Завтра

– Паспорт ваш можно? – недовольно поинтересовалась кассирша – тетка лет сорока пяти с оплывшим сонным лицом. Я молча протянул ей истрепанную книжку, подтверждающую, что мне уже исполнилось восемнадцать, и я имею полное право травить свой организм алкоголем и табаком. Сомнительная, надо сказать, привилегия. – Девяносто семь рублей, – тем же недовольным тоном сообщила мне кассирша, возвращая документ обратно. – Семь рублей нужно? – зачем-то спросил я, хотя не имел никакого желания отсчитывать мелочь. Больше всего мне хотелось свалить, наконец, на улицу и закурить. – Нет, – неприятно звякнула касса, открываясь. – Ваша сдача три рубля. Ваш чек. Я забрал сигареты, сгреб с пластикового блюдца железки и поплелся к выходу, одновременно нашаривая в кармане зажигалку. Стеклянные двери раскрылись, выпуская меня в пропитанную дождем темноту. Обдало холодом и запахом сырости. Июнь, блядь, месяц. Я вскрыл пачку, выбросил целлофан в урну, выбил сигарету и, наконец, прикурил. Натянул на голову капюшон и побрел в сторону метро. Впрочем, толку в этом было все равно мало – оно закрылось еще сорок минут назад. И единственное, что я мог сделать, придя к вестибюлю – потоптаться у закрытых дверей. К тому же ехать мне было все равно некуда. В кармане завибрировал телефон. Снова. За последние десять минут уже в пятый раз. Неужели нельзя оставить меня в покое?! Я истерично хихикнул, чувствуя, как мерзко печет в глазах. Что же я за мудак такой? – Да, – голос у меня по-дурацки сорвался. – Ты в порядке? – и я почти вижу, как ты нервно проводишь ладонью по коротко стриженному затылку. – Где ты? А где я, интересно, могу быть? При закрытом метро и неходящем общественном транспорте далеко убраться сложновато. Особенно учитывая, что денег у меня в кармане было сто рублей. – Даня! – судя по звуку, хлопаешь дверью. – Да в магазине я был, – судорожно затягиваюсь, пытаясь избавиться от подступающего к горлу кома. – Купил сигареты. – Иди домой, – говоришь тихо. – Пожалуйста. Который это уже раз за последний месяц? Кажется, я вымотал тебе все нервы. Но я ведь тоже так больше не могу! Мать вашу... – Пожалуйста, – в твоем голосе нет ни раздражения, ни злобы. Только усталая просьба. И что-то еще. Именно то, что заставляет меня чувствовать свою вину так ярко и болезненно. Я должен уйти и не возвращаться. Это было бы честно во всех отношениях. Другой вопрос, что идти мне некуда. Но это не меняет ровным счетом ничего. Я с бо́льшим удовольствием провел бы эту ночь в парке на лавке, чем в нашей... Чем в твоей постели. Потому что я буквально чувствовал грязь на своей коже. Мое предательство висело в воздухе чем-то осязаемо-мерзким. Гадким настолько, что хотелось содрать с себя кожу. – Ладно, – выдавливаю. – Сейчас. – Жду, – коротко отзываешься. А я нервно бью пальцем по иконке отбоя. Хочется развернуться и пойти в обратную сторону. Все равно куда, лишь бы подальше от места, которое я еще три месяца назад звал своим домом. До того злополучного дня, когда я понял, что больше ничего к тебе не чувствую. До того дня, как я отсосал тому парню в клубном туалете, напившись и обдолбавшись предварительно до почти полной невменяемости. Странно, что я вообще помнил что-то из того, что произошло той ночью. Даже то, как меня вырвало прямо в твоей машине. Ах, да... Ты ведь приехал за мной. После того, как я послал тебя прямо по телефону. Просто молча вытащил меня из клуба и увез домой. А утром принес кофе в постель. И в твоих глазах я видел тогда нежность и вину. А ведь виноват был именно я. Хотя бы потому, что сделал тебе так больно. Я мог бы сказать тебе, что мы расстаемся – совершенно иначе. По-человечески. А вечером того же дня ты, прижимая меня к кровати, умолял меня остаться. После всего. Шептал, что не сможешь один. И я... Я остался. Просто не смог сказать "нет". И еще потому, что идти мне было некуда. И когда ты потянул вниз мои джинсы, я позволил. Ты терпел все. Мои истерики, капризы. Пустые бутылки из-под алкоголя по всей квартире. И даже то, что я употреблял так, как никогда в своей жизни. Наркологический диспансер поставил меня на учет четыре недели назад. А еще я стал гордым обладателем диагноза «маниакально-депрессивный психоз». На твоем месте я вышвырнул бы меня и благополучно забыл. Потому что, имея твои деньги, найти аналогичного мне двадцатилетнего парня, который регулярно будет подставлять упругую задницу – как два пальца обоссать, как говорится. Так что суть наших отношений я перестал понимать окончательно. И чувствовал себя абстрактным дерьмом, просто паразитом, живущим за чужой счет. *** – Замерз? – интересуешься, закрывая за мной дверь. – Нет, – вру, стягивая кроссовки. Нагибаться и развязывать шнурки не хочется, так что я просто наступаю самому себе на пятки. Лучше бы меня машина сбила. – Замерз, – ловишь меня за руку и сжимаешь. – Может, в душ? Блядь... – Нет, – отказываюсь. Мне не хочется ничего вообще. А ощущение того, что я мудак, накатывает с новой силой. Машина была бы очень неплохим вариантом. – Может, хочешь есть? – ладонь у тебя теплая и сухая. Закоченевшие пальцы постепенно начинают согреваться. – Тошнит от еды, – признаюсь честно и бреду в сторону спальни. – Ты третий день ничего не ешь, – говоришь мне в спину. – Дань, это никуда не годится. Ты был у врача сегодня утром? А тебе не похуй? – Пошли трахнемся, – бросаю. Так ты, по крайней мере, отстанешь от меня на время с этой чертовой заботой. – Дань... – начинаешь было, но я просто толкаю легкую створку двери и начинаю раздеваться. Носки, джинсы, рубашка – все летит прямо на пол. Кстати, в комнате снова убрано. Утром я устроил такой срач, что домработница наверняка материла меня, оттирая от белой плитки липкие пятна колы и вытаскивая из-под кровати мои грязные трусы и носки. Зачесываю назад растрепавшиеся волосы и поворачиваюсь. Открываю было рот, но ты просто делаешь ко мне шаг и целуешь в губы. Мягко. Закрываю глаза и обнимаю тебя за шею. Просто чтобы не думать ни о чем. Ты сделаешь все сам – это я знаю. Удобная схема, да? Сраный мудак ты, Даня. Урод и... – Ну, ты чего? – шепчешь, и я чувствую, как ты стираешь с моих щек мокрые подтеки. – Почему плачешь? Дань... Выпутываюсь из твоих рук и молча ложусь в кровать. Лицом вниз. И чувствую, как ты гладишь меня по спине. Целуешь в затылок, касаешься губами шеи, плеч. Спускаешься еще ниже, целуешь поясницу, гладишь ладонями ягодицы, разводишь в стороны. Раньше я любил, когда ты делал это. Любил твои руки на моем теле. Любил тебя. А сейчас мне просто хочется, чтобы... Не знаю. Ничего не хочется. Я просто лежу, уткнувшись в пахнущую каким-то сладким кондиционером подушку, и считаю минуты, позволяя тебе делать с моим телом все, что тебе вздумается. Впрочем, ты пользуешься этим довольно посредственно – слишком нежен со мной. Хотя я точно знаю, что ты всегда любил пожёстче. Раньше ты трахал меня совсем иначе... Послушно приподнимаюсь, позволяя тебе протолкнуть в меня пальцы. Впрочем, я хорошо растянут, у нас редко бывают длительные перерывы. Так что особого смысла в твоих манипуляциях нет. Это больше ласка, чем нужное действие. К тому же я никогда не был особым неженкой в этом плане. И потерпеть минуту легкую боль проблемой не считал. Но в любом случае все это не мое дело. – Нормально? – шепчешь хрипло. – Я могу?.. – Ага, – отзываюсь. Ты с самого начала мог, Вадим. Просто прижать меня к матрасу и трахнуть. Без всей этой прелюдии. Добавляешь зачем-то еще смазки и толкаешься. Мягко, медленно. Утыкаешься губами в мой затылок и замираешь, тяжело дыша. И только спустя пару долгих секунд делаешь первое движение. Едва заметное, осторожное. А у меня снова начинает щипать в глазах. Кончаешь ты быстро, как и всегда, если мы трахаемся поздно ночью. Целуешь беспорядочно мою щеку, уголок рта, висок. Поворачиваешь набок, все еще прижимая к себе – тебе это легко. В смысле, удержать меня. Разница в весе и росте делает свое дело. Я слишком сильно похудел за последние месяцы. Может, даже критично. Не знаю. По крайней мере, тебя это беспокоит. – Люблю тебя, – гладишь меня по животу, накрываешь ладонью мой член. Царапает отстраненное неловкое чувство – я не возбужден от слова совсем. Впрочем, какая нахуй разница... Отталкиваю тебя и заползаю под одеяло. А потом зачем-то говорю: – Завтра я уйду. – Спокойной ночи, солнце, – теплые губы прижимаются к виску. – Спи. В пасмурном рассветном свете по подоконнику стучат редкие капли. Завтра я уйду.