Больны

      Мы сидели на мокром песке в три часа ночи. Пили самое дешевое вино и молчали. Если бы не шум волн, я клянусь, я бы слышал, как текут слезы по ее щекам. И шум от этого был бы, как от Виктории, уж поверьте. - Знаешь, когда человек большего всего на свете хочет жить? – внезапно спросила Она. - Когда у него все есть? - Нет, нет… - она смотрит вдаль, будто пытается разглядеть что-то в темноте, будто пытается уловить что-то неуловимое, но никак не получается, - человек больше всего на свете хочет жить, когда он неизлечимо болен. Когда будто еще чуть-чуть!... и конец. Вот тогда у него перед глазами проносится вся жизнь, и он жалеет, что и не жил-то толком.… Но и болезни ведь бывают разные: от некоторых ты сгораешь, словно спичка, за пару дней - а в пламени других ты жаришься декадами. - Ты уже давно расхотела жить, я прав? - И снова нет, - она впервые за все время повернулась ко мне лицом и улыбнулась, как улыбаются маленьким детям, которые задают глупые вопросы, и которым надо все объяснять,- я до одури хочу жить. Настолько, что скоро на стену полезу! - Тогда почему ты не носишь одежду с коротким рукавом, даже когда на дворе август и температура +30? Почему пытаешься избавиться от такой желанной жизни? - Потому что я больна и прикована. А это не жизнь. Ты не понял меня : я хочу жить, не существовать. Абсолютно разные понятия. - Ты не больна, я же знаю. – я выдернул чеку. - Больна! Больна, больна, больна, как же ты не понимаешь, черт возьми! Мы все больны, только почему то никто не может ни поставить диагноз, ни назначить должного лечения!- Она кричала. Я никогда не слышал ее криков. Она никогда не повышала голос – говорила лишь в полголоса или шепотом, такая уж привычка. Ее крик был для меня аномалией. Такое чувство, будто все в мире остановилось, затихло, лишь для того, что бы просто услышать ее крик, в котором было столько боли и страданий, что я усомнился: крик ли это молодой, ничего не видевшей толком, девушки? Я посмотрел ей в глаза, которые кричали, кажется, даже громче, чем она сама. Они были красные от ,непонятных для меня, слез и горели ярче солнца. Картина передо мной настолько меня ошарашила, что я не мог ничего другого, как спросить у нее: - И чем же мы все больны? -Мы больны социумом. Больны рамками приличия и ожиданиями окружающих. Мы больны своими «обязанностями» и ненужными целями. Мы больны страхом выйти за пределы общего понимания, боязнью собственной свободы слова, мысли, действий. Мы больны всеобщей золотой лихорадкой 21 века! Мы больны планированием. Давай я угадаю твой жизненный план : ты хочешь окончить университет, устроится на работу и завести семью; ты планируешь брать трехнедельный отпуск два раза в год, что бы поехать к родителям на дачу или на модный курорт; ты планируешь просидеть всю жизнь в собственной зоне комфорта, восхищаясь теми, кто смог преодолеть боязнь осуждения другими и кто живет настолько, насколько можно вообще жить; ты планируешь планировать бросить все, или, может, выйти на пенсию и уж тогда-то зажить; планируешь после выхода на пенсию считать каждую копейку и жаловаться на внуков, которые «совсем от рук отбились»; планируешь умереть, осознавая, что совсем не жил, а только планировал! Вот скажи, что не правда! Самым ужасным для меня было осознание того, что она действительно права. Ведь так и происходит в конечном итоге. Именно поэтому я молчал, и мое молчание затянулось, кажется, на вечность. Не знаю, через сколько времени Она снова упала на песок рядом со мной , сделала еще глоток вина, и сказала: - Мы все больны. Я такая же. Самое ужасное , что лекарство у нас в руках, но мы не хотим его принимать. Это будто ключи от собственной клетки. Даже не «будто», так и есть. Когда мне хватит смелости повернуть этот ключ в замочной скважине, тогда я и буду жить. Но хватит ли? Начало светать. Мы сидели на мокром песке, и в тишине допивали самое дешевое вино. Она больше не плакала, да и слезы ее были мне уже понятны. Моим главным вопросом стал : А хочу ли я понимать ее слезы?