Не верьте Вершителям

«Сэр Макс из Ехо действительно умер. Каждый из нас будет оплакивать его в одиночестве — и вы, и я, и другие. Но мир не рухнет от наших слёз, а значит — всё было правильно спланировано и сделано на совесть». Вот так остаёшься один на один с собственными глухими рыданиями, поливая слезами тёплые половицы дома посреди Тихого города, на каждом фонарном столбе которого тебе отчаянно хочется повеситься. А всё потому, что мир ни при каких условиях не должен рухнуть от каких-то там слёз. И вообще не должен рухнуть. О, как хорошо ты это понимаешь. Кому как не новоиспечённому чувствительному демиургу знать, что такое паника из-за осыпающегося на землю неба. Ты коротко улыбаешься, когда вместо собственного отражения видишь в зеркале Почтеннейшего начальника Тайного Сыска. Надо же, запечатлелся. Даже зеркала этого грешного места в него влюблены. А потом спешно отворачиваешься от летящих осколков, метнув в стекло какой-то увесистый фолиант. Хорошего понемножку — а то тошно становится. «Конечно, всё было правильно. И не просто правильно — а великолепно». А потом ты берёшь и уходишь в небытие, укрываясь то дюжиной одеял, то тонким клетчатым пледом. Трудно уживаться с Миром, который всем своим существом желает, чтоб тебя вот прямо сейчас не стало. Желательно нигде и навсегда. Но уживаться нужно и даже необходимо. Во снах приходит неожиданно весёлый Шурф Лонли-Локли, а наяву ты тихо воешь, глядя, как свет не-зеленоватой луны заливает серебром не те мостовые. — Как сэр Джуффин? Шурф смотрит на тебя понимающе и грустно усмехается — но упорно молчит. Мол, сам всё узнаешь, когда время придёт. Ладно, будь по-твоему. Комната с лазурным потолком и белыми стенами до краёв наполняется отчаяньем. Остаётся лишь написать над дверью «Оставь надежду, всяк сюда входящий» — и готово. Персональный ад для не-сэра Макса из Ехо, который потерял абсолютно всё. К чему ещё и надежда? Тем более тебе успели вбить в голову, что она — глупое чувство. И чёрт с ней. Всё вокруг отливает серебром — и плачущее осеннее небо, пронзительно-серое и холодное, как лёд, смотрит на тебя... его ли глазами? «Ваш план по спасению мира — само совершенство». Распахнутые крылья маленького, но грозного буривуха порвали паутину Мира. Теперь Город обступает тебя, с любопытством глядя на своего создателя, как столичные жители на менкала. Раз уж пришёл, никуда не деться: помогай воплощаться. Не бездельничать же ты тут собрался. Нелёгкая, но приятная работа благородно соглашается помочь тебе забыть всё, чего ты помнить не желаешь. Остаётся лишь запить забвение кофе с кардамоном. А он ведь любит кардамон, ты помнишь это? Конечно помнишь. Когда-нибудь и серебристый лис сюда заявится, иначе быть не может. Не может реальность осуществляться без его любопытного носа. Особенно когда демиург этой реальности — Макс. Но всё это позже. А пока ты стоишь на мосту, слушаешь птичий гвалт и постепенно перестаёшь существовать, отдавая эту возможность новорождённому Миру. «Иначе и быть не могло». Джуффин застывает в дверях, принюхиваясь к новой реальности: опасно — или жить всё-таки можно? Жить, конечно, оказывается, можно. Поэтому он с любопытством оглядывает Кофейную гущу и всех присутствующих и наконец останавливает взгляд на тебе. Один из тех тяжёлых взглядов, от которых даже в помещении находиться неуютно — тем более чувствовать на себе. Но вскоре ты слышишь его безмолвную речь, от которой успел отвыкнуть. Вздрагиваешь всем существом, однако через секунду уже стоишь с ним лицом к лицу. «Ну здравствуй, Чиффа». Ты не удерживаешься: утыкаешься носом в его шею, когда чувствуешь тёплую тяжёлую руку на собственном затылке, — и на какую-то долю секунды забываешь обо всём на свете. Но как бы ты ни хотел, эта грешная секунда не станет вечностью. Не заслужил пока, терпи. Джуффин легко улыбается, рассказывает, раскуривает трубку, наигранно кривится, пробуя самый вкусный в мире кофе. Ты смотришь на него неотрывно, хмуришься, злишься — но не упускаешь ни слова. «Зачем; почему?»  Глупые вопросы — сам знаешь. Но ничего поделать не можешь. Каким бы мудрым ты вдруг ни стал — кажется, навсегда останешься таким бесстыдно молодым... На Город опускается ночь — время восстанавливает свой безжалостно быстрый, но уникальный для каждого бег. — Спасибо, что пришёл. Я очень рад тебя видеть и буду так же рад познакомить с этим Миром и его тайнами. — Знаешь, сэр Макс, у тебя есть совершенно бестактная привычка становиться самой заманчивой тайной любого мира, в котором оказываешься. Джуффин весело подмигивает, а ты почти бессознательно оказываешься совсем рядом и заключаешь его в объятия, которые, кажется, уже никогда не сможешь разомкнуть, ощущая тепло его губ на своей шее. «Аве, Джуффин, сияющий, живые и мёртвые рукоплещут вам». Когда проигрываешь сотню лет своей условно единственной и неповторимой жизни в карты и не чувствуешь по этому поводу никакого разочарования — впору задуматься о фасоне смирительной рубашки, которую надо бы напялить на себя в приюте безумных. Но ты радуешься. Замираешь от ужаса — но потом всё равно радуешься как миленький. А снова и снова заглядывая в серые глаза хитрого Чиффы, понимаешь: что бы ты об этом ни думал, судьба твоя собирается быть неизбежно прекрасной. Ты внимательно следишь, как Джуффин надрезает собственное запястье, а потом чувствуешь металлический привкус крови на собственном языке. Он только загадочно ухмыляется и проводит тёплыми пальцами по твоей щеке. «Хватит — больше не получишь, радость моя. Заканчивай прохлаждаться и дуй в Ехо. Действительно пора». «А теперь идите, ладно?» Шагаешь по цветным мостовым, чувствуешь проворные потоки ветра с Хурона, оправляешь полу давно вышедшего из моды лоохи. Думаешь: «Неужели получилось?» Думаешь: «И как теперь прикажете жить дальше?» А потом рядом с тобой, на одной из крыш Гребня Ехо, появляется Джуффин, ослепительно улыбаясь. Он пытается скрыть этот свой тяжёлый изучающий взгляд — но тебе всё равно становится неуютно настолько, что хочется ссутулиться. А ещё лучше — отвернуться. Но ты не отворачиваешься, а закрываешь его глаза рукой, готовясь к тому, что тебя вот-вот испепелят. Но Чиффа перехватывает руку и, усмехаясь, тянет на себя. От такого грубейшего отношения к собственным конечностям ты с крайне возмущённой улыбкой падаешь ему на грудь. — Глупый Вершитель, ну что с тобой делать? — шепчет он, перебирая пряди твоих волос и глядя прямо в глаза — кажется, с упрёком. — Любить, лелеять и кормить вовремя? — Ты не удерживаешься от глупого смешка — но тут же становишься серьёзным: — Со мной всё в порядке. Тёмная сторона никогда не подводит, сам знаешь. Не беспокойся. Джуффин коротко кивает, поджимает губы — и лицо его принимает такое хмурое выражение, как бы говоря: «Ну как я могу не беспокоиться, скажи на милость? Тебя же даже в уборную одного отпускать страшно — а ну как в другой Мир забредёшь да заблудишься там!» Но уже спустя несколько секунд весело фыркает. — Ишь чего вздумал. Любить, кормить. Ты на службу не являешься? Не являешься. А тунеядцев я кормить не собираюсь, — изрекает он и исчезает так неожиданно, что ты плюхаешься на живот. И можешь поклясться на что угодно, что явственно слышал его злорадный смех. «Я мёртвый — но не железный». Ты улыбаешься, сидя на крыше Мохнатого дома и подставляя лицо под лучи заходящего солнца. Всё-таки самые красивые виды на город открываются именно отсюда, что бы там ни думал по этому поводу король с его замком Рулх. Джуффин лежит рядом и держит в руках бутылку с жёлтым вином, задумчиво глядя в небо. — Ты же не поверил мне тогда в Тихом городе? Чиффа рассеянно качает головой, насколько это вообще возможно в лежачем положении. Ты усмехаешься, склоняясь над ним, закрывая от его взгляда небесный простор своей счастливой рожей. Сэр Макс из Ехо не умер. И умирать не собирается. Разве что позже и — понарошку. «Ты ведь любишь играть, верно, Чиффа?» Солнце медленно скрывается за горизонтом. По крыше Мохнатого дома катится бутылка с самым вкусным в Мире — невозможно горьким — вином.