Ответ

Могут ли гомункулы испытывать неловкость? Энви был абсолютно уверен, что нет. Он в течение многих лет наблюдал, как целую страну готовят для смерти, и ни разу не испытывал ничего сомнительного, смотря в глаза человеческому существу. Наоборот, он чувствовал превосходство, потому что знал будущее, а если проще — о скоропостижной смерти каждого из них. Когда же план его создателя, судя по всему, провалился, гомункул впервые узнал про стыд. Когда его в одиночку выбросило в необъяснимое место, он познал и отчаяние. И теперь, когда после всего случившегося увиделся со Стальным алхимиком, Энви определенно понял, что такое смущение. Этот человек напротив… с самого начала стремился к тому, что в конечном счете постигло Зависть — к проигрышу его, собратьев, Гомункула и всего верховного командования Аместриса. Он не знал, что унижение могло достигать таких пределов. Терять было уже нечего. Теперь Энви со всей серьезностью подошел к вопросу, кто из них двоих был наивнее — мальчишка, не нашедший себе достойного бога, или он, гомункул, который думал, что сможет таковым стать. Мальчишка, который самоотверженно исчерпывал собственные силы, или он, слепо пользовавшийся силой философского камня. Но это не то, что привело Зависть в этот дом. То были просто обрывки из хаотичного вихря его мыслей. Что важнее… — Со стороны выглядит, будто ты засмотрелся, — слова измятым предположением прорезались сквозь тишину. — Со стороны выглядит, будто ты красуешься. — Я не красуюсь. — Ладно, — со светлой улыбкой в глазах. Свободная черная рубаха неприятно терлась о кожу, добавляя этим еще больше отвлекающей, сбивающей с толку массы, какая густо растекалась по сердцу. Энви даже спустя столько времени никак не удавалось привыкнуть к обычной одежде. Это было даже хуже, чем находиться в чужом обличье, пусть даже самом противном. Нечто даже отдаленно похожее на то, что ему было привычно носить, отыскать не удалось, а выкрасть получилось только самое простое и невзрачное. — Ну… В общем-то, с завязанными волосами тебе тоже вроде как идет… — Заткнись, — Энви начинала надоедать эта насмешка, живущая не только во взгляде Эда, но и в голосе, и даже в позе. — Они просто мешаются. Молодой человек вздохнул, явно ожидая более занятного аргумента. — С чего бы тебе тогда их не состричь, если мешают? Или… — губы приоткрылись, но сам он прибывал в минутном сомнении, стоит ли озвучивать свою догадку. — Или они напоминают тебе о... той жизни? Зависть гневно зыркнул на него. — Я не за этим сюда пришел. — Ладно, — Эд непринужденно прищурился. — Тогда зачем? — Ответь мне. — Я не знаю ответа на твой вопрос. — Ты же алхимик! Ты должен знать… — Нет, Энви, — голос стал совсем темным, полным холодных оттенков, какими мерцают подземные воды. — Я не алхимик. — Ха? Ты же… — Я им был, да. Но я обменял свои Врата на… Все, что имею сейчас. — Но... — мысли затвердели, не способные возгласом вырваться из Зависти. Он лишь сомкнул губы и начал хмуриться сильнее, чем прежде. Это было некрасивое молчание, неуютное. Оно было похоже на затаившегося в засаде зверя. Энви сидел в кресле, а перед ним, подмяв под себя ногу, на таком же сидении устроился длинноволосый молодой человек, которого уже не поворачивался язык назвать коротышкой, над которым уже не казалось забавным издеваться, который… был взрослым, спокойным и уверенным. Это пробуждало в Энви в достатке отречения, будто тот его предал. Возможно, дела так обстояли потому, что находились они в доме именно Эдварда, и здесь, очевидно, он имел в руках и сознании всякое преимущество, нужное и не нужное. Между тем бывший, как оказалось, алхимик вглядывался в Зависть, и тот все дивился, как Элрику еще не стало от этого противно. Слишком пристально. Слишком глубоко он пытался копнуть, словно находясь в поисках того… что в Энви, в сущности, не должно обитать, но по некоторым загадочным причинам это что-то оставляло в нем свои следы. Но разозлиться особо не получалось: смотрел молодой человек все же более изучающе, чем оценивающе. — Энви, — наконец заговорил Эд. — Что с тобой стало? Расскажи. — Я уже… — Этого недостаточно. — Зачем?.. — М… — взгляд отчего-то растерянно заметался. — Может быть... тогда ты получишь ответ. — Так ты его знаешь! — грозно. — Не то чтобы… — Эдвард потер шею. — Но это ведь поможет мне обзавестись нужными мыслями… Понимаешь? Не от чего оттолкнуться. Зависть долго смотрел ему в глаза. — Если расскажу, то?.. — Равноценный обмен, — спешно пояснил Эд, будто оправдываясь. — Твоя история — мои предположения. — Равноценный обмен? — слова были пронизаны ледяным, грубым возмущением. — Ты же больше не алхимик. Эдвард повторно выдохнул, и раз от раза он делал это все более устало, даже лениво. Это не могло не задевать Энви. — И что же? Закон любой точной науки есть закон мироздания. Алхимики хоть и используют его, но не подчиняться ему не могут. Уж как не мне знать об этом, — рука, которую раньше заменяла автоброня, сама собой дрогнула — Зависть успел заметить. Эдвард уже было застыл, схваченный воспоминаниями, но, как только гость снова попал в его поле зрения, он очнулся. — Так вот… Алхимики используют Закон равноценного обмена, но это не значит, что его не существует в жизнях простых людей… в наших жизнях. В ответ Зависть резко и взъерошено поднял взгляд, точно молодой человек выдал нечто крайне неприличное. И ему-то Энви собрался открыться? Ему он отчего-то не боялся поведать обо всем? Было стыдно за себя самого. Эдвард точно хотел выслушивать? Или ему в этой глуши настолько скучно, что он готов вдумываться в россказни заклятого врага? Все равно. Пусть даже так, пути назад нет. Все подобные попытки подсознания защитить себя предусмотрены, и пора было засунуть свою врожденную скрытность куда подальше. — Похоже, миру мы стали не нужны сразу же, стоило только исчезнуть тому, чьи грехи мы в себя вобрали, — начал Энви. — Поэтому… Сначала были врата. — Врата? — Зависть утвердительно кивнул. — Не помню, как оказался там. Когда очнулся, ничего, кроме них, уже не было. Такое чувство было... знакомое, — непривычно тихо проговорил он. — Будто снова оказался в желудке у Глаттони. Никто не являлся, не говорил. Я думал, что просто погиб. — Может, так оно и было? Всего миг — и Зависть выглядел почти испуганным. — Мертвые не возвращаются… Ты что, шутишь? — Шучу. — Очень смешно. — Нет. — Согласен. Ухмылки украсили их лица еле заметными тенями смирения. Удивительно, насколько легко и пренебрежительно они могли говорить о том, что заставляло сердца обычных людей замирать в ужасе и топить умы в тяжелых думах, — о смерти. — Так или иначе, если бы я умер, то тогда мои разум и тело рассоединились, а так как души как таковой у меня не было, я просто исчез бы. Но я прекрасно осознаю, кем был. Следовательно, эта была какая-то бессмысленная ловушка. Добровольная тюрьма. — Бессмысленная, — не своим голосом повторил Эдвард, но, подобно всякой странности в его поведении, ничего такого не было в следующую же секунду. — А сколько ты здесь, в этом мире? — Несколько недель. — То есть, перед вратами ты пробыл… — Несколько дней. Так казалось. — Что? — Зависть знал, что он так отреагирует. Но он не лгал. Молодой человек выглядел совсем как тогда, когда гомункул пять лет назад сказал ему, что им суждено встретить свою кончину в вечной тьме трещины между реальностью и Истиной. Он был потерян, и черт знает, что связывало его теперь с этим домом, городком, страной — миром… — Энви, — бывший алхимик заговорил осторожно. — Прошло пять лет… Лицо у того саркастично скривилось. — Я заметил! Но это и вправду длилось совсем немного, — Зависть поморщился, подбирая нужные слова. — Думаешь.. время там течет по-другому? — Определенно. И твое тело тоже росло, насколько я вижу. Но, видимо, — Эдвард взялся за подбородок, — наш разум не в состоянии делать осознанные скачки во времени даже в области нахождения Врат Истины. Поэтому для нас это будет казаться сиюминутным происшествием. Энви готов был поспорить, что этот парень не бросил науку, даже лишившись способности использовать алхимию. Быть может, он теперь изучал ее… на расстоянии? — Выходит, — обескураженность покрывалась полупрозрачной пленкой печали, — что для тебя с момента попадания к Вратам и до нынешнего прошло не более месяца? — Да, — равнодушно. Теперь Элрик выглядел сдержаннее, лишившись за раз всего задора и развязности. Он будто пытался подавить в себе какое-то чувство, но Энви слишком плохо знал людей и их души, чтобы разгадать, какое именно. Он мог лишь наблюдать, как перемешиваются, сталкиваются и соединяются в Эдварде звенья его памяти и ощущений, и не мог никак понять, доставляло ли это радость или боль. Это было удивительно. Зависть думал, что его сложно удивить. Но, если посудить, он и вправду думал много всего лишнего. — Ладно, — сказал молодой человек. — Продолжай. — Однажды мне просто захотелось, чтобы они открылись, — Энви уловил незваную тоску в собственном голосе. — И так… я вернулся. Эдвард скептически посмотрел на него. В глазах проносилось нечто весомое, жаждущее подробностей, но бывший алхимик промолчал. — Я стал уязвим. Получал много травм, потому что забывал об этом, — броско продолжал Зависть, разминая затекшие спину и плечи. — Я познал голод и убедился, что не могу трансформироваться. Я не сумел найти никого из гомункулов. Эд не к месту усмехнулся, скрещивая руки: — Еще бы ты их нашел… Первое раздраженное хрипение. Хмурый, как готовое разрыдаться небо, взгляд. Темнота, окутывающая рассудок. Но все же Энви решил, что рано срываться. В конце концов, он еще не знает ответа… — Став… таким, я понял, что не имею даже имени, — долгое молчание оборвалось неуверенно, бесшумно. — Люди не примут того, кого всегда звали «Завистью». — Так ты хочешь, чтобы тебя приняли? — Что? — Ты не расслышал себя? — Я не это имел в виду! — немного погодя. — А что же? — Гх… — вторая волна, треском отдающаяся в горле. Зависть (неужели снова?) думал, что время меняет людей. А этот коро… нет, уже перекоротышка так и остался странным, сложным, туманным — раздражающим. — Я не понимаю тебя. — Ты не понимаешь даже себя… — благо, у Энви слух острее, чем у большинства. Так бы он точно не расслышал. — Чт… — Нет, ничего… Ничего, — произнесено так твердо и быстро, что даже продолжать разговор не хотелось — будто нить, ведущую их к истине, в мгновение ока разорвало одно лишь слово. Они молчали. Оба хорошо понимали, что уже наговорили много лишнего, и гораздо лучше — что наговорят еще столько же. Энви не давало покоя, насколько неравным было отношение этого очередного их совместного, соперничающего безмолвия и вопросов, которые переполняли его. Он никогда еще не желал узнать за раз так много, слушать так внимательно и обдумывать ответы так старательно. И что же вместо всего этого? Целое ничего. Они оба, упрямые и не способные забыть до конца старые обиды, лишь тратили свое время, заполняя минуты бездействием. Это было невозможно. Все было невозможно даже для него, Энви, когда-то вытворявшего вещи, на которые не был способен ни один из смертных. Все, в чем он был уверен, сделалось до такой степени чужим, что вынудило его прийти сюда и терпеть еще больше, чем прежде. ...Мало Зависти раздирающих память истошных предсмертных криков? Мало ему крови, от цвета которой рябит в глазах? Мало всего этого каждую ночь? — Это тело… просто невыносимо. Все эти ощущения, которые переполняют... от них не избавиться. Сколько бы раз я ни пытался, невозможно это как-то заглушить или ослабить. Ударяет всякий раз с новой силой. — Что ты не можешь контролировать? — Эд был до пугающего серьезен. — Прошлое, — отрешенно выдавил Зависть через полминуты. — Все, что я делал в прошлом… оно не отступает. Возвращается снова и снова. — Оно… является к тебе во сне? — Да. — Выходит, ты и в нем теперь нуждаешься? — Да. Эдвард смотрел в окно. Что он там видел? Явно не деревенский пейзаж. Что-то гораздо, гораздо более тяжелое и томное. Слабые пятна света подрагивали на его скулах, перемежаясь с узкими бледными тенями от волос. Золотистые глаза, казалось, гасли. — Энви… — гость с немым вопросом обратил на него взгляд. Эд медлил, а Зависти все было не понять, что могло настолько задевать молодого человека, чтобы потом так прозрачно просматривалось в нем тихое, смиренное волнение. — Тебе больно?.. — Что?.. Бывший алхимик словно застыл. При выдохе грудь практически не шевелилась, вечно заинтересованное в чем-то выражение скрылось под каменной маской. — Мы не забываем, — ответил Эдвард, и Зависть поразил этот голос, залитый, казалось, тяготами всей перенасыщенной жизни Стального алхимика. — Все, содеянное в прошлом, может преследовать и мучить нас сколько угодно, даже делать сумасшедшими. То, что терзает сердце, невозможно забыть. Я вижу, что и тебе не удается, кем бы ты ни был. И это влияет на тебя куда сильнее, чем ты или я могли представить, — легкий шорох — они смотрели друг другу в глаза. — Может ли быть, что тебе больно от того, что ты делал в прошлом? Веки Зависти разошлись, движимые потрясением. — Что ты… мелешь? — Энви, — произнес Эд. — Ты жалеешь. Но гомункулам чуждо это, не так ли? Сострадание, стремление помочь, избавить от мук кого-либо или себя самого… Они ничего этого не знают, потому что камень подавляет в них подобное. А сейчас... посмотри, ты сам пытаешься освободиться. Значит, ты просто жалеешь об этом. Гм... Энви, — зачем он так часто повторяет его «имя»? Это напрягало все больше и больше. — Неужели ты пришел ко мне с раскаянием? Зависть и сам бы хотел это знать. Зачем он здесь? Почему именно здесь? С какой целью? Получить ответ? Только вот чем дальше они заходили, тем призрачнее становилась надежда, что он получит желаемое. — Я не знаю, — он склонился, бессильно уронив голову. — Я уже ничего не могу понять. Я… Почему я?.. — Ты этого хотел? — А?.. — Стать таким, — с успокаивающей простотой отозвался Элрик. — Страдать, жалеть и чувствовать еще огромное множество всего, что доступно человеческому сердцу. Ты хотел всего этого? — Я?.. Не знаю. Не знаю! Я разбираюсь в этом не больше тебя, знаешь ли. Даже если б вдруг и хотел, не думал, что буду испытывать… это. Слышать и видеть… их. Оттуда, куда уже пути нет. — Вот как… — удивлению гостя не было предела: Эд кротко улыбнулся. — Энви, зачем ты здесь? — Что?! Ты опять это спрашиваешь? Я ведь уже сказал... — Потому что я алхимик? Но я не алхимик, — как по-взрослому важно он это говорил! Как из-за этого напрягались нервы. — А это значит, что никто, кроме тебя самого, ответа не знает. Так почему ты все еще здесь? — К чему ты клонишь? — не получилось произнести это нормально, вышло как-то рывком. — Ни к чему. Просто вопрос. Зависть долго молчал, копался в собственных ощущениях в попытке собрать их, подобно пазлу, но от бестолковой мины избавиться так и не удалось. — Он не… — Непростой? — ловко докончил Эдвард за запнувшегося собеседника. — Занятно… Энви фыркнул. — И все же ты к чему-то клонишь. — Наверное. Я не больше тебя разбираюсь в этом, знаешь ли, — пожав плечами. — Почему ты искал это место, почему пришел ко мне? Почему доверил мне все, что тебя волнует? Собираешься убить меня после, сказав, что я во всем виноват? — Что?! — Разве нет? — Да чтоб тебя! — вскрикнул Зависть и рефлекторно привстал, вцепившись в кожаные подлокотники. — С чего вдруг? — Так ты больше не убиваешь? — Какого черта?! Хватит уже, хватит! Что тебе надо от меня? Разве не я здесь должен задавать вопросы? — понизить голос выходило с трудом. — Я… ведь сделал, что ты просил, не так ли? Я рассказал все, что знаю. Твоя очередь! — Ладно, — холодно произнес Эдвард. — Задай его снова. Энви непонятливо сощурился. — Задай вопрос, — повторил молодой человек. Признаться честно, Зависть устал. Он запутался еще сильнее и жалел, что находился здесь. Как только можно было подумать, что он получит помощь от такого, как Стальной алхимик? Да этот парень, видать, просто издевается над Энви из мести, отыгрываясь такими глупыми вопросами и просьбами и подкрепляя все это идиотским алхимическим законом. Надо же… как сильно может быть в человеке желание унизить кого-то другого… Злопамятность, жажда возмездия, насмешки — все, что он получит в ответ от мира, который когда-то страдал от рук гомункула, изнывая в залитых кровавым блеском муках. Да… Это поистине равноценный обмен. Вот только Зависти было известно, что это пустое. Просто навязчивые мысли, которые сотворены только его подорванным от страха сознанием. Ничего этого в Эдварде не было и быть не могло: ни один жест, ни тон, ни что-то внутреннее, проглядывающееся во взгляде — ничего не было подтверждением таких выводов. Возможно, Энви было бы легче, будь это правдой… Он ведь не знал, что такое эти благородные порывы. Он ни на секунду не мог принять того, что ему и правда помогают, добровольно и усердно. Он боялся принять это. Зависть понятия не имел, что за игру ведет этот человек и какие позиции они занимают, но определенно чувствовал, что нет выбора, кроме как соблюдать ее правила. — Почему я стал человеком? — Энви будто перенесся назад во времени — в ту самую секунду, когда он стоял на крыльце этого дома и выдал первые слова, что привели его сюда. Первые за пять лет. Как волнителен момент ожидания. Он прожигает насквозь, оставляя в тебе огромные чернеющие дыры и дряхлые ошметки плоти. Он всегда стоил того. Он всегда продвигал вперед, даруя новую полезную информацию. Но только не в этом случае. — Я не знаю. — Эдвард Элрик! — Энви вскочил и вмиг оказался перед бывшим алхимиком, приподнимая того за ворот. Привычное шипение высвобождалось из легких Зависти. Краем сознания он понимал, что злиться на Элрика-старшего за это было как минимум по-детски: ему несколько раз было сказано, что ответа он не получит. Но руки сами тянулись, а кулаки чесались… Удара не последовало. В один момент факт завязывания драки показался таким бессмысленным, таким тщетным, что Зависть только сильнее сжал ткань, яростно сдавливая челюсти. Да что вообще взять с этого парня? Он как мешался на пути, как был бесполезен, пока был государственным алхимиком, так и сейчас… — Я не знаю. Не могу знать, — как ни в чем не бывало рассуждал Эд. — Но… Похоже, Истина дала кое-кому шанс исправиться. Энви безгласно рассмеялся: слишком глупое предположение. — Ты и сам знаешь, что это невозможно, — едко опроверг Зависть. — Да… — в согласии улыбался бывший алхимик. Вот только улыбка быстро стерлась, оставляя на своем месте вполне серьезный настрой. — Но что-то мне подсказывает, что ты оказался здесь именно поэтому. Недопонимание перемешивало в Энви все внутреннее. Эта загадочность была так нелепа, что хотелось смеяться громче, но ведь все это было реальностью… Странной, чужой реальностью брошенного дитя алхимии. — Когда нам плохо, когда все происходящее в жизни подталкивает к грани, мы стараемся найти ответы, тянемся к тем, от кого ждем помощи. Мы нуждаемся в том, чтобы… — Эдвард не заметил, как его ладони обвили локти Энви, а в чертах лица осело нечто мягкое, умоляющее. — Разделить с кем-то свои переживания. Равноценный обмен, помнишь? Это то, что делает людей людьми — мы всегда отдаем миру что-то, даже если это чувства… — Чушь! — Зависть отпустил Эдварда, задергался, потянулся назад, но будто сам попал в капкан: чужие пальцы не позволяли отдалиться. — Что ты, идиот, думаешь, я обрадуюсь?! Тебе просто не понять этого! Ни за что не понять, какого это, стать тем, кем бы ты никогда в жизни становиться не захотел бы! — истерика всаживалась в него сильнее, чем хватка молодого человека. Энви сжал веки и неверяще мотал головой; в приступе голос его терял звонкость, становясь вязким и тяжелым. — Люди ведь… Я… Ненавижу. Низшие существа! Тогда почему? За что? За что?.. — Ты боишься. — Нет. — Боишься. Боишься того, что ты теперь один из тех, кого ты так презирал. Боишься своего прошлого, — клонил Эдвард, понимая, что Энви от этого лучше не станет. Но правда, в сущности, всегда есть единственный выход, у которого беды покидают нас. — И здесь ты потому, что мы враги… Были врагами. Я был частью того, что ты обрел, когда вернулся в этот мир — и поэтому сейчас ты здесь. Неправда. Все это неправда! Что угодно, только не явь… — Энви… Я хочу, чтобы ты принял себя. То, что ты из себя представлял до этого, не было живым существом. Ты обрел душу, — Элрик хмыкнул, только сейчас озвучив то, что давно держалось в голове. — Но каким образом? Ты не мог ее обменять, потому что ее не было изначально. Ты не мог забрать чью-то душу. Выходит, ты ее создал! — Зависть измученно упирался в него взглядом. Глаза напротив вспыхнули в восхищении. — Но как? А. Постой, постой… Душу нельзя вернуть, но ведь обзавестись ею… Что ты отдал Истине? Что может быть равноценным душе? Да ведь ничего, ничего же!.. — шумный, возбужденный выдох. — Уже нет. Ты уже обратное этому доказательство, Энви, — бывший алхимик видел в нем ни много ни мало, а ценнейшее, что только могла сотворить Вселенная. Это сложно было не понять даже гомункулу. — Эд?.. — это пугало. Не могло не пугать. — Боже… — молодой человек опустил лицо и покачал головой. Немного растрепанный хвост, закрепленный на затылке, сполз со спины на крепкие широкие плечи. — Невозможно. Почему каждый раз, когда я тебя встречаю, происходит что-то невозможное? — Ты… — Может, это очередной из твоих снов? — золото глаз плетью прошлось по зрачкам Энви. — Или моих?.. — Отпусти меня! — Однажды уже отпустил, — запротестовал Эдвард. От удерживания его лоб покрылся блестящей пленкой. — И потерял на пять лет. — Что тебе надо от меня? — кричал Зависть, безрезультатно выгибая руки под невероятными углами. — Эй! — Просто скажи мне, почему ты пришел именно сюда? — раздражает! Все завел об одном и завяз, как в трясине! — Достал! Что мне еще оставалось делать, если ты один из единственных, кого я помню?! — бессильно, но шумно выпалил Энви, вырвавшись из рук Эда, резко отпрянув назад и рухнув на пол. В лопатках и хребте зазвенела боль. Одышка стала единственным, что теперь слышала эта комната. — Правда? — выражение Элрика смягчилось до того самого чувства, какое успело уже стать бичом бывшего гомункула — до смущения. — Единственный? — Один из единственных, — ворчливо поправил Энви, потирая затылок. — Черт… Раздражаешь, как же ты раздра… Зависть содрогнулся: молодой человек был уже близко. Он невесть когда успел соскользнуть со своего сидения. Нескрываемый трепет, смутная неуверенность в собственных действиях, надежда — вот что Зависть видел в нем. В нем… В ком? В груди что-то зашевелилось, глубокими импульсивными ударами расходясь по телу. К этому Зависти тоже было все никак не привыкнуть — его сердце билось. Живое, разгоняющее не ледяной поток чужих душ, а его собственную горячую кровь. Если припомнить, Эдвард никогда на самом деле не видел в нем ничтожества. Да, он был злобен, был полон планов о том, как поквитается с Энви за каждую пущенную в воздух шутку или оскорбление, но это ни разу не позволяло гомункулу убедиться в собственной никчемности, в том, что он всего лишь вместилище чужого греха, наделенный способностью убивать с радостью. Эд никогда не смотрел свысока, никогда не давал волю подлости, не лгал. Даже тогда, в желудке Обжорства, мальчишка доверился Зависти, собираясь спасти его и принца. Он… всегда смотрел на гомункула так, словно тот нуждался в помощи, и поэтому, видимо, Энви так ненавидел его: он не умел понимать добро. Он только и делал, что предавал это желание Стального, протыкая его душу острым копьем лжи и презрения… Как Элрик мог так смотреть, помня все это? Как мог так тянуться к Зависти? Как мог его простить? — Эй, — позвал Эдвард. — Чего тебе?.. — оторопело. — Спасибо. — Ха?! За что? — За себя. — Чт… — Энви не смог договорить: что-то ему помешало. И уж я возьму на себя смелость предположить, что вы догадываетесь, что именно это было. Возможно, тогда Энви все понял. Возможно, тогда ответ появился сам собой. Возможно, этот ответ и прикасался к нему сейчас, отдавая таким странным, желанным теплом. Возможно, тогда-то стало ясно, что за долгие пять лет Эду пришлось пережить ничуть не меньше, чем самому гомункулу за несколько ничтожных недель… Энви эгоист. Он пришел сюда, чтобы свалить на кого-нибудь груз переживаний, ослабить хватку сетей незнания и освободиться от незваного чувства вины… чтобы, наконец, сбежать от себя такого — отвратительного и отвергнутого судьбой, обреченного на одиночество. Энви эгоист — и этим он спас себя. Себя и Эдварда Элрика, все это время страдающего от того, что был упущен шанс попрощаться. Ведь все, чего тот хотел, это спасти Зависть…

***

А действительно, как он выбрался из Врат? Что оказалось равноценным душе? У гомункулов, как считается, есть все: невероятные способности в преобразовании самих себя, есть сотни лет в распоряжении, есть цель, к которой они могут стремиться, не сбиваясь с пути, подобно людям. Что может быть желаннее, чем быть бессмертным, гениальным и держать в руках судьбы миллионов? Что может быть более пленительным, чем такая власть, сравнимая с божественной силой? «Однажды мне просто захотелось, чтобы они открылись». Энви стал человеком и решил, что это проклятье. Истина выбросила его к смертным, никчемным созданиям, сделав одним из них. Осознавал ли он до конца, что это было его собственным желанием? Неизвестно. С уверенностью можно только сказать, что Эдвард взял это в толк сразу же. Только он и мог. Но бывший алхимик оказался не из простых. Он ученый. Он сам прорывался к истинам жизни путем собственных проб и ошибок, просветленных дум и заблуждений. Он по натуре своей не мог напрямую дать Зависти желаемое — он позволил тому самостоятельно постичь это. И это правильно. Это по-человечески. Был ли Энви влюблен? Если и так, то что в его случае можно назвать любовью? Удержать человека в воспоминаниях, даже будучи дважды расщепленным на мельчайшие частицы и утратив свою прежнюю сущность? Найти человека, будучи одним во всем мире и не имея ни одной связи, за ниточку которой можно было ухватиться? Отвечать на каждый поцелуй, будучи полным уверенности, что они все еще враги? Или, быть может, иметь настолько сильное влечение, чтобы быть готовым забыть себя самого и потерять все, что являлось гордостью всей твоей гадкой, но насыщенной жизни, ради встречи с одним-единственным человеком? Быть может, гомункул, сам того не понимая, принес в жертву бессмертие, чтобы наконец обрести собственное счастье?..