***
— Ты готов? — стучится к нему в дверь мать. Внутрь она не заходит, словно это причинит ей еще больше боли, хотя куда уже дальше — она потеряла мужа в одной аварии и чуть не потеряла единственного ребенка тогда же. Но Хан Соло погиб, а вот Бен выжил. Его спас водитель той старой развалюхи, что протаранила их старый джип, развернула и буквально вмазала в отбойник. Сам он, тот идиот, остался жив. И даже без единой царапины. Он же вытащил лежащего в бессознанке Бена из машины и вызвал скорую. Отца уже поздно было вытаскивать, он просто горел. Он пылал словно комета, вздумавшая низринуться на грешную землю и выжечь с собой все. Он и его машина, старый и отживший свое Сокол, взорвались вместе, исполосовав воздух огненными следами. Наверное, это было красиво, Бен же не знает. Он тогда почти не дышал. Ему выломало все ребра в груди, смяло, словно бумагу, а еще искалечило ноги. И вдобавок практически надвое располосовало лицо, оставив навсегда толстый жуткий рубец. И зачем он остался жив? Может... может, только потому, что однажды через пару лет он выползет на своей инвалидной коляске на балкон их дома и тогда увидит облитую золотистым светом девушку, держащую в руках здоровенную оранжевую псину. Девушку на белом байке, стремительную словно ветер и почему-то напоминающую ему о пустыне. — Они из Аризоны, — кидает за завтраком мать, накладывая ему в тарелку двойную порцию блинчиков с сиропом. Как будто Бен сам не может взять их. Он инвалид, но руки у него все еще есть. А в Аризоне полно песка. Как он и представлял. И пока он давится сладкими блинчиками с кленовым вкусом, за окном девушка выносит из грузовика свои цветы, целые ряды вазонов, выставляет их рядом, превращая подъездную дорожку ее дома в почетный зеленоволосый караул в пузатых глиняных униформах. Она одна, такая маленькая и тонкая, что сама не больше своей домашней пальмы, умудряется заполнить собой все пространство кругом, и Бену становится нечем дышать. Он не думает о вкусе блинчиков, о поте, стекающем по спине, о пыльной завесе, оседающей на губах. Он думает об Аризоне, что внезапно прикатила сама на порог его крохотного дома и изменила все.***
Но сейчас ему стоит думать не о ней. А о занятиях. В его случае бег — это что-то немыслимое. Из разряда фантастики. Ему бы просто научиться стоять, не заваливаясь через полторы секунды. И не важно, что его ноги заново собраны из обломков костей и каких-то металлических трубок и сочленений, а лицо выглядит куда лучше, чем раньше, и больше не напоминает маску Джейсона из «Пятницы». Он все равно остается инвалидом. Он теперь не обычный парень. Он вообще никто. И машины, склонившиеся над его изуродованными ногами, жужжащие и колющие тонкими иголочками, чтобы восстановить былую подвижность, только бесят. Бен отлично знает, что он вряд ли когда-нибудь сможет ходить. Тогда к чему это все? Все эти бесконечные походы по докторам, все эти вереницы инструментов из средневековых пыточных, все эти фальшивые улыбки надежды. — Бен, ты не стараешься, — качает головой По Дэмерон. Он всего лишь младший врач, заменяющий сейчас и санитара, и всю медкомиссию, и так уж вышло, что отлично разбирается в людях, даже если те и стараются скрыть свои эмоции. И он уж точно знает, когда Бену влом тренироваться. Потому что ноги все равно не слушаются. Потому что уже давно пора сдаться и забить. Потому что... — Я и не буду, — отрезает Бен и отворачивается к стенке. Та выкрашена в убого жизнерадостный голубой цвет, какой должен быть у океана, который Бен уже не увидит никогда. Или у неба в Аризоне. — Ты не будешь, потому что не хочешь, или потому что не можешь? Это разные вещи на самом деле, — По морщит нос и откладывает в сторону свою книгу, которую может читать в свободное время, пока его пациенты занимаются на тренажерах. Только вот Бен Соло не самый обычный пациент и заниматься он не хочет никак. От обложки разит позитивом, яркая, красочная, убеждающая жить даже тогда, когда сдался и даже на смерть сил нет. — Потому что ты придурок, — язвит Бен. Не стоит, но больше сорваться не на ком. На матери? Она из кожи вон лезет, чтобы оплатить еще одну операцию. На друзьях, которых у него уже нет? Или, может, на отце? Остается По. По может вздыхать или качать головой, пока она не отвалится нахрен, но никогда не даст сдачи. Инвалидов же не бьют. Даже, если они те еще занудные мудаки. — Резонно, — По чешет затылок. — Но если я тебя достал, ты только скажи, и я позову Хакса. Он вполне может заменить меня, пока ты тут вовсю вкалываешь на этом новеньком и купленном только ради тебя тренажере. Но если с этой ужасной пыточной машиной Бен еще может хоть как-то смириться, то с Хаксом ему не совладать. Только не сегодня, когда настроение и без того на нуле. Они снова посрутся, наговорят друг другу кучу гадостей, и тот перестанет ему втихую таскать запрещенные в пределах больницы сигареты. — Не надо Хакса, — просит Бен, надеясь, что это звучит не сильно похоже на просьбу. — Я просто устал. — Бывает, — соглашается с ним По. Может, он тоже изрядно устал, но Дэмерон тут же поднимается со стула и отключает жуткую машину, снимает с сияющих жуткой белизной худых лодыжек игольчатые ремни и прячет их в коробку. — Это все из-за жары, наверное, — тянет По задумчиво. Смотрит в небо, в котором как назло ни облачка, и раскладывает инвалидное кресло. — Но это пройдет. — Пройдет что? — переспрашивает его Бен, усаживаясь в свое кресло и тут же прикрывая бледные изуродованные ноги. Жара? Головная боль? Или может, наконец закончится эта треклятая никчемная жизнь? Вот бы последнее. — К ночи дождь будет. Точно будет, — уверяет его По. — Вот увидишь.***
К ночи становится совсем душно. Бен ворочается на кровати, проклиная онемевшие ноги, мешающие ему лежать нормально. Проклинает духоту, из-за которой невозможно дышать, и даже вентиляторы не помогают. Он выкатывает себя на балкон, это его личный балкон, его ночное убежище, где можно посидеть только в это время суток. И никто не станет пялиться на ноги, коляску, никому не будет дела до его лица или жизни Бена Соло вообще. И просто таращится в небо. По обещал дождь, но небо пустое, ясное, усыпанное звездами до самого края. Звезды сыплются вниз щедро и горят, не долетев до земли совсем чуть-чуть. И это почти красиво. Эти звезды до чертиков напоминают Бену его собственную жизнь. — Эй! — громкий голос выдирает его из прострации. Заставляет вздрогнуть и уже схватиться за колеса, чтобы одним движением катнуть кресло назад, в комнату. Прочь. — Эй, привет... — она не унимается. Это ни кто иная, как сама Рэй. Он впервые видит ее так близко, совсем рядом, ведь их балконы, считай, выходят друг на друга, в точности отзеркаливая. Она усаживается на край своего балкона, совершенно идентичного его, перекидывая голые загорелые ноги через перила. Держится на самом краю, балансируя и словно бросая вызов темноте внизу. — Здесь всегда так жарко? — она, кажется, даже и не смотрит на него толком. Ее лицо обращено к звездам, а голос совсем не такой, каким его себе представлял Бен. Ему казалось, что он будет тонким и нежным, а вышло совсем не так. Низкий и быстрый, с легкой хрипотцой, и он удивительно подходит ей. — Ага, — автоматически кивает Бен. Он готов согласиться с нею во всем, что бы она ни спросила. Он просто заворожен, пока не кидает взгляд на собственные ноги, сверкающие белизной в темноте. Их надо накрыть, пока она не увидела, что он калека. Хорошо хоть кресло же можно спутать с обычным в такой темноте. По крайней мере, он только на это и может надеяться. На гребаное чудо. — Тогда зря мы притащились сюда из Аризоны. Я думала, хоть здесь можно будет дышать. Надо же... — Рэй смотрит на него впервые за все время, впервые она видит его, и сердце само сбивается, напоминая брошенный по воде камень. Он скачет все дальше, все сильнее, чтобы в один момент нырнуть на самое дно. — Не подумай, что я жалуюсь, — ее глаза блестят в темноте. Она сама словно напитана солнечным светом, а теперь отдает его щедро и беззаботно. — Здесь довольно клево. Ты мой сосед, да? Я Рэй, — не мешкая, представляется она. — Ага, — кивает Бен. Он знает. Он слышал это имя уже столько раз, что оно не может забыться. Оно написано у него где-то внутри груди, возле сердца, на самом разломанном ребре, наверное. Рэй! — зовет ее опекун к ужину, пока она копается со своим байком возле подъездной дорожки, надраивая его белые бока до блеска. Рэй, сделай музыку потише, уже поздно! — и соседний дом перестает греметь, а свет в верхних окнах гаснет. Рэй, Рэй, Рэй... Как тут забудешь. — Ну и? — она чего-то ждет. Бену даже кажется, что все ее тело подается в его сторону, приближаясь, и от этого в груди настоящая буря. — Что... — не понимает он. — Тебя как зовут-то? Нет имени? Или, может, ты просто привидение, явившееся, чтобы напугать меня? Но это вряд ли, ты же не страшный совсем, — когда она морщит нос, то выглядит еще забавнее. Еще моложе. Лет на пятнадцать, что ли. — Я Б... Рен, — внезапно выпаливает Бен. Если он скажет свое настоящее имя, то она точно узнает, что он всего лишь убогий инвалид. А так... пусть думает, что он друг семьи и просто приехал погостить. Или еще что-то. А мать все равно не станет болтать с соседями. — Рен? Отличное имя, — жмет плечами Рэй. Она не смеется, не издевается над ним. Просто улыбается и запрокидывает вверх голову, глядя на звезды. — Здесь всегда так звездно, да? Как будто можно рукой дотянуться... Ее руки хватают черный воздух, пропуская ночь сквозь пальцы, и это выглядит так, словно она и в самом деле умудрилась споймать одну из звезд в кулак. А затем налетает пыльный ветер, жаркий и сильный, он рвется сквозь тело Бена, дергает за волосы и несильно бьет в лицо. На зубах скрипят песчинки, а он улыбается как идиот. Потому что она улыбается ему. — Сейчас дождь будет, — Рэй раскашливается и машет рукой, разгоняя пыль в воздухе. — Серьезно. Вот увидишь. Ладно, Рен. Я пойду, еще увидимся. И кстати, клевый шрам! — она легко спускает ноги с перил и на мгновение балансирует на тонкой кромке между балконом и пустотой, а затем перекидывает все свое тело назад. Она такая ловкая и гибкая, что у нее это занимает пару секунд. И от этого не оторваться. — Пока, — вот и все, что он может выдавить из себя. Дурацкое пока, и даже не успевает помахать рукой, как Рэй исчезает в доме. Надо успокоить сердце, пока оно не решило вырваться из груди и ускакать следом. И надышаться вдоволь. Потому что небо стремительно, как это бывает в июне, затягивает пленкой облаков, а в воздухе пахнет грозой. Пустынная девушка принесла с собой дождь.***
Хакс курит на подоконнике, пока Бен с отвращением смотрит на собственные ноги, исчезающие в темной дыре медкапсулы. Их будто засасывает внутрь, и пусть это просто обычная проверка, выглядит это жутковато. — Ты когда-нибудь верил в совпадения? — А? — Хакс сбивает пепел с сигареты и затягивается снова, глядя по сторонам — вообще в больнице запрещено курить, и он нарушает тучу уставов, а если его снова поймают, то лишат премии, но отказаться от курения он не в силах. — А зачем верить в это? Ну, случается однажды и случается. На то оно и совпадение. — Нет, я скорее про то, что это не случайно случается. — Полная херня, — бормочет Хакс, пытаясь говорить и затягиваться, держа сигарету в зубах. Выходит совсем невнятно. — Тавтология и... ты хоть сам понял, что сказал? Кто в своем уме тебе диплом об окончании универа выписывал? За деньги, что ли? — он скалит зубы, словно издевается над бедным идиотом, которому посчастливилось оказаться инвалидом, и только поэтому его никто не трогает. Но Хакс просто такой сам по себе. Или привыкаешь, или сбегаешь. Обычно все сбегают, как он сам говорит, но... куда может убежать Бен? Ну, разве что забаррикадироваться внутри капсулы, и то, с его-то ростом это не выйдет. — Иди ты нахрен, Хакс. — Давно там, — салютует, совсем не обижаясь тот. — Да ладно тебе, Соло. Ну и что, у тебя в жизни наконец приключилось что-то, и поэтому ты выглядишь еще паршивее обычного? Мать достала? — Да нет. Я просто подумал, а что, если все в жизни было не случайным... — наверное, в другой какой-то момент он сам сблеванул бы от пространного идиотизма своих предположений, но вот как-то сейчас не хочется, потому что верится. — Тогда я тебя поздравляю, у тебя джекпот, — Хакс давит сигарету в пепельнице и принимается размахивать руками в воздухе, будто занялся ловлей летучих мышей. Или экзорцизмом. — И инвалидное кресло на каждый день, вот это действительно отличное совпадение. Его хочется ударить. Так хочется, что даже кулак зудит. Но Бен просто отворачивается, с шумом стукаясь затылком о стенку камеры. Если смотреть в другую сторону, болит куда меньше. Хотя, как это ни смешно, Хакс заставляет его чувствовать себя живым. И оттого дико бесит. Бен вздыхает, считает до пяти и только потом поворачивается обратно, наблюдая за своим мучителем. В белоснежном халате и с этими нелепыми прозрачными очками поверх разлохмаченных пламенеющих волос, склонившись над панелью компьютера и печатая что-то, он напоминает Франкенштейна. Который способен поставить на ноги даже десятидневный труп. Так что ему какие-то там переломанные ноги. — Ну? — не выдерживает Бен. Его бесит эта капсула-гроб, внутри которой нихрена не удобно, локти и колени бьются о стенки и крышку, а сам он почти поверил в то, что боится закрытых пространств. — Еще три минуты, — Хакс даже не оборачивается в его сторону. Печатает себе что-то так вдохновенно, будто пишет симфонию для целого оркестра. Кривится и чешет лоб, а потом снова переделывает непонравившиеся ему строчки. — Прикинься трупом, а? Может, тогда я смогу наконец отсканировать все с четвертого раза. Ему что-то не нравится. Очень не нравится. В такие минуты Хакс становится совсем бледным, как будто вся его кровь куда-то пропадает, а еще щелкает пальцами. Но все заканчивается. Жуткая капсула выплевывает Бена обратно, в донельзя яркий и негостеприимный мир, где его уже ждет с креслом Хакс, снова напоминая, что он неизлечимо болен. — Спасибо, — сухо кивает Бен и свешивает ноги вниз, неловко перебираясь в свое старое кресло. И ждет. Все ждет и ждет, пока тот что-нибудь скажет. Что совпадения случаются тогда, когда нужно чудо, или что-то такое... — Знаешь, вообще я не вмешиваюсь во все эти дела, — внезапно говорит Хакс. — Но если ты не начнешь заниматься, ты потеряешь даже тот свой микроскопический шанс. — Которого у меня нет? — Бен вспыхивает. Этот разговор он слышит не впервые, только раньше это ему пыталась вдолбить в голову мать, а потом По и десятки других медработников. Один только Хакс был его спасением, и вот теперь даже он. — Слушай, Соло, — Хакс сжимает руки в кулаки и принимается снова щелкать пальцами. Что ж, даже ему нужно успокаивать себя хоть как-то. — Ты придурок, и мне плевать, что ты собрался делать со своей жизнью, но... — он пытается подобрать фразу, обрывает себя и снова открывает рот. — Считай, что тебе дали последний шанс. Понимаешь, последний. Не угробь его в своей затянувшейся подростковой депре. Может, случайности действительно, как ты думаешь, не случайны. Треклятый Хакс знает, по чему бить, он знает, за что задеть, и Бен снова чувствует, как горят уши, как горит все лицо и как снова ужасно чешутся кулаки. Жаль, что этот придурок не знает, каково быть на его месте. На прощанье Хакс всовывает ему пластиковую папку с результатами и молча захлопывает за собой дверь. Наверное, поступает правильно. В конце концов, это совсем не его дело.***
Результаты не то, чтобы плохие. Нет. Они настолько ужасны, что сознание плывет, а буквы пляшут в хороводе, и это даже не спишешь на жару. Ему нехорошо. Но если Бен не сделает что-нибудь с собой и мотивацией, то все станет куда хуже. Проще всего выброситься из окна, только у них второй этаж, а значит, максимум, на который можно надеяться — это сломанные ребра. Снова. Бен до сих пор помнит это ощущение. Ощущение быстрого вздоха, когда каждое усилие дается слишком легко. Как будто у тебя внутри ничего нет, будто ты рыба или воздушный пузырь, пролетающий мимо целой стаи дикобразов. И каждое неверное движение может стать последним. Бен засовывает папку под сиденье, надеясь, что она сама вывалится или исчезнет, а значит, хоть немного времени у матери будет. Потому что она может и не пережить. И берет курс к стоянке. Там его уже ожидает По. Машет рукой и задумчиво смотрит куда-то позади него. — Странно, что с тобой нет Хакса. Обычно его только так можно вытащить на прогулку. Вы, — и Дэмерон наставляет палец, — вообще скоро станете близнецами. Оба бледные. Прокуренные. И недокормленные. Серьезно, задумайся над этим. Бен ничего не отвечает. У него и сил огрызнуться нету. Просто мотает головой и усаживается в служебную скорую машину на заднее сиденье, стараясь уткнуться взглядом куда-нибудь в пол. Он до сих пор боится скорости. Боится смотреть вперед. Лучше даже не думать об этом. А еще он совершенно забывает о забытой папке на инвалидном кресле. По листает ее быстро, как будто способен с разбега разобраться во всех этих формулах и непонятных латинских фразах. Но молчит. Вздыхает и стискивает виски, словно на голову что-то давит. Садится за руль, откладывает папку в сторону, заводит мотор, а затем говорит: — Я буду рад видеть тебя на занятиях в понедельник. Вот и все. Никаких слов о потерянных возможностях, осложнениях, смертельных рисках и прочего. И Бен благодарен ему.***
— Тебя спрашивали, — это первое, что говорит ему мать, когда он выползает из машины, стараясь казаться уверенным и независимым. Лея Органа-Соло, ростом всего в каких-то пять футов, готова нести его на руках до Нью-Йорка, если понадобится, и Бен ненавидит ее за это. Он должен был заботиться о ней, но теперь это приходится делать ей. — Кто? — папку Бен не прячет, просто держит в руках. Но так крепко, что не выдрать, даже вцепившись. — Рэй. Наша соседка. Кеноби которая. Они тут совсем недавно, а она почти все время в колледже проводит, так что впервые зашла поздороваться. — И что ты ей сказала? — он хмурится, потому что после вчера совсем не ожидал этого. Ей должно было быть все равно до странного парня по соседству. Она могла бы с легкостью забыть о нем еще до завтрака. Но все пошло совсем не так, как он представлял. — Что?! — наверное, он больше кричит, чем говорит, и мать вздрагивает. — Ничего. Я не говорила о твоей... — ее взгляд невольно тянется к его искалеченным ногам. — Особенности. — Это не особенность, мам. Никакая не особенность, я просто инвалид, вот что. Поэтому мне нахрен не сдались никакие друзья, которые будут фальшиво рыдать вместе с тобой, а потом хихикать за спиной, ясно?! Бен крутит колеса и вкатывается по пандусу в дом. Хорошо, что они в закрытом гараже, и их никто не услышит, не то что увидит, как они ругаются. Дверь за собой он не захлопнет, так что ничем еще он больше не может грохнуть, хоть это и хочется. Треклятую папку он выронил где-то по пути к импровизированному лифту в холле. Вот и поговорили. Все, что ему остается, это прятаться в темной, завешенной со всех сторон комнате и прислушиваться к тишине. Бен знает, что она плачет. Но не может ничего с этим поделать.***
В сети ее имя всегда горит зеленым. Ярко, притягательно, и Бен не может удержаться. Открывает чат, заменяя Бен на такое удачно выдуманное — Рен — и принимается печатать. Раз пять. Стирая одно за другим сообщения, которые кажутся ему такими же переломанными, как и собственные ноги, хаха, вот смешно. "Ren": Тут? — наконец оставляет он короткий обрывок от целой фразы, заготовленной и слишком уж натужной. А так вроде ничего. Один клац и можно удалить, не заметит. Заметила. И что-то печатает в ответ. Значок пишущей ручки скачет по краю чата слишком уж долго, будто она целую поэму набирает, да еще на неизвестном языке, и Кайло за это время хочется спрятаться под одеяло и уснуть, выползти на балкон и курить, ну или выброситься из окна. Жаль, тройное к-к-комбо не прокатит. "Rey-of-Jakku": Нет. Да, — наконец вспыхивают зеленым буквы, оседая черными закорючками на дне чата. — Надо ехать. Финн просил забрать его. Сорри. "Ren": Ага. Не важно. Две вещи, из всего этого пространного разговора он вынес две важные вещи. Она охренительно занята по вечерам. Каким-то Финном. — Идет оно все нахрен! — Бен захлопывает крышку ноута, скидывает с колен и шарит в прикроватной тумбочке сигареты. Там целая пачка спрятана, на такой вот охренительно неудачный день. И косяк. Между прочим, пронесенный Хаксом, а ведь казалось бы, допросись у него снега зимой. Он разьяренно толкает коляской раздвижные двери на балкон, и те тихо шипят, поддаваясь. Здесь уже лучше, спокойнее, можно вздохнуть. А потом подавиться этим воздухом, потому что с соседнего крыльца слетает, напоминая какую-то чудную бабочку — серебристый шарф вьется за плечами, раздуваясь в крылья — Рэй, пытающаяся одновременно кричать что-то в трубку и натягивать на голову шлем. Она заканчивает разговор и запихивает телефон в карман джинсов, запрыгивает на байк и давит на педаль. Громко, рвано, она ускользает в темноту, и за ней серебристой нитью — Бену кажется, что он действительно может видеть ее, тонкую, почти невидимую, протянувшуюся от ее шеи к его балкону, замотавшуюся вокруг грудной клетки, сдавив сердце — скользит шелковый шарф. Ей хорошо, она умеет летать.***
В час тридцать ее фотография, кривая, смазанная, слишком темная, чтобы можно было что-то различить, кроме мутных силуэтов на заднем плане бара, появляется в инстаграме. Никаких подписей, ничего личного, просто фотография и все. Рэй и три кружки пива. Три, не две, как он боялся. Хотя... можно сколько угодно рассматривать их, но с чего он вообще придумал бояться за то, чего никогда не будет? Она не кажется счастливой, веселой, смотрит слегка настороже в эту камеру с заваленным горизонтом, будто кто-то с ней говорит в этот момент. А почему бы и нет. Подловил настоящую ее в месте, где все насквозь фальшивое. Бен буквально может ощутить ревущий гул музыки, темный свет, струящийся из потолочных ламп, смешанный дым от множества сигарет, жар, исходящий от тел. Это такое знакомое, пусть давно ушедшее ощущение, что на мгновение ему кажется, будто он сейчас сам поднимется, запросто так встанет и поедет туда. Пешком пойдет, только бы нырнуть с головой в толпу. Только бы побыть меньше, чем человеком, больше, чем частью чего-то настоящего, живого. Как Рэй сейчас. Он отключает экран и, наверное, минут пять пялится в стену. Стена пустая, когда-то там были развешаны постеры, флаг колледжа, а теперь ничего, кроме черноты. Всего один шанс, так? Случайности неслучайны, мать его? Все так, как должно было быть? Может, это секундное помутнение. Вполне, почему бы и нет, накурившись так, что голова кругом идет, Бен почти не помнит, как он садится и принимается разминать ногу. Сперва левую, она худая, жутко-белая, и он все равно не чувствует ничерта, но продолжает массировать, пока руки не сводит от боли. Удивительное ощущение ведь, оно отвлекает. Главное, не задавать себе вопрос — зачем. "Rey-of-Jakku": Тут? — вспыхивает упавшей звездой экран, всего на мгновение, а затем гаснет, теряясь в волнах покрывала. Она пишет ему в два ночи? Сама?! Бен дотрагивается до экрана, и тот послушно загорается — белое и черное, совершенно пустой чат, обнуленный как и его жизнь, и всего одно слово, но оно... радует. "Ren": Ага. "Rey-of-Jakku": Не спишь? — точно ей нужно убедиться еще раз, пишет она. "Ren": Нет. Молчание повисает ровно настолько, что Бен уже подумывает добавить к этому враждебному отрицанию хоть пару смайлов, чтобы вернуть все обратно. "Rey-of-Jakku": Не хочешь прокатиться? — внезапно предлагает она. — К воде и обратно, это ненадолго. — Хах, — он смотрит на свои ноги, прокатиться? У него и свой байк есть, инвалидный. В жизни он ни за что ей таким не покажется, уж проще удалиться из чата, быстро, без слов, и забить. "Ren": Нет. "Rey-of-Jakku": Жаль. Там сейчас хорошо. Прости, что побеспокоила, — она ставит точку, и ее статус тут же сменяется красным, ее больше нет в сети, и Бен это чувствует практически буквально. Словно его какой-то важной части лишили. — Вот идиот! — он проклинает себя, проклинает гребаные ноги, всю свою жизнь, но прекрасно понимает — все так, как и должно быть.***
Зато заявляется на занятия в понедельник, с видом, будто его уже привезли на казнь и сейчас готовят стул. Нет, стул действительно подготавливает Хакс, только это кресло, хорошее, и сдохнуть на нем будет весьма проблематично, сколько ни умоляй того подбавить мощности. — Какие люди, ого, — ухмыляется По. Не сказать, чтобы он выглядел совсем пораженным — а Кайло в душе так надеялся на это, хоть раз в жизни удивить кого-то до отвисшей челюсти — но приятно рад, это точно. — Ты почти пропустил все веселье. — И что же веселого могло произойти в этом дурдоме? — хмыкает Бен, аккуратно вкатываясь в лифт, готовый унести его в глубины подвального этажа, в сам ад, в общем. — Хакса повысили. Теперь зарплату ему сравняли с моей. Обидно, — морщит нос Дэмерон. — Я-то надеялся, что я один тут такой незаменимый, а вот. Так что сделай вид, что ты рад, хоть сегодня. Он удавится. — Это точно, — давит смешок Бен. Хакса вообще понять невозможно, да и относиться к нему нельзя по-обычному. Срется, орет, бухтит, значит, сегодня нормальный Хакс. А вот если будет молчать, можно вообще укатывать на приемную и требовать кого другого. — Может, он просто псих. — Но тогда бы ему не дали халат, нет? Резонно. Бен вздыхает и дергает за колесо, когда лифт останавливается, с легким кашлем разводя створки. С другой стороны стоит Хакс — вспомни смерть, она и тут — с таким выражением, будто ему уже с утра насолили. И прилично. — С днем рожденья! — дурным голосом тянет Дэмерон, подмигивая Бену. Хакс зеленеет, дергается, сейчас треснет, что ли. — С днем... — Иди в жопу, придурок, — огрызается тот. — Уже там, давно уже там... Вот так они и едут, почетной процессией, один впереди, разве что не кипящий от гнева, хоть его всего лишь поздравили, даже за уши не оттаскали, следом Бен на коляске, а замыкающим Дэмерон, напевающий себе под нос знакомый мотивчик. К концу дня эти двое, Бен уверен, побьются. Но ему рано радоваться, потому что его ждет бассейн. Прямиком после электрического стула. — Вы в курсе, что я не умею плавать? — задыхается он, отплевываясь от водяных брызг, которые сам же поднимает. — У меня, как бы... ног нету. — Есть. И что самое интересное, ты возможно можешь ими подвигать. Еще можешь. Если постараешься. На заднем плане стоящий у пульта Хакс только закатывает глаза. — Обнадеживать безнадежных неприлично. — А радоваться дню рождения, пусть и чужому, вполне себе нормально... — Ай, да иди ты... Они снова переругиваются, а Бен закрывает глаза и повисает в воде, держась за бортики. Вода плещется у горла, теплая, жаль, не соленая, потому что до смерти хочется представить себя на побережье. В солнечных очках, под зонтом, обсыпая Рэй песком, поедая что-нибудь холодное, чтобы сводило зубы, вроде ломтя арбуза. И это примиряет его с тем, что вода на вкус как хлор. И плавать он никогда так и не научится.***
"Rey-of-Jakku": Проходила мимо, хотела пригласить на бокал чего-нибудь. Даже лимонада, если что, — снова оставляет свое послание в бутылке Рэй. Выбрасывает штормом уже ближе к вечеру, когда Бен возвращается с клиники, вымотанный до смерти. У него все тело гудит, скручивает от боли, но в голове приятно шумит алкоголь, все же Хакс дался отпраздновать хотя бы чисто символически. Написано днем, так что поздно откликаться. Да и что он скажет — очередное нет? "Rey-of-Jakku": Ты пропустил все веселье, Рен, — она отправляет ему фотографию ровно в полночь. На размытом черном фоне видны босые ступни, погруженные в воду. Никого рядом, всего лишь одна тень, падающая сверху. "Ren": Это по-твоему веселье? "Rey-of-Jakku": Ну, по крайней мере не жарко, — еще один снимок. Разбросанная по песку одежда, разлетевшиеся в сторону ботинки, один почти касается носком воды, другой наполовину засыпан, и Бен отчаянно пытается не думать, не рассматривать, вся ли одежда сейчас там. "Ren": Если замерзнешь до смерти, никто тебя не спасет, — от его шуток несет чем-то дерьмовым, будто ему хочется уязвить ее, подколоть, наверное, она чувствует это. "Rey-of-Jakku": Окей, — и снова отключается. Красный ник — Rey-of-Jakku, вне сети. Может, действительно замерзла. Или гонит под двести на пустой дороге, наслаждаясь свободой. Бен закрывает ноут и идет — ну как идет, ползет — заниматься. Зато никаких мыслей больше не остается.***
Раз в сто лет ему все же приходится выбираться в люди. В толпу, которая кажется слишком уж чуждой, прямо таки переполненной неприязнью. Все говорят, что это только кажется, на самом деле им всем плевать, но проблема в том, что одному все же не настолько пофиг. Бену. Он терпеть не может все эти взгляды, переполненные жалостью вперемешку с презрением. Ни то, ни это целиком, одна херня, если подумать. Выбирается не по своей воле, а чтобы сдать то, что не хотят принимать по скайпу. Гребаные професора старой закалки как один считают, что он нагло читерит, и у него там по всей комнате подсказки развешаны или друг с учебником за веб-камерой стоит. Было бы кому стоять, друзей-то нет. Но с самого утра Лея с мертвенно-бледным лицом — она всегда такая, стоит ей заговорить с Беном о прошлом или будущем — просит его не злиться, потому что отвезти его у нее не получится. Совещание назначено на два. Ровно во столько, когда и его экзамен. Шах и мат, Бен. — Серьезно? — он не понимает, когда начинает злиться. Она не виновата, она не виновата, вот что ему следует повторять. Но кто тогда виноват? — Прости. Может... может, я попрошу кого завезти тебя вместо меня? Соседку, например, она хорошая девушка. И водит аккуратно. — Нет, не смей! — ему жарко, лицо, небось алое от прилившей крови, а пальцы нервно дрожат, и все, что он может, это цепляться за стол, надеясь, что тот не треснет. — Ни за что! Не смей ей ничего говорить! — если она узнает... Если увидит... — Я ничего не говорила, Бен. Успокойся. Ее опекун в курсе, но я попросила его не рассказывать, пока сам не захочешь... — Просто не смей! — он кричит на нее, так громко, что у самого в ушах звенит. Ну вот, довел мать до слез. И так каждый раз, кое-что ведь не меняется, теперь уже не меняется. — Я позвоню По. Попрошу его, — ломким голосом произносит Лея. -Возможно, он сможет помочь. — Как же. Он всегда рад помочь, — Кайло несет, и он не знает, где ему останавливаться. Как и вообще зачем? Это всего лишь еще один разговор на повышенных тонах. Таких было очень много. Таких еще будет. Вместо Дэмерона — он после ночного дежурства спит, не добудиться — за ним заезжает Хакс. Не в первый раз, конечно, но и радости в лице не особенно заметно. — Ты почаще звони, Соло, — начинает Хакс таким тоном, будто отчитывает нашкодившего ребенка, — и я разбогатею. Такую же тачку себе куплю. — Иди нахуй. — Сам туда иди. Как хочешь добирайся, — невозмутимо обрывает его Хакс и заводит мотор. — Мне плевать на твои личные проблемы, Соло. Но знаешь... иногда люди дают сдачи. Если их сильно заебут. Тебе еще повезло, что она твоя мать. И не влепит по морде. — Решил побыть за нее? — он так разозлился, что и не заметил, как сел на переднее сиденье, и теперь рядом с ним проносится мир, видеть который он не хочет, так быстро, что под ложечкой засасывает. На повороте, лихом, с выпендрежем, они чуть не врезаются в чей-то почтовый ящик, и тогда Бен замечает, что Хакс тоже не очень-то спокоен. На виске бьется жилка, а губы сжаты в белую линию. Хакс топит педаль в пол, и машина ревет, набирая совершенно неположенную для пригородной дороги скорость. — Я просто считаю, что ты мудила. Всю дорогу оба молчат, Бен, уставившись на защелку бардачка, чтобы не смотреть за стекло, Хакс, барабаня по рулю. Со страдальческим надрывом. — Я заберу тебя через два часа, — предупреждает его Хакс и лезет в бардачок за сигаретами, нарочно задевая крышкой по колену. Оно-то не чувствует, а ведь должно быть больно. — Выметайся, Соло, твое время пошло. Что видит Бен, оказавшись снаружи? Море людей, серое, движущееся по своим правилам, громкоголосое, оно противоположно ему. Оно живое. Он — не очень. Где-то среди них может быть и Рэй. Сдающая последние экзамены. Или просто сидящая рядом с друзьями, на спортивной площадке, наблюдая, как мучаются младшекурсники. Оглянувшись назад, он видит, как показывает ему средний палец Хакс. Отличное напутствие, ничего не скажешь.***
Но вся эта секретная хрень не может продолжаться так долго. Рэй больше не пишет, хоть каждый вечер она онлайн. Ее инстаграм буквально ломается от разноцветных фотографий, где столько много света, веселья, жизни. Она чинит байк, она выбирает кактусы, барбекю, новый купальник, разложенные улыбкой ломти арбуза на пластиковой тарелке, и много воды. Если не знать, что она живет по соседству, можно предположить, что она с Л.А. А он в жопе. По вечерам Бен выбирается на балкон. Не чтобы следить за тем, как она поливает кактусы перед порогом, нет. Просто ему нравится быть частью мира, хоть ненадолго. Но сегодня никаких кактусов. Или ночной поездки. Дом по соседству просто ломится от света и музыки, недостаточно громкой, чтобы кто-то вызвал копов, но задорной и веселой. За занавесями скользят тени, а перед домом штук пять машин и несколько байков. И смех, много смеха. Бен как раз собирается сваливать со своего поста в углу, в самой тени, когда слышит хлопок и голос Рэй. Она выходит на балкон, тут же забираясь на свое любимое место — свесив ноги с парапета, будто прыгать вниз собралась — а позади нее еще трое совершенно незнакомых людей. Два парня, девушка. — Неплохо для пригорода. — Ага, — кивает Рэй, все еще даже не обернувшись. — Я просто очень хотела к морю, и дядя мне говорит, ты знаешь, кажется, я нашел нам замечательный дом. После... других здесь круто. Здесь чертовски хорошо. — Ну еще бы, — смеется китаянка. Она маленькая и кажется совсем еще ребенком, особенно на фоне высокого чернокожего парня. — Это как... совпадение, которое неслучайно.Ты встретила Финна, я встретила вас, теперь еще и дом... Совпадение? Бен вздрагивает, потому что в чем-то это похоже на дежавю. Только кривое, лишенное всякого смысла. — Еще бы и... А, забейте, — Рэй отмахивается от своих мыслей, задумчиво болтая ногами в воздухе. А потом, возможно не нарочно, а может, специально поворачивается в его сторону. Она смотрит на него молча, пристально, вычленяя из темноты остатки облика, хоть он и постарался стать тенью. — Хэй, Рен, — поднимает она ладонь в знак приветствия. Ровно, не дружелюбно, точно из голоса ушло все веселье, предназначенное остальным. — Рен? Тот самый, о котором ты... Ауч! — что-то мямлит чернокожий парень. — Ты чего, Роуз? Он не станет говорить с нею. Может, в горле застряли остатки голоса, решительности. Может, он просто идиот. О чем ему твердили все. Рано или поздно все они отвернутся от тебя, так? — Смотрю, ты снова веселишься до отпада, — внезапно произносит Рэй. Остро, колко, с издевкой. Он все еще молчит. Перекатывая на языке много слов. Все они бесполезны. Ничего уже не исправят, разве что испортят. — Может, пригласишь? — еще злее. Ее улыбка, натянувшая лицо, так неестественна, что вот-вот треснет и обвалится. — Спасибо, Рен, — она подбирает ноги, поднимается, балансируя на гребаном парапете, узкой полоске, шириной с ладонь, и идет по нему. Направляясь к Бену. А он замирает с ужасом, когда она перестает улыбаться и всерьез прикидывает, допрыгнет ли, переберется с одного балкона на другой. Будто умеет летать. — Не смей! — вырывается у него. Единственное, что он может сказать, оборвав испуганные возгласы ее друзей, уговаривающие Рэй вернуться обратно, пока она не сломала себе шею. — Отстань от меня! Просто... отвали! — он кричит это, стиснув кулаки, так, что ногти в мясо впились. Чтобы остановить ее прежде, чем она доберется до него, чем увидит настоящего. Дело не в ней и не в ее безопасности. Дело в нем, все в нем. Но она отшатывается назад, будто ее ударили наотмашь. Ее подхватывают на руки друзья, и Бен видит, что она вся трясется. От смеха. Или наоборот. — Я всего лишь пошутила, идиот, — вырывается она из кольца прикосновений и прячется в доме, хлопнув дверью. — Какого хера, чувак? Ты что вообще сказал, да ты... Она же... — тут же заводится негр. — Мудила ты! — Тише, Финн, — успокаивают его девушка и молчаливый парень. — Просто затк... — Вы слышали, что он сказал? — А ты тоже хочешь поговорить? Ну так иди сюда. Чего ты... — кулаки чешутся, встать и надавать по роже. Но да, он же не может, он же беспомощный калека. Кое-как эти двое выталкивают своего горящего друга прочь с балкона, оставляя Бена одного. — Пошли бы вы все... нахуй, — он подкатывается к самому краю, разглядывая темноту внизу. Это второй этаж, ты уже себе ничего больше не сломаешь, идиот. А жаль.***
Ему казалось, что это все прошло, пропало после сеансов, но сейчас он не может двинуть ни рукой, ни ногой, его тело стиснуло, сдавило со всех сторон, и пахнет паленой плотью. Он знает, что это занимается его одежда, его волосы горят. Он снова оказывается внутри раскаленной клетки машины, и из нее никак не выбраться. Рядом с ним, уложенный солдатиком в этом железном гробу догорает отец, и Бен практически видит, как лопается кожа, расползаясь окровавленными пластами, как он кричит, немо, кричит, чтобы Бен убирался, спасался, пока может. — Пап! Он кричит в ответ, так же немо, раздирая горло, задыхаясь. Кричит и кричит... ... пока на лоб не опускается что-то холодное. Мокрое, и по лицу, губам, шее ползут струйки воды, соленой, отвратительно-тепловатой. И Бен открывает глаза. Это Рэй. Она здесь, в его комнате, стоит, склонившись над ним, хрупкий силуэт в свете ночника, и в глазах плещется дикий ужас. — Ты... кричал, — наконец произносит она. Убирает руку, в которой зажато что-то перекрученное, потемневшее от морской воды — ее майка? — Кто-то стучал в дверь. Я не открыла. Это... это не мое дело. Она делает шаг назад, к приоткрытой двери на балкон, откуда скорее всего и попала сюда. По воздуху? — Как ты... — шепчет Бен. Из горла выходит лишь тихий свист, похоже, он сорвал голос. —Сюда... — Лестница, я положила лестницу между... — она машет руками, показывая, — между балконами. И все. — Уходи, — просит он. Среди темноты пустой, слишком пустой комнаты она кажется такой маленькой. Потерянной. И растерянной. — Да. Самое время, — дергается уголок ее рта огорченно. Но ей же нельзя так просто уйти. Рано или поздно вся эта секретная хрень заканчивается. Рэй оборачивается и натыкается коленом на инвалидную коляску. Шипит, потирая ушиб, а потом замирает. Поняв, что это такое. — Так вот в чем все дело, — она не смотрит на него, только в сторону, и со своей постели Бен видит только ее профиль, удивительно красивый, не подходящий этому месту. — Ясно. Она все так же медленно, будто сквозь воду, идет к балконной двери. Останавливается в проеме. — Ты мог бы сказать мне, знаешь. Рен. Он не видит, как она уходит, он не знает, когда это происходит, здесь и сейчас, или раньше. Может, он все еще внутри кошмара, может, кошмар — это и есть реальность. Помнит он только темноту. Разбитую о стену ночную лампу. И боль. В пальцах.***
Она забрасывает байк и всю неделю просто бегает по утрам. Жара стоит неимоверная, и ее лицо, шея, плечи лоснятся от пота, и на старой майке темные круги. И вид, будто она собралась добраться до финишной черты, до конца света, до Луны прямо сейчас. В ушах затычки, так что она не слышит, как ей сигналят машины, она вряд ли замечает остальной мир в такие моменты. На его дом она вообще не смотрит, будто его стерло с лица земли одним ударом. Расплавленной звезды, молнией, ураганом сдуло — нет его и все. Ему больше незачем прятаться, и он выезжает с матерью, сидя на переднем сидении, уставившись вперед, будто там нет ускоряющегося полотна дороги. Нет вообще ничего. — Не желаешь пристегнуться? — искоса смотрит на него Лея. Прикусив язык, Бен тянется за ремнем и демонстративно щелкает замком. — Все? Они могут кататься до ночи по округе, пока не сожгут весь бензин, Рэй не оглянется. Где-то их реальности разминулись. — Все. Дэмерон впервые за два с половиной года закуривает, деля с Хаксом одну сигарету на двоих, что еще более удивительно, потому что они же только ядом плюются друг в друга. И севшим голосом сообщает, что это, наверное, херня, магия или психосоматика. А когда Бена пускают в бассейн — от воды еще больше несет хлоркой, потому что жара неимоверная — у него дергаются ступни. — Нихуя себе... — Хакс выглядит так, будто сожрал кота, а потом выблевал где-то по пути, но он такой всегда, когда пытается улыбаться. Ему идет. — А я не говорил, что костыли помогают кадрить девчонок? Нет? — херовые у него шутки, но сейчас действительно немного смешно. Бен отпускает руки, загребая ими тепловатую воду, и это все равно, что плыть. Хоть куда-то.***
Ему разрешают ходить понемногу, разрабатывая деревянные мышцы, и со стороны он выглядит еще хуже, чем когда катался себе на инвалидной коляске. Тогда хоть меньше места занимал. И просто сидел. Но железные обручи, оцепившие ноги, не только делают из него железного мудилу из детской сказки, но действительно поддерживают. Хотя на пляж он выезжает все равно с помпой, взяв за компанию Хакса и Дэмерона. Пока один плещется в воде,а другой прячется под зонтом, изображая вампира, застигнутого инквизицией, Бен пробует ходить по песку. Босиком, конечно, хоть ощущения вообще почти никакие. Он может запросто — что и делает к концу первого дня — раскроить себе ступню об острый скол раковины, и хоть бы хны. Крови больше, чем паники, а Хакс замечает, что эту ногу никто и так не собирался спасать, так что можно резать сразу. Рэй и ее компания тусуются поодаль, у них свои тенты от солнца, сетка для волейбола, ящик со льдом и мороженым, это Бен в бинокле видит. У них весело, и их музыка доносится даже досюда. — Выпендрежники, — фыркает Хакс. — Вот включил бы я что-нибудь приличное, тоже позавидовали бы. Под приличным он имеет в виду старую добрую классику, но ей не место на пляже, и Дэмерон тайком шепчет Бену на ухо, что в следующий раз они едут вдвоем, или только после тщательной инспекции вещей. Когда Бен добирается до воды, скрипя, еле переставляя гудящие ноги, у него вся спина буквально горит от чужих взглядов. Ее там тоже есть, он уверен. Хоть сейчас она не отворачивается.***
А заканчивается все... Заканчивается все дождем. Он сидит на балконе, скрестив ноги, вытянув их на парапет, и не потому, что это смотрится круто, а потому что они все еще адски болят. Но боль — удивительное дело — делает его жизнь менее однообразной. И когда начинается дождь, Бен не двигается с места. Наверное, стоило бы взять зонт, или вернуться в комнату, но он продолжает смотреть на серую пелену, надвигающуюся с запада. Она смешивает цвета — белый и синий, она вытягивается к самой земле, с каждой секундой только набирая силу, пока не превращается в самый настоящий ливень. Вода сбивает пыль, унимает жар, скользит по лицу прохладой, и почему-то Бен не удивлен, когда слышит ее голос. Рэй стоит на своем балконе, вытянув руки, сложив ладони в лодочку. — Это лучшая часть, да? — пытается она перекричать дождь. — Да, — кивает он, и больше всего ему хочется засмеяться. Хотя зачем, на лице полно воды, сойдет вместо слез. — Вот бы это никогда не кончалось, — набрав полные ладони воды, Рэй прижимает их к лицу, точно умываясь. Или заменяя одни слезы другими. — Можно... — в этот раз она больше не колется, не язвит. — Можно к тебе? — Не поскользнись только, — он слишком долго ждал этих слов, чтобы произнести спокойно и легко. Выходит несколько ворчливо. — Хватит одного... Рэй тут же перебирается по лестнице, ловкая и быстрая, на другой балкон и спрыгивает рядом с Беном. — Вообще-то для этого есть двери. — Заткнись уже. Ре... Бен, — ей нравится произносить его имя. Она пробует его на языке, медленно, точно на вкус. — Мое предложение все еще в силе, знаешь? — Какое? — Могу подвезти тебя к воде. Туда и обратно. Потом, когда эта, — и она указывает на небо, — закончится. — Мне придется купить тебе лимонад, — он помнит ту фразу. Надо же, она первая подкатила к нему, предлагая выпить. — Терпеть не могу шипучку, — Рэй смешно морщит носом. И удивительно, до чего же легко у нее получается стоять рядом и болтать о полной чепухе. И одновременно слишком важной. — Кошмар, — улыбается Бен. — Что-нибудь придумаем. Можешь... можешь подойти ближе? — М-м-м? — она смотрит на него сверху вниз непонятливо. Вся мокрая, лицо облепили волосы, одежда потемнела от воды, такая... забавная. Даже задорные пучки обвисли под тяжестью ливня. — Зачем? — Просто, — он подается вперед, это просто, это так просто, будто оно само уже случилось, где-то в другой вселенной, а здесь и сейчас оно идет по накатанной дорожке. Ухватывает ладонь и тянет к себе, вниз, вынуждая наклониться. — Вот зачем. У нее губы мокрые, соленые, черт знает из-за чего. Из-за дождя? И они смешно дрожат, а потом растягиваются в улыбке. Это то самое неслучайное совпадение. Звезды, которые сошлись. Джекпот, который ему удалось сорвать. Когда она целует его в ответ.