go on twist the knife

Гарри вновь смотрит, как Луи проходит мимо. На его запястье красуется «D», опутанная вязью мелких цветочков и стебельков, на которых они держатся. Это не «H», про которую уверял его Луи. Не «H», которая «обязательно будет самой красивой буквой на всем белом свете». Так говорил Томлинсон. Только вот буква появилась другая. Только, наверное, все равно, что это за буква, раз Луи стал проходить мимо него за несколько месяцев до ее появления. Гарри всегда бесило, что нет точной даты для ее появления. Его «L» была с ним всегда, сколько он себя помнил. Мама говорила ему, что она «прорезалась» спустя несколько дней после его рождения, а ведь это было настоящей редкостью. Эта «L» была простой, неброской, но настолько прекрасной, что Стайлс порой забывал о времени, когда заглядывался на нее. Эта буква — залог его счастливого будущего. Будущего, которое он проведет рядом со своей родственной душой. Он был уверен в том, что Луи — его соулмейт, Стайлс не сомневался в этом ни на секунду, да и сам Томлинсон тоже всегда твердил это. Но сейчас, глядя на то, как Луи, его Луи рассматривает ничуть не красивую и не подходящую ему «L» на запястье Даниель, Гарри понимает, что тот врал. Он всегда с нетерпением ждал, когда первая буква его имени наконец появится на коже Луи, гадал о том, на какой руке она будет располагаться, будет ли она подходить ему. А Томлинсон… а Томлинсон никогда не останавливал его от этих размышлений, никогда не заикался о том, что на его запястье появится не «H», а «D». Он врал. Он только и делал, что врал. *** Гарри наблюдает за Луи и Даниель, которые проходят мимо него, сидящего на чересчур яркой для такого места траве. Ему остается лишь закатить глаза и прошипеть что-то нечленораздельное. — Думаешь, он не злится? — слышит Стайлс голос, от сладости которого у него уже сводит уши и зубы. — Не злится, — с уверенной грустью говорит Луи, а Гарри хочется смеяться над его уверенностью. — Я надеюсь. — Я бы злилась, — признается девушка слегка извиняющимся тоном, а Стайлсу хочется показать язык неизвестно кому, но он лишь поворачивает голову в сторону пары. — Я бы тоже, — со смешком соглашается Луи. — Но это же Гарри. Парень лишь фыркает на это и хочет повернуть голову обратно, чтобы не увидеть, как тот, кого он любил и любит больше всего на свете, держа за руку свою девушку, кладет небольшой букет цветов возле надгробия, ненадолго останавливаясь взглядом на выгравированном имени. Но у него не получается, и он лишь пялится на своего бывшего соулмейта, который так им и не стал. — Прости меня, ладно? — вновь слышит Гарри слишком родной голос, и отвечает: — Не старайся, Томлинсон. Так и не произнесенное вслух злое «уже простил» еще долго витает в воздухе.