнадцать лет. Всё это ведь несущественно... А он и не имеет права плакать. У Аарона скоро выпускной, и Бен предлагает пойти с ним, потому что знает, что у Аарона никого нет. — Приглашу Аманду, — произносит он, когда заканчивает смеяться над чужими словами, и опускает глаза в траву. Все эти шутки от Бена всегда оказываются уморительными. Бен ведь ничего не говорит всерьёз. Он серьёзен только тогда, когда этого требуют от него обстоятельства, а какие могут быть обстоятельства наедине с Аароном? А тому одновременно и смешно от предложения, и ужасно обидно, потому что позволить себе согласиться он не может. Весь класс настолько привык к Аарону, что и не обратит внимания; но внимание обратит Бен. А тем временем все столь усердно готовятся к этому выпускному, что начали искать себе пару ещё в сентябре. Что тогда, что и сейчас, всё это не слишком волнует Аарона. — Ты, если что, подумай, — продолжая смеяться, говорит Бен. Чтобы сделать ситуацию ещё более неловкой, он продолжает: — Я ведь помню о твоём предложении. Про переспать, которое. — И он замирает, ожидая реакции. Аарон слабо улыбается уголками губ, всем сердцем веря в то, что сейчас всё сойдёт к шутке, и пытается ударить Бена за такие неуместные реплики. А Бен уворачивается и тянется вперёд, обнимает Аарона, едва не повалив его на траву, на которой они сидят, слабо целует в щёку и придвигается ближе, но объятия не разрывает. И в этот самый момент Аарону хочется плакать. Парни, может, и не плачут, но кто его сейчас остановит? Ему вдруг становится так больно, потому что Бен помнит, Бен обнимает его и Бен целует его, однако Бен ведёт себя просто как настоящий мудак, и с этим ничего нельзя поделать. Аарону больно от своей бесполезности. Он не может сказать Бену, что чувствует, не может сказать, что всё ещё иногда дрочит на него, не может даже потребовать прекратить. Он просто сидит, беспомощный и нерешительный, в чужих объятиях, и едва не плачет. Он не может видеть, будто всё не так уж и плохо. — И правда, — выдыхает Аарон дрожащим голосом, — какая Аманда, если у меня сейчас чуть не встал? Бен выравнивается, а он очень надеется, что сейчас выглядит... нормально. Хотя бы нормально. Он чувствует, как дрожат руки, и как после сказанного дёргается глаз. Но Бен смеётся, глядя на него, и ведёт себя так, будто всё в порядке. А Аарон, может, и благодарен ему за это. Он и сам не знает. Он очень хотел бы знать, какой ожидает реакции, но он просто не знает. Может, это и называется флирт, и так люди заигрывают друг с другом — Аарон не имеет ни малейшего понятия. Тогда всё их с Беном общение — флирт; потому что Бен на общешкольных мероприятиях всегда находит его, садится рядом и отвлекает тысячей собственных способов; потому что Бен представляет его друзьям как «свою девушку», а потом утверждает, что оговорился, а Аарон просто очень похож на ту, которая даже не существует; потому что класс Бена знает Аарона так, будто он учится с ними; а класс Аарона знает Бена так, будто наоборот. И всё-таки Аарону очень хочется плакать.~=*=~
Сердце Аарона останавливается. Он едва не кончает, сидя на кровати, но вибрирующий телефон на столе оповещает его о звонке от Бена, и ненадолго, но Аарон даже перестаёт существовать. Стараясь выровнять дыхание, он отвечает на звонок, и бодрый голос на другом конце телефонного провода вызывает протяжный стон внутри. — Что-то случилось? — спрашивает Бен и без капли беспокойства в голосе. — Ты бежишь, что ли, куда-то? — Бегу, — бессовестно лжёт Аарон. — Тревору срочно понадобились документы из дома. Удовлетворённый таким ответом, Бен продолжает рассказывать о какой-то идеи, которая посетила его этим утром. Аарон и не вслушивается. Совсем. Он всё так же тяжело дышит, откидывается на спинку кровати, зажимает телефон между плечом и ухом и вновь касается возбуждённого члена. Отвратительная была идея сегодня подрочить, просто отвратительная. Как и все остальные. Не следовало вообще возвращаться к этому, и Аарон прекрасно всё осознавал. Даже, что удивительно, осознаёт до сих пор. Он не слышит слов, которые произносит Бен, в голове они все превращаются в единый поток околёсицы, которую Бен несёт всю свою жизнь. Но голос Бена, сам его голос, такой странный и выделяющийся среди всех остальных, только его и слышит Аарон, и ему этого достаточно. Совершенно не важно, что же говорит Бен. Аарон продолжает тяжело дышать, тихо и будто бы намеренно в трубку, потому что что-то внутри него очень хочет, чтобы Бен слышал это его дыхание, знал, чем он сейчас занимается, и вовсе не бегом. Он очень хочет, чтобы Бен думал, будто он сейчас дрочит, потому что на самом деле так и есть. Он ускоряет темп, быстрее водит рукой по члену, и руки его уже грязные и липкие от слюны и сочащейся смазки. Аарон понимает, что вот-вот кончит, но Бен всё не заканчивает говорить. Должно быть, он на середине своего рассказа или вроде того, потому что рассказы Бена могут занять и все двадцать минут. Аарон перекладывает телефон на другое плечо и убирает руки. Неосознанно, но он продолжает толкаться бёдрами вперёд, потому что ему уже очень хочется кончить, а Бен, быть может, только он один, удерживает его от этого. Аарон касается себя кончиками пальцев, так, что становится едва щекотно, а Бен в телефоне всё продолжает говорить. И лучше бы ему не останавливаться. — Наконец-то прибежал, — обрывает затянувшийся монолог Аарон и скептическим взглядом окидывает сперму на своей руке. Тянется к салфеткам под боком. — Сейчас отдам всё Тревору и перезвоню. И он завершает вызов, так и не дав Бену возможности что-то сказать. Через несколько секунд Аарон понимает, что натворил. Он поднимается, прячет салфетки, идёт в туалет и всё это с осознанием того, что каждый новый день он идиот ещё больший, чем был до этого. Бен ведь должен понимать, что люди так не бегают. Или, быть может, он из вежливости решил не прерывать Аарона. Хотя откуда в Бене взяться вежливости? Аарону вновь становится стыдно. Его немного тошнит, но в целом он давит этот стыд в себе, потому что Бен ведь не стыдится ничего; или очень умело делает вид. Он не скажет об этом Бену, но и не будет себя винить просто за то, что дрочил на его голос. Ему может стать совестно, но чуть позже: завтра или при следующей встрече с Беном, или и вовсе через несколько минут, когда он опять позвонит Бену, беззащитный и неподготовленный к тому, о чём тот всё это время говорил. Голос — это ведь ничего. Голос попросту привязан к человеку, и всё, в принципе, в порядке. Потому что сначала всегда кажется, что всё в порядке. Что дрочить на чужой голос, не хрипловатый и не осипший, а самый привычный, что кончать на него, представляя, будто Бен сейчас рядом, что лгать об этом, хотя бы потому, что говорить о таких вещах, мягко говоря, не принято — кажется, что всё это приемлемо, даже если осознаёшь, что, в конце концов, это странно. Не так странно, как могло бы. Всегда может быть хуже. Просто... Странно. Аарон тщательно моет руки, вытирает их полотенцем и выходит из ванной, довольный из-за того, что в этот раз ничего не случилось. У него кружится и болит голова, в животе тяжесть и уже нет никакого желания говорить с Беном. Последнее случается с ним, пожалуй, слишком часто. Может, ему и не очень хорошо сейчас, но он набирает Бена и всеми силами пытается убедить его, что сейчас только идёт домой. Бен ему верит. Или нет. Кто его знает.~=*=~
Слух о том, что Бен Ковалевич делал минет своему однокласснику, разлетается по всей школе за несколько уроков. Утром Бен приходит в школу, сидит с Аароном на подоконнике в коридоре, беззаботно болтает о ерунде и ничего не замечает. После четвёртого урока он выходит в коридор, и насмешливые взгляды встречают его с самого порога. В этот момент он очень жалеет, что Джон учится в другой школе. Уж Джон бы сразу рассказал ему, что происходит. Местные задиры пытаются навязать драку или просто вставить своё не слишком приятное слово, отчего-то уверенные, что минет позволителен только тогда, когда его делают им, и делают исключительно девушки (а может, и парни, но в качестве унижения, как это случается с Беном). Предлагают подобное Бену. Однако тот успешно их игнорирует, продолжает тяжёлое продвижение по коридору, где над ним смеются и кивают в его сторону даже девятиклассники, и пытается выловить из общего шепчущегося потока своих знакомых. Те возвращаются обратно, так ничего и не сказав. И Бен идёт, совершенно не понимая, что же в этом такого ужасного. Что в этом такого, за что можно смеяться. Ведь никто не смеётся над прохожими, которые едят мороженое, шествуя при этом по улицам. «Но ведь это школа», — поправляет себя Бен. В школе любое, хоть немного интересное событие вызывает волну потрясения, которая прокатывается по старшим классам, как ударная волна после взрыва. Зато Бен прекрасно понимает, что Натан всё и всем растрепал. Он зря надеялся на его честность и неподкупность, но он и ловит себя на мысли, что, возможно, ему следовало закончить, и тогда бы Натану было стыдно, что он кончил с парнем. Тогда бы Бен мог парировать все выпады в свою сторону: «Эй, а почему же вы не набрасываетесь на Натана? Это ведь ему понравилось, а не мне». Даже если говорить подобное было бы неприятно. И как-то оказывается, что Натан — не самая большая его проблема. Бен продвигается по коридорам, глазами лихорадочно ища в толпе Аарона, потому что Аарон совершенно точно всё слышал. Двенадцатый класс всегда всё слышит, и нередко — одними из первых. Бену жутко стыдно перед Аароном, пусть он и сам не знает, почему. Он будто бы предал его доверие. Ничего подобного Бен не чувствовал в день встречи с Натаном, но теперь, когда всё раскрылось, и в курсе, кажется, абсолютно все, убедить целую школу в недостоверности сведений будет очень сложно. К концу близится учебный год, и всем уже всё равно. А сейчас Бену стыдно, мерзко, неловко, будто бы он спустил в штаны посреди урока, и он злится на каждого, кто сказал сегодня: «Ты слышала? Ковалевич отсосал Уорду», — будто бы специально надеясь, что Бен их услышит. Или по собственной глупости, ведь таких, по всей видимости, хватает. Он чувствует вставший в горле ком и боится посмотреть в глаза любому, кто встречается у него на пути. Правда, не понимает, почему. На выходе из здания его за руку хватает Аарон и отводит в сторону, туда, где любопытных глаз не так много. — Что за чёрт, Ковалевич? Что за история про тебя и Уорда? — Аарон смотрит ему в глаза, и Бен понимает, что лгать смысла нет. Никому. — История? Там уже целая история?! — возмущается Бен, потому что кто-то, кто может прояснить ситуацию, делает это не слишком радостно. — Каждый класс додумывает, что хочет, но, в принципе, все понимают, что правдив только момент про минет. И, Бен, — он делает картинную паузу, пусть и понимает, что тому сейчас нелегко. — Это правда, что ли? — Да, да... Господи, это правда! — Бен едва сдерживает себя, чтобы не закричать об этом на всю школу. — Я ему отсосал. Чёрт возьми... Чувак, не подумай ничего, окей? В смысле... Ну, я не знаю, зачем я это сделал. Типа... Типа... Я не знаю. — И Бен, тихо закончив говорить, садится на пол. — Не знаешь? Как так можно? Расспросы. Бен не слишком любит расспросы, потому что всегда говорит лишнее, а ему об этом и припоминают. От того, что он говорит об этом с Аароном, становится ещё хуже. Аарон — не тот человек, с которым можно думать, где найти полтора миллиона канадских долларов, чтобы остаться в живых. Аарон — тот человек, которого хочется обнимать, тискать и никогда не отпускать от себя, потому что он как будто бы говорит: «Заставь меня заметить себя». Аарон не поможет ему выбраться с того дна, на которое он сейчас медленно опускается, но поможет понять, как он там оказался. Что не слишком полезно и вообще обидно. Ведь Бен и так понимает суть проблемы, но нисколько не приближается к её решению. — Вот не знаю я. — Бен разводит руками. Он медленно произносит: — Я попросил его помочь мне, чтобы он разрешил себе отсосать. Вслух это звучит ещё тупее. — Так зачем оно тебе было надо? — продолжает давить Аарон, очевидно, просто не понимая, что он делает. — Давай я сейчас пойду домой, там хорошенько всё обдумаю, и завтра тебе скажу, хорошо? Хорошо. Бен тяжело поднимается на ноги, отряхивает штаны от грязи, поправляет на плечах рюкзак и досрочно заканчивает свой учебный день, покинув здание школы. Он выходит оттуда, прекрасно осознавая, что если хоть кто-нибудь попробует сейчас его остановить, он просто наорёт на него, ударит и пойдёт дальше. На улице тепло и солнечно. Бен Ковалевич идёт по улице, с трудом переставляя ноги, и думает о том, что подвёл Аарона. Он не знает, как, но всем своим нутром чувствует, что подвёл его. Не следовало ему затевать всё это с Натаном. Не следовало доверять ему. Не следовало делать вообще ничего. Он жил бы себе преспокойно, а сейчас Бен идёт по улице и мечтает, чтобы то, что только началось, поскорее закончилось. Сегодня определённо не его день.~=*=~
Бен печатает длинное сообщение Аарону. Ему стыдно даже смотреть в окно, потому что вся убогость и недалёкость его идеи с Натаном раскрывается в сегодняшнем дне, и этот день как раз проходит где-то за окном. Где-то очень далеко от Бена. Самому Бену всё ещё страшно из-за того, что же может случиться в школе в его отсутствие, и очень-очень мерзко на душе. Однако, так или иначе, он не может контролировать тот процесс, который происходит в чужих головах, он не может в один момент заставить всех заткнуться и слушать его. С другой стороны, почему вдруг люди не должны обсуждать случившееся, если случившееся — правда? Люди, учащиеся в школе, не слишком думают о том, что чужая личная жизнь — чужая и личная. В большинстве своём. «Аарон, в школе нормально поговорить не получилось, потому что я до сих пор не соображаю, что происходит. Это всё случилось не вчера и не неделю назад. Прошло уже три или четыре недели, вроде того, но это всё было в тот день, когда ты вывихнул палец. Не верю, что говорю это, но я помню, как стоял у него в комнате на коленях и совсем не понимал, что творю. Мне казалось, что Натан не будет никому трепаться, и так и было всё это время. Господи. Я вообще не понимаю, что происходит. Все вдруг так говорят об этом, как будто я его убил, а не член в рот взял. Да и во рту, как оказалось, места у меня не очень много. Аарон, пожалуйста, не слушай всех этих уродов, которые что-то про меня рассказывают, потому что ты меня и знаешь лучше всех. Ты ведь понимаешь, что, что бы я ни делал, я делаю это зачем-то и для чего-то, даже если сам сначала ничего не понимаю. Это была самая провальная идея в моей жизни. Надо было отсосать тебе. Ты бы точно молчал. Ха-ха. Молодец, чувак, шути дальше. А если совсем серьёзно, то я не должен писать это. Мы можем встретиться, и поговорить о тебе, потому что у меня по поводу тебя тоже есть пара вопросов. Позвони, как освободишься, увидимся.» А потом Бен стирает сообщение полностью, так его и не отправив, и печатает новое: «Прости, что неадекватный сегодня.» Он не извиняется перед Аароном. Он никогда не извиняется перед Аароном. Но не в этот раз.~=*=~
Аарон запирается в кабинке туалета старшей школы, когда думает, что завязал с онанизмом вне дома. Завязывать с ним в принципе нет смысла. На нём та же чёрная рубашка с закатанными рукавами, что и в прошлый раз, и Аарон ловит себя на мысли, что надевать её в школу становится не слишком хорошим знаком. В этот раз он не давит в себе слёзы. В этот раз ему просто очень хочется подрочить. Аарону вполне справедливо кажется, что он завязал с этим без повода. Ему уже не нужно запираться в туалете или принимать душ каждый раз, когда он проводит с Беном вместе дольше десяти минут. В этот раз у него есть повод... Как бы глупо это ни звучало. День проходит невероятно быстро и вместе с тем ужасно тянется. Ни одному ученику сегодня нет дела до уроков, потом что главная новость дня — Ковалевич — гораздо интереснее. Они придумывают теории на уроках, выходят в коридоры на переменах и делятся ими, а после, со звонком, заходят в кабинеты и додумывают то, что от кого-то услышали. В первые десять минут первого урока, когда Аарон только узнал об этом, он и не думал, что новость станет настолько популярной. Потому что в ней, если отделаться от всего шума, что её сопровождает, нет ничего особенного. Мало ли, кто в школе предпочитает парней. Вот, например, сам Аарон... Он откидывается на дверь кабинки, расстёгивает штаны и, не спуская их, достаёт член. Аарон уже возбуждён, и в этот раз на него так действуют разговоры о Бене. Он мог бы и ревновать его к этому Натану, который просто не понимает, какой лотерейный билет ему выпал. А он так феерически просрал доверие этого билета, потому что Бену семнадцать, и чёрт его знает, что ударит ему в голову в следующий раз. Попросит лишить анальной девственности? У Аарона совсем скоро выпускной, и он действительно, волей или нет, знает обо всём, что сейчас происходит в школе. И он знает, сколько парней, в шутку или нет, хотят Ковалевича. Особенно — его рот. Он почти местная знаменитость, и даже если в нём нет ничего особенного, он притягивает к себе людей своей небрежностью, хамством, громкостью и серьёзностью, когда та ему нужна. Аарон весь день слушает разговоры о Бене. Весь день. Он узнал столько вариантов, как Бен мог отсосать Натану, сколько не знает среднестатистический порносайт. И об этом, не совсем в открытую, но говорят люди. Чаще всего — недалеко от Аарона. Он не глотает свои слёзы, не кусает губы, но водит рукой по члену в знакомых движениях и, закрыв глаза, чуть запрокидывает голову назад, ударяясь об дверцу кабинки. На него слишком сильно влияют эти разговоры вокруг. Они делают его слишком невосприимчивым к голосу разума, но чрезвычайно восприимчивым к сексуальным фантазиям всей школы. Аарон почти видит то, что мог бы видеть кто-то, кто зашёл бы в комнату Натана, когда внутри был Бен. Он видит сидящего на кровати Уорда, раздвинувшего ноги; видит стоящего на коленях Бена меж этих ног; видит, как Натан надавливает ему на голову, направляя и заставляя брать глубже, чем Бен, кажется, способен; видит, как Бен, ко всему прочему, бьёт себя членом по щекам и опускает взгляд, потому что всё это слишком для него; видит, как Натан кончает ему в руку, а Бен вытирает её о чужой живот и поскорее уходит. Аарон просто не может не видеть этого, когда закрывает глаза. Вокруг него слишком много разговоров. И всё это ужасно возбуждает. Аарон обильно кончает, и сперма попадает на руку, край рубашки, пол, кеды и совсем немного — на штаны. Он сдержанно ругается сквозь зубы. Пальцы привычным движением отправляются в рот, Аарон плотно обхватывает их губами и представляет себя на месте Бена... Надо бы с этим завязывать. Он опускается на пол школьного туалета. Ноги упираются в унитаз, и он туалетной бумагой вытирает свои руки. Что-то в его жизни точно пошло не так. Аарон старается не смотреть вниз, не смотреть по сторонам и тем более не смотреть перед собой. Если ещё три минуты назад он был ужасно возбуждён, то сейчас он разбит и понимает, что в очередной раз натворил. Он обещал себе, что этого не повторится, потому что всё, что происходит, ему совершенно не нравится уже через несколько минут после окончания. Но все эти мысли о Бене будто насильно притягивают его, заставляют закрываться в туалетах, ваннах и в собственной комнате, заставляют спускать штаны и будто бы одурманивают Аарона. В очередной раз он понимает, что пропал. Рассеянно и относительно чистой правой рукой он достаёт из кармана телефон. Читает смс от Бена, слабо улыбаясь непонятно чему, и вдруг решает, что готов опуститься на то же дно, на каком сейчас обитает Бен. Потому что держать в себе уже нет никаких сил. Даже если потом опять будет стыдно. Даже если потом будет стыдно... Аарона, наверное, не слишком будет это волновать. Он привык ко стыду, привык к смущению, привык к внутренним упрёкам самого себя. Засыпая, он видит перед глазами картины уходящего дня, вспоминает ситуации, в которых он повёл себя, как, возможно, самый несоциализированный человек в мире, и все эти чувства, все эти укоры совести не задевают его, как прежде. Он живёт со своими недостатками через стену, и стена эта — словно картонная. «Я только что дрочил на тебя в школьном туалете. Прости?» Сообщение предательски-долго не отправляется, и за это время у Аарона по очереди отказывают все внутренние органы. Ему душно, его раздражает запах, его пальцы всё ещё немного липкие, и он просто не может дождаться ответа от Бена. На такое сообщение нельзя не ответить. Критическим взглядом он окидывает палец левой руки, который он недавно вывихнул, и который сейчас выглядит почти здорово, и думает над тем, что вывихнуть палец второй руки сейчас — не самая плохая идея. Не хуже, чем написать Бену. Без подготовки может быть сложно, но он готов. Фотография того, что именно сейчас видит Аарон, отправляется следом, как только он осознаёт, что здесь, на полу, реально поймать сигнал школьного интернета. В кадр попадают ноги Аарона, кеды, унитаз и немного — плитка на полу. И через минуту Бен уже пытается ему дозвониться, а он не берёт трубку, потому что не может сейчас с ним разговаривать. Очередной глупый поступок за последнее время, и Аарон честно не знает, сколько таких он уже совершил. Десять? Двадцать? А если считать каждый раз, когда он кончал от образа Бена? Таким числам, наверное, и не учат в старшей школе. И в старшей школе не учат шутить такие глупые шутки — это уже умение Аарона, потому что этому действительно нужно учиться. Можно кому угодно написать: «Я только что кончил на тебя», — а вот выбрать самый неподходящий момент для таких слов — это искусство. Аарон создаёт шедевр. Такой, какой можно выставлять в галерее человеческой глупости и безрассудности. Человеческой смелости? Едва ли. Телефон, брошенный на дно рюкзака, ещё долго и громко проигрывает мелодию, пока Аарон идёт по школе. Бен настойчиво названивает ему, делает это, кажется, раз двадцать пять, а потом успокаивается, и Аарон тоже досрочно заканчивает свой учебный день.~=*=~
Джон колотит в дверь дома Соловонюков так, будто готов в следующую минуту снять её с петель. Он отлично знает, что дома сейчас только Аарон и, быть может, Тревор, вот только Тревор давно бы ему открыл. Вывод напрашивается сам собой: Аарон сейчас слишком высокого мнения о себе, и должен за это ответить. В конкретный момент — перед Джоном. У многих, должно быть, есть такой друг или хотя бы просто знакомый, который в каждой ситуации знает, что нужно делать. И нет, он не усердно делает вид, он будто бы взаправду знает выход из каждой ситуации. Если ситуация такому человеку не ясна или решения её не предвидится, он просто предлагает всем подождать, и всё, что нужно, происходит само по себе. Такие люди словно с раннего детства знают, как платить налоги, как брать кредиты и какие документы для какого случая нужны. Они всегда знают, что и где можно купить, а полезных знакомых у них больше, чем номеров в справочной книге. И Джон — именно такой человек. По нему и не скажешь, но это лишь потому, что он не хочет, чтобы каждый встречный обращался за советом. Ему всегда хватает и собственных друзей. К великому сожалению Джона, его лучшим другом является Бен Ковалевич — человек, который нуждается в помощи всю свою жизнь. И совсем не сложно догадаться, кто ему эту помощь оказывает. Так и в этот раз. Он колотит в дверь дома Соловонюков, пока рука не начинает болеть. Джон ведь прекрасно знает, что Аарон сейчас дома. Во всей вселенной просто не существует вероятности того, что после очередной глупости он вдруг пойдёт гулять по городу. Только если окажется в больнице. Джон на мгновение замирает. К нему приходит осознание, что в этот раз Аарон точно не намерен себе ничего ломать, так что он продолжает колотить в дверь. Краем глаза Джон замечает открытое окно, через которое из дома выпрыгивает кот матери Аарона, и в голове тут же рождается незамысловатый план. С одной стороны, это проникновение в чужой дом. Без взлома, но всё же. С другой стороны, никто не называет спасение людей из пожара «проникновением». Он забирается в гостиную, едва не застряв в окне, которое отлично подходит для кота, но не слишком — для подростка. В доме тихо и пусто. Теперь, даже если Аарона дома не окажется, он всегда сможет выбраться через окно. А если кто-то вернётся, то вся семья его отлично знает, и он надеется, что успеет всё объяснить. Главное в таких вещах не начинать своё объяснение со слов: «Это не то, что вы подумали». Потому что чаще всего оказывается, что именно то. Торопливыми и тихими шагами Джон добирается до комнаты Аарон, широким движением руки распахивает дверь, и застаёт Аарона, сидящего на кровати с бутылкой вина без этикетки в руках. — В мире нет зрелища печальнее, чем пьющий Соловонюк, — заявляет Джон, и Аарон поднимает на него ошарашенный взгляд. — Это заначка Тревора, — произносит Аарон, будто эти слова способный объяснить вообще всё. — Он держит её под кроватью и разрешает брать, если очень надо. Аарон не выглядит пьяным. Джон всё стоит в дверях, с интересом разглядывает своего друга и даже понимает, что происходит. Когда Аарон совершенно не знает, что делать, он пытается достать себе выпить, и иногда у него даже получается. Он не может позвонить Джону просто потому, что эта замечательная мысль появляется в его голове только под воздействием алкоголя. А в таком состоянии Джону лучше не звонить. Когда Аарон выпьет, сначала он совершенно не меняется, будто алкоголь для него — вода, а потом, по мере увеличения объёма выпитого, становится грустным и странным, ещё больше, чем обычно. Аарону сложно дойти до состояния грусти, но никто не говорит, что ему это не удавалось. Нынешнее же его состояние Джон бегло оценивает как «переходное». — Имей в виду, я, чёрт возьми, всё знаю, что сейчас происходит, — раздражённо поясняет Джон, когда Аарон, совершенно не стесняясь, делает глоток из горла бутылки. — Расскажешь? А потом Джон загоняет его в душ, под холодную воду, так ничего и не объясняя. Именно это делает Джона Джоном: через пять минут он отодвигает шторку ванны, чтобы проверить, действительно ли Аарон всё ещё стоит под холодной водой, и самому Аарону в это время совершенно наплевать, как это выглядит. Джон караулит его возле раковины и ещё через десять минут разрешает выйти, потому что Аарон жалуется, что ему жутко холодно. Он подаёт полотенце и позволяет одеться в одиночестве. Примерно в этом и заключается разница в отношениях с Джоном. Аарон, хоть и немного, приходит в себя. Пока он одевается, Джон закупоривает бутылку вина, достаёт из-под кровати Тревора не просто картонную коробку из-под упаковок с печеньем, вроде скаутской, а целую маленькую сокровищницу на все случаи жизни, потому что Тревор совершеннолетний, но всё равно пьёт втайне от родителей. Он прячет вино от Аарона, ведь с пьяным Аароном сложно вести сложный диалог, да и просто видеть пьяного Аарона — сложно. Особенно когда сам трезв. С пьяным Аароном, когда он не пьёт слишком много, забавно и интересно проводить время, но его жалостливый вид просто невыносим, когда он начинает грустить. Джон всё ещё зол на него. И он может беспрепятственно и с чистой совестью злиться на Аарона, пока тот сидит перед ним на кухне, пьёт тёплый и очень сладкий чай, и он всё ещё недостаточно трезв. Джон присаживается на край кухонной тумбы, скрещивает руки на груди и злится, по-прежнему злится на Аарона за то, что тот просто не позвонил ему. Иногда всё, чего хочет Джон, заключается в единственном звонке, до которого его старшие товарищи никак не могут дойти. Аарон, сидя за столом поблизости, не может оторвать взгляда от скатерти и от прозрачного дна стеклянной кружки, потому что смотреть на Джона, который залез к нему в окно и застал не в самом лучшем виде, слишком тяжело. — Ну, так что? — изрекает Джон, когда молчание затягивается. — Расскажешь, что происходит? — Нет, — быстро произносит Аарон, не поднимая глаз. — А если я спрошу у Бена? — Спрашивай, — Аарон пожимает плечами и всё-таки встречается с Джоном взглядом. — Уже. Аарон вздрагивает. Где-то в глубине себя, пусть он и не всё сейчас понимает, но он вздрагивает, потому что не может знать, что же рассказал Бен; что же знает Бен. Догадывается? Не догадывается? Аарон не видит смысла волноваться об этом. Смысл, безусловно, существует, и даже имеет некую актуальность в сложившейся ситуации, однако Аарон его не замечает. Он с трудом сглатывает под выжидающим и настойчивым взглядом Джона, а внутри поднимается буря негодования из-за вторжения в личную жизнь. Но Аарон тут же давит её в себе. — Просто расскажи мне, и всё это дерьмо закончится, — выдыхает Джон, когда понимает, что едва ли так просто он услышит что-то дельное. — Если не можешь поговорить с Беном, так уж и быть, сделаю это за тебя. — Бен меня пошлёт со всем этим, — Аарон старательно отмахивается и уже встаёт из-за стола, потому что в конкретный момент попросту не намерен терпеть издевательства в родном доме. — С чем? — только и звучит в спину, когда Аарон пытается скрыться в коридоре. Его лица не видно, но Аарон мгновенно заливается румянцем, и говорить вслух о своих чувствах, даже с Джоном — очень и очень странно. Он ни с кем не говорит о своих чувствах. И не слишком уверен, что следует начинать. Джон давит на него. Аарон отчётливо ощущает на себе давление его пытливого взгляда, его слов, которые всегда по непонятным причинам пробирают до самых костей, его интонаций, сложных и причудливых, и его поступков. Никто не проберётся к тебе в дом через окно и не загонит в холодный душ, чтобы ты протрезвел и решил свои проблемы. Никто, кроме Джона. Джон будто бы съедает тебя, ковыряет твоё нутро чайной ложкой, не желает отступать, когда получает отказ, и всё продолжает руками доставать из тебя гной. Его очень хочется послать как можно дальше, попросить больше никогда не открывать свой рот и не здороваться на улице. Но не получается. Потому что это Джон, и он слишком много для тебя сделал. Джон — весёлый парень. Джон умеет веселиться, как никто другой, и Джон умеет кривляться, как никто другой, вот только в этот раз всё не слишком располагает к веселью. Он повеселится, когда этот кошмар с Аароном, Беном и их ужасными отношениями, при поддержке непроходимой глупости, закончится. Всё это в один момент превратилось в кошмар. И только Иэн, что на месяц уехал из города, оказывается спасён. Потому что Бен бессовестно жалуется Джону на Аарона, Аарон ведёт себя так, будто у него проблемы с головой, голова Аарона отказывается отвечать на поступающие запросы, и человеком, который находится посередине всего этого, оказывается Джон. Когда всё закончится, он даже станцует. — С чем пошлёт? — повторяет свой вопрос Джон, зная, что Аарон так и никуда не ушёл из коридора. Он не слышал чужих шагов. Аарон собирается со всеми своими мыслями и на выдохе произносит: — С любовью. С Джоном сложно вести диалог, когда он решает твои проблемы. Джон словно ветеринар, который помогает корове родить телёнка: он погружается в твои проблемы так же глубоко, потому что проблемы, чаще всего, похожи на новорождённых телят, и он делает это с такой же обыденностью и такой же усталостью, с какой делает сельский ветеринар. Джон грызёт его на уровне телепатии.~=*=~
Бен и Аарон заходят в школу так, будто Джон не хотел вчера их по отдельности задушить. Джон сначала что-то долго и настойчиво доказывал Аарону на его кухне, а Аарон кивал, соглашался, что он всё правильно объясняет, и всё равно ничего не сделал. Джону это надоело, и он пошёл к Бену, которому тоже что-то долго рассказывал на крыльце его дома, и Бен тоже кивал, тоже соглашался и тоже ничего не сделал. Если бы Джон сейчас их видел, он, может быть, заплакал бы от отчаяния. Но Джон, к своему счастью, учится в другой старшей школе. На пороге Бена встречают едва знакомые люди и просят отбить «пять». К нему подходят сначала два парня, потом три девушки, следом ещё небольшая компания, и Аарон ненавязчиво напоминает ему, что они ещё в холле. Бен понимает, что проще идти с поднятой рукой. Ученики, которых он всегда только мельком видел в коридорах, или те, кто узнал о Ковалевиче только после вчерашних ошеломительных новостей, идут навстречу, на ходу отбивая Бену «пять». Он идёт по школе и чувствует себя бейсболистом после только что закончившегося матча. Он совершенно не знает, в чём дело. Но если это часть издевательства, то Бен готов в нём поучаствовать. Они не дети, и издевательства их стали изощрённее. В кабинете истории Бен сидит на своём месте, а Аарон — на его парте. Пока они идут по коридору, помимо звонких хлопков их шествие, будто выступление диковинных зверей по арене цирка, сопровождается неоднозначными взглядами. Потому что это Ковалевич, и до конца следующей недели никто не оставит его без неоднозначного взгляда. Взглядом Ковалевича теперь принято провожать, и кажется, будто подобным правилам придерживается каждый ученик школы. Ему это не слишком нравится. Аарон в его компании чувствует себя и вовсе неуютно, в окружении всех этих назойливых лиц и всё в таком духе, а внешне Бену будто бы всё равно. Смотрят и смотрят. Ну, и пусть смотрят. Ему от этого что? — О, Ковалевич, — приветствует Бена Натан, не слишком бодрым голосом, но голосом, достойным первого урока ранним утром. Бен с неохотой поднимает глаза и очень, очень и ещё раз очень тяжело выдыхает, когда видит перед собой Натана, присевшего на край парты по соседству. Таким вздохом можно поднять цунами. Но Бен выдыхает, чтобы успокоиться. Помогает. Совсем немного. — Чего тебе? — слабо интересуется Бен, и когда Натан не слишком тонко пытается намекнуть на присутствие Аарона при разговоре, Бен обрывает неумелые попытки произносить вслух слова: — Говори при нём. Аарона никто и не спрашивает. Он уже встаёт с парты, потому что знает, что дальнейший разговор не будет его радовать, однако своими словами Бен буквально заставляет его остаться. Даже не спросив. Он опускается обратно на парту и отчего-то чувствует, что ничем хорошим этот разговор не закончится. — Ладно, — соглашается Натан. — Знаешь, я ведь вчера так постарался и всем сказал, что пошутил. Сказал об этом вообще всем. Люди не хотели верить, но мне пришлось их убедить, и теперь вся школа сговорилась, что ты молодец, раз выдержал такой напор дерьма и вернулся. И, если что, я не хотел ничего никому говорить сначала. Я поспорил с Терри на желание, проиграл, и позавчера он попросил рассказать свою самую страшную тайну. — Почувствовав, что умаслить Бена точно не получается, и всё неминуемо идёт к тому, к чему идёт, Натан продолжает: — Ты ведь не говорил, что я обязан об этом молчать. А ещё, Бен, я могу опять сказать, что пошутил. Что ты действительно мне отсосал, и всё опять начнётся заново. — И зачем оно тебе? — без особого интереса спрашивает Бен, едва не подпирая голову рукой. — Шантаж? Могу предложить условия, на которых я ничего не буду исправлять. — И зачем тебе шантаж? — Ты неплохо отсасываешь. — И зачем тебе вести себя как мудак? — Это было обидно. Бен может быть тысячу раз против насилия. Бен может быть миллион раз против насилия. Бен может считать что угодно и что угодно поддерживать. Но не сейчас. Сейчас все собственные убеждения кажутся несущественными, все проблемы, кроме одной, неважными, а эта самая единственная проблема стоит перед ним беззащитная и самодовольная. Бен встаёт и с размаху бьёт Натана кулаком нос. — Тут человек головой об парту ударился! — кричит он, когда усаживается обратно на стул. — Отведите его кто-нибудь к врачу! Психиатру, — тихо добавляет он, когда понимает, что привлёк достаточно внимания. Натан, бросив гневный взгляд, ничего не говорит, но уходит из кабинета, держась за свой сломанный нос. Бену абсолютно не стыдно. Он против насилия, хорошо. Но ещё он против, категорически и всем сердцем против вот таких вот отвратительных, неприятных и двуличных людей. Аарон сидит на парте и молчит, даже не зная, что и сказать. Он не был близко знаком с Натаном и не знает людей, которые могли быть с ним близко знакомы. Он едва знает его фамилию — Уорд. Натан Уорд — человек, которому якобы отсосал Ковалевич — теперь его все знают именно так. Он смотрит на свои переплетённые пальцы, потом на носки кед, и подаёт голос, когда в голове рождается вопрос. Вопрос этот уже не кажется ему неприличным. — Но ты ведь правда ему отсосал? — Правда. Отсосал, — тихо и твёрдо соглашается Бен и остаётся совершенно спокойным. — И как оно? — отчего-то Аарон решает, что сейчас самое время для глупых и категорически неуместных расспросов. — Если честно, странно, — поддаётся и отвечает Бен, глядя перед собой. — И если честно, возбуждает. Аарон неопределённо хмыкает, выражая не столько солидарность, сколько сведения, что он понял, что имеет ввиду Бен. А Бен и не понимает, зачем это сказал. Быть может, затем, что он ушёл от Натана, когда понял, что сам действительно начинает возбуждаться, и штаны постепенно становились теснее. Или не затем. Кто его знает.~=*=~
Натан Уорд сидит на спортивной площадке старшей школы во время урока физкультуры со сломанным носом, когда к нему подходит Терри — человек, которому он, дурак, зачем-то всё рассказал. Как и положено, Натан понимает, насколько ужасно себя вёл, только когда всё заканчивается. Натан твёрдо решает: всё заканчивается. Пусть все считают, что он очень круто пошутил, и оставят, наконец, его в покое. Умы людей — сложная, неизученная и совершенно нелогичная вещь, так что брать за неё ответственность себе дороже. С интервалом в минуту Натан дотрагивается до своего сломанного носа, а тот отзывается сильной болью, и Натан быстро убирает руку. Натан — человек, которому якобы отсосал Ковалевич — Уорд. И ведь это действительно правда. Но никому, наверное, об это лучше не знать. Терри подсаживается к нему и неуверенно хлопает по плечу, ободряя: «Ничего, парень, ничего. Из-за моих болтливости и желания повеселиться тебе сломали нос, но всё наладится». — Но ты ведь не говорил, что я обязан об этом молчать, — пытается упрекнуть его Терри, и попытка с треском проваливается. Терри — капитан школьной команды по бейсболу. И этим всё сказано. — Зря ты заставил меня его шантажировать, — вслух делает вывод Натан. Рука Терри перемещается на его плечо и касается каштановых волос. Это не слишком утешает. Натана не так уж сильно волнует собственный сломанный нос, потому что кости срастаются, и переломы со временем заживают, а вот всё отвратительное в себе со временем только накапливается. Терри совсем ему не помогает. Совсем. Терри всегда делает только хуже. И Терри будто бы об этом знает, потому что всегда должен быть кто-то плохой. Даже если Терри — не такой уж и плохой, просто бесцеремонный, наглый и слишком открытый, когда дело касается общения с людьми. В конце концов, он общается с Натаном Уордом. Терри считает, что его мнение, — безусловно, самое ценное, а его присутствие обязательно при каждом важном событии. И пусть он так считает, потому что, в общем и целом, до него никому нет дела. Может, он и капитан школьной команды по бейсболу. Может, они что-то и выигрывали с его капитанством. Но ведь это Канада, что бы о ней ни говорили. — Может, и зря, — соглашается Терри и дружеским жестом обнимает Натана за плечи. — Я же не знал, что он тебе нос сломает. — Даже я бы себе за такое нос сломал. — Натан вновь касается своего носа и тихо шипит от боли. Он не представляет, зачем повторяет подобное снова и снова. Беседа их не то чтобы не клеится, но идёт как-то очень натянуто. Натан в своей преданности Терри едва осознаёт, почему Терри — урод, а Терри рад, что Натан осознаёт это с большим трудом. Натан настойчиво хочет о чём-то спросить. Хочет узнать, почему отдуваться пришлось именно ему, почему он вообще сказал кому-то о действительно серьёзной тайне, почему ведёт себя так, будто ничего и не случилось, и почему же он всё-таки такой урод. — А тебе всё это зачем? — лишь спрашивает Натан, повернув голову. Терри ухмыляется: — Приревновал тебя? — И он выдерживает паузу. — Шутка, конечно, но как отмазка пойдёт. Натан повторяет про себя: «Приревновал?» Ему верится в это очень и очень слабо. Он прекрасно видит, что происходит у Ковалевича с Соловонюком, и, быть может, даже хочет для себя нечто подобное, однако слова звучат слишком похожими на шутку. Может, он и хочет тех отношений Ковалевича и Соловонюка, потому что эти двое всегда попадаются ему на глаза, и между ними просто не может ничего не быть, даже сегодня... И Натан одёргивает себя, ведь знает, отлично знает, что Терри ничего такого от него не нужно. Терри просто... Идиот?~=*=~
Джон обещает сломать нос и Аарону тоже, если тот не возьмёт себя в руки и не поговорит с Беном. Он твердит, как заведённый, что разговор если не решит проблемы, то хотя бы поможет разобраться, в чём они состоят. С точки зрения Джона, у Аарона и Бена полно проблем, и при этом ни один, ни другой толком не знает, как они выглядят. Он очень убедительно обещает: если они не поговорят друг с другом, он сделает это за них, и им из-за этого будет очень и очень стыдно. А в следующий момент Джон кричит, что на него напала огромная воздушная акула, и бросает трубку. Аарон, как и положено, полностью с ним согласен. Он считает правильным каждое слово Джона. И всё равно с трудом поднимается на ноги, чтобы пойти в чужой дом и, наконец, нормально увидеться с Беном. Его разрывают противоречия и страх. Аарон смотрит на события двух прошедших дней и не верит, что всё так быстро успокоилось. Сначала школу, как при землетрясении, болтало из стороны в сторону из-за новости о Бене и Натане. Аарон дрочил на это в школьном туалете, рассказал об этом Бену и пил. На следующий день все занятия школу болтало из стороны в сторону потому, что Натан убедил их в том, что произошедшее — хорошая шутка. Бен сломал ему нос, и они разошлись без лишних последствий. А теперь Аарон звонит ему, словно эти два дня были не более, чем происками больного воображения, и почему-то считает, что всё хорошо. Джон убедил его, что всё хорошо, и его угораздило поверить. Он боится представить, что, в свою очередь, происходит в голове Бена. Однако Аарон берёт себя в руки и встречается с ним. Вне школы это даётся ему с трудом. Ещё ранее утро, когда встаёшь, привыкнув к раннему началу занятий в школе, и бродишь в свой выходной по улицам, потому что все предпочитают оставаться дома. Подходит к концу третья неделя июня. Аарон провожает её, сидя на качелях, что стоят на детской площадке неподалёку от дома Бена. Бен выходит навстречу ещё сонный, в домашней футболке старшего брата, что больше его на несколько размеров и на ветру раздувается, как парус, и присаживается рядом с Аароном на качели, рассчитанные на трёх детей или на двух подростков, отдалённо похожих на Аарона и Бена. Из-за Бена даже появляется немного свободного места. Бен усердно молчит. Ему очень хочется поговорить, совершенно не важно, о чём, но он держится за цепь качели и рассматривает деревья на детской площадке. В деревьях гуляет ветер. Из-за этого молчания Аарон не просто чувствует себя неуютно, он вопит внутри себя и проклинает Джона, потому что это Джон надоумил его прийти к Бену. Ничего этого делать не стоило. Ничего этого делать не стоило. Ничего этого... — Мне кажется, уже давно стоит это обсудить, — начинает говорить Аарон, абсолютно уверенный в том, что он собирался молчать. Бен согласно кивает, не поворачивая головы. Всё дело в Бене. Аарон уверен в этом так же сильно, как в том, что он не был намерен говорить ничего подобного. Аарон точно знает: полюби он кого угодно, любого другого человека на планете, и неважно, девушку или парня, они бы давно всё обсудили и всё вместе решили. А с Беном так нельзя. Бен — совсем другое дело. С Беном он совершает необдуманные поступки и делает глупые вещи, и в моменты, когда это происходит, Аарон не думает ни о чём таком. Его совесть, разум, здравый смысл — все они разом замолкают, будто бы с потрохами выдавая Аарона Бену. С Беном нельзя обсудить чувства, потому что до последнего непонятно, что это: взаимность, или Бен просто дурачится и ведёт себя, как обычно. Бена нельзя обнять без задней мысли или с любой из задних мыслей. Бена можно просто обнять. Бен сам обнимает, зарывается в чужую одежду, при всех и ничего не стесняясь. И при этом Бен так же молчит, как и Аарон. — Я... Просто не знаю, что сказать, — после затянувшейся паузы продолжает Аарон, а про себя надеется, что слова сами возникнут в его голове, такими, какими они и должны быть. Бен, на помощь которого в непростом диалоге он рассчитывал всё это время, вдруг подаёт голос: — Давай... Давай сделаем так. Я просто перечислю кое-какие факты, и если они соответствуют действительности, то мы об этом скажем. Просто чтобы прояснить ситуацию, окей? Начнём с самого очевидного. Я... Я отсосал Натану. — И Бен кивает в подтверждение своих слов, принося себя в жертву ради поддержания разговора. — Любую собаку сейчас спроси, она об этом слышала. Натан пытался заставить меня сделать это ещё раз, потому что ему понравилось. Хорошо, это тоже правда. Ещё факт! Я не закончил и первый раз, а просто встал и ушёл, типа... Чёрт, ну, не хотел я, чтобы он кончал, к тому же, он бы зажмотил и сделал бы мне это или в рот, или на лицо. — Какие-то невесёлые факты, — замечает Аарон. — Я просто обрисовываю картину происходящего. Это для того, чтобы ты понимал, что я в таком же дерьме, как и ты. Потому что теперь твоя очередь. Я задам вопросы. Ты дрочил на меня в туалете? — В школьном, — согласно кивает Аарон, и его сердце колотится в горле. — В школьном, — произносит Бен с интонацией «я уже смирился». — И ты... Делал это не в первый раз? — Нет, — вновь соглашается Аарон и замечает, что собственные руки начинают дрожать. Потому что рядом с ним Бен. Бен касается его плеча своим. Бен вот-вот спросит то, что не хватает духу сказать Аарону. Бен так же не понимает, что творит, как и он. — Не скажешь, когда ещё? Нет? Ладно. Хорошо. Ещё вопрос. Ты любишь меня? — Я думаю, теперь это очевидно. Бен смотрит на него. Впервые за весь разговор он смотрит в тёмные глаза Аарона, и Аарон не знает, что должен делать. Романтические фильмы дают чёткие указания по этому поводу, а ведь он их даже не смотрит. И вместе с тем прекрасно всё понимает. Бен сам тянется вперёд, и кажется Аарону в этот момент таким же красивым, каким он видит его в своей голове. Весь внутренний мир Аарона переворачивается с ног на голову, закипает, грохочет и мечется, словно пугливый зверь, а потом запросто ломается и замолкает. Его внутренний мир — огромный механизм, который в один момент приходит в негодность. Он не чувствует больше ничего, только губы Бена, целующие его, и собственные руки, которые касаются скул на чужом лице. Бен как раз смотрит романтические фильмы. — Ты ведь понимаешь, что даже переезд в другую страну не спасёт тебя от отношений со мной? — улыбается Бен, и Аарон его не слышит, потому что собственное сердце грохочет и заглушает своим стуком весь окружающий мир. — Я не слишком понял момента с минетом, — вдруг вспоминает Аарон через несколько часов, когда они сидят у Бена и смотрят «В джазе только девушки». Бен издаёт протяжный вой, закатывает глаза и сильнее обнимает подушку руками и ногами. Этим вопросом он настолько измучил себя самостоятельно, что на него, кажется, развилась аллергия. — Я пришёл к выводу, что решил узнать, нравятся ли мне парни. Секс с ними, — произносит Бен как самую очевидную вещь в мире и отчего-то краснеет. — Заткнись. Не говори ничего. Я всё знаю. Замолчи. Аарон.~=*=~
Аарон откидывается на дверь душевой кабинки, и холод от неё распространяется по телу даже под горячей водой. Лучше так, чем тереться спиной об плитку на стене. Он не может поверить, что делает это опять, спустя столько времени, и когда привычки, если это можно назвать привычкой, остались в прошлом. Бен начал курить, и теперь Аарон вспоминает, как он делает это, когда едва касается пальцами члена. Аарон будто бы и отвык. Вода бьёт в его опущенную голову, и ему всё ещё холодно стоять, спиной касаясь двери кабинки. Аарон опять вспоминает. Аарон вспоминает бесчисленное количество родинок на животе Бена; вспоминает, как Бен целует его собственные родинки на спине. Аарон вспоминает, как Бен стоит на коленях, перед ним на коленях в общественном туалете, и как незнакомый парень смотрит на них, когда они выходят из кабинки. Аарон вспоминает, как Бен ругается сквозь зубы, иногда кусается и скалится, когда Аарон входит в него, а Бен лежит снизу и терпит. У Аарона хватает воспоминаний. И он размеренно водит по члену рукой, вспоминая всё это. Начинает невыносимо болеть голова. Потому что Аарону почти стыдно. Бен сейчас одевается за дверью, в своей комнате, а он стоит под горячим душем и опять дрочит на него, как и полгода назад. Аарон чувствует, что от этого будет сложно избавиться. Если он вообще вынужден будет от этого избавляться. Потому что Бену нравится, и он признаётся в этом, а Аарон начинает быстрее двигать рукой, когда вспоминает, пусть и смутно, как Бен ему это говорил. Он помнит лучше, чем мог бы, потому что в тот раз он дрочил себе для Бена, а тот смотрел и, когда потом тоже кончил, долго смеялся. Аарону сейчас так же хочется смеяться. Ничего в его жизни не меняется, и всё, изо дня в день, остаётся таким же глупым, каким и было. Он кончает, вспоминая, как Бен был сверху. Этот день тоже был странным. Как и все. Аарон ещё с минуту просто стоит, тяжело дыша, потому что сердце в его груди, даже под шум воды, не желает успокаиваться. Его руки снова чуть подрагивают, а ноги вновь грозятся разъехаться в стороны. Бен ломится в закрытую дверь, думая, что Аарон там уснул, а Аарон всё стоит, и воспоминания не отпускают его. Он моет руки под душем. Вода с грохотом разбивается о ступни, и Аарон всё ещё слышит стук собственного сердца. Ему следует окончательно с этим завязать. Если получится.