For Blood and Gold

Кровь медленно течет, пятная рассыпаные вокруг осколки былых империй, оттеняя хищный блеск золота, а наверху, в огромной рваной ране в обшивке корабля, окруженной довольно урчащим пламенем, виднеется каменный свод исполинской пещеры. Рейф Адлер сделал еще один вдох, зашипев от привычно пронзившей грудь и левый бок боли, когда полный пепла и гари воздух впился в легкие мелкими, острыми шипами. Каждый удар сердца отдавался обжигающим эхом в том месте, где клинок Натана Дрейка настиг свою цель. Напрячь мышцы и попытаться подняться. Тело отозвалось на эту попытку новой порцией плавящей сухожилия боли, словно электрическим импульсом. В правую ладонь что-то впилось, когда Рейф попытался найти себе опору, но он почти не обратил на это внимание. Судно снова тряхнуло, и часть исполинского брюха с жалобным треском рухнула в паре метров от Адлера, похоронив под собой пару пиратских скелетов. Внизу, под ногами, под разбросанными повсюду золотыми кубками, монетами, черепами, огромными сундуками и рокотало голодное море, предвещая изысканную трапезу. Рейф делает один рваный шаг за другим, душа боль хриплым смехом в груди. ...Запомни, Рафаэль, люди ждут от тебя экстраординарности. Они ждут чего-то, что разорвет их привычную картину понимания, чего-то, выходящего за их собственные и твои рамки. Твоя мать…готовила тебя к жизни в их пузыре, образованном нереализованными амбициями, помноженными на прогнившую католическую мораль, заложницей которой она и была. Но ты – моя кровь, продолжение меня, и поэтому обязан понимать, хочешь ты этого или нет, Рафаэль… Рейфу пятнадцать, и он вздрагивает, когда стальные отцовские пальцы мягко, но напористо сжимают его плечо, словно демонстрируя полную, безраздельную власть. Он почти привык к запаху дыма дорогих сигар, смешанному с едва ощутимым ароматом мужского одеколона, который сопровождал Томаса Адлера повсюду, словно шлейф. Почти привык к тому, что он никогда не называет его иначе как Рафаэль. Почти привык к тому, что он всегда пытается вывести его из себя, говоря о матери в подобном тоне, а сам наблюдает за ним, с едва заметной, оценивающей улыбкой опытного игрока. Чертово «почти» преследовало его все эти шесть лет, с дня ее смерти, и будет преследовать до самого конца. Он мечет карты, он вне подозрений Не веря в деньги или успех Не ради хвастовства иль уваженья Он побеждает всех Строки из любимой песни его отца непрошенными гостями появляются в голове. Адлер всегда был настоящим игроком, а Рейф – неудачно разыгранной картой, которая, однако, еще может спасти всю игру. По правде говоря, они оба были игроками, и оба в конечном итоге проиграли. Проиграли, поставив на кон все. Ибо ничто не вечно, и каждый хочет править миром… …Ты знаешь, почему так происходит? Почему они поступают так? Люди? Я расскажу тебе, Рафаэль. Они злы. О, они чертовски злы на тебя, на нас, на таких как мы - за то, что мы воплощаем в себе все то, чего они не добились Потому что оказались недостаточно умны, недостаточно крепки, недостаточно расторопны. Их злит вся та рутинная шелуха, что окутывает их жизни, что понемногу затягивает их вниз. Ты ведь видел, как утопающий готов затянуть под воду любого, лишь бы выбраться самому? Даже если шанса нет, они делают это. Лишь бы попытаться выбраться. Все вокруг – такие утопающие, Рафаэль… Они с отцом стоят на веранде их дома. Ночной холодный ветер треплет непослушные волосы, а звезды молча наблюдают за ними. Его голос кажется невероятно далеким, словно гром в сердце зарождающейся где-то наверху, в до ломоты синей дали ночного неба. …И поэтому ты должен быть лучше, понимаешь? Ты должен оказаться сильнее, крепче, умнее, хитрее их всех. Ты должен растоптать их жалкие попытки затянуть тебя вниз, к себе, в свое серое рутинное ничтожество. Но всегда помни о мере: спускаясь вниз по склону, главное – не только спуститься быстрее других, но и не сломать шею. Используй других людей, когда тебе выгодно, но не злоупотребляй ими: они очень мстительные существа. Особенно женщин: меньше всего ты должен быть зависим от одной из них. Пользуйся, используй, не попадайся на крючок. Прежде всего, Рафаэль – это твоя игра, и мало будет просто играть в нее. Чтобы стать тем, кем ты должен стать, тебе придется выиграть. Рейф вздрагивает когда рука отца отпускает его, и он впервые решается взглянуть ему в глаза – так же сложно, как посмотреть на солнце. И он смотрит, выжигая сетчатку о бритвенно-ледяной взгляд, не находя места, куда бы спрятаться от него. Этот взгляд будет преследовать его всегда, даже когда игра подойдет к концу, а карты останутся на столе. Завтра Рейф уйдет из дома, взяв в собой лишь нехитрые пожитки и немного – по меркам семьи Адлеров – денег, как будто ради путешествия по гордой и умирающей Америке, а на деле – ради путешествия по темнейшим закоулкам собственных иллюзорных обязательств. Это не было актом протеста, скорее рискованным, но оправданным ходом, словно поход в ва-банк. Отец, так и не смирившись с поражением, зачахнет, окруженный стервятниками и горюющими тетушками-племянницами, но так и не избавит от своего взгляда. Рейф уходит с порога отцовского дома одним человеком, а возвращается в свой дом – абсолютно другим, но вместе с тем неуловимо тем же. Той же скверно разыгранной картой. Зная, что пики – оружье солдата, А трефы – кресты по пятам за войной. Бубями – жизнь мерят, а сердце – как карта, Что сложится в образ иной. Смех пополам с кашлем вырывается наружу вместе с кровью, швыряя тело Рейфа наземь. Руки утопают в окровавленном золоте в попытке вновь обрести опору, сверху градом рушатся пылающие обломки корабля, а сквозь одну из многочисленных пробоин ветер швыряет горсти ледяных брызг, шипящих в огне. Рейф словно идет внутри брюха исполинского умирающего зверя, проглотившего ни много ни мало четыреста заветных миллионов. Пальцы вцепляются в чудом держащийся обломок доски, не обращая внимания на боль от заноз и тлеющего пламени, пока человек медленно поднимается по ступеням наружу, прочь от ада. Здесь свет не найдет тебя. Держи меня за руку, пока стены обрушиваются на нас, И когда все рухнет, я буду рядом. Мышцы молят о помощи от напряжения, когда Рейф пытается выстоять против внезапно налетевшего, жесткого порыва бури. Дерево под ногами рушится, и он повисает над горящей золотой бездной, сцепив зубы от разорвавшейся внутри боли. Я так рад, что мы почти смогли это преодолеть, Но так расстроен, что никто этого не увидит… Ибо все хотят править миром. Адлер медленно, невероятно медленно подтягивается вверх, упираясь ребрами, что вызывает новую волну боли. Один рывок, стоивший, казалось, целой жизни – и он падает на палубу, объединяя смех с криком и наблюдая за тем, как одна из мачт торжественно падает в алчущее море. ...Рейфу тридцать, и все вокруг одето в притворную скорбь. Многочисленные родственнички, большинство из которых переступали порог отцовского – его – дома едва ли не впервые, роняют лживые слезы над облаченным в дорогие одежды его бывшим владельцем. Рейфа раздражает плач. Рейфу ненавистно монотонное бубнение священника. Рейф задыхается, ему не хватает воздуха. Ему не хватает мыслей. Какие-то люди пожимают ему руки, соболезнуют, говорят что-то, не имеющее абсолютно никакого смысла. Что-то про прекрасного человека, тяжелую утрату, про авторитет, компанию и нефтяной бизнес. Рейф не слышит их, он машинально улыбается, задыхаясь в собственном идеальном черном костюме. Гомон вокруг не смолкает, а ему кажется, что отец все еще сжимает пальцами-клещами его плечо, а холодный ветер, предвещающий приближающуюся грозу, хозяйничает в абсолютно пустой комнате, где кроме него и искусно вырезанного из безумно дорогого дерева гроба с телом отца нет никого. Ему кажется, что он все еще смотрит на него тем же самым пронзительным взглядом. А тот, кто говорит, не знает ничего. Лишь опыт подскажет теперь, Как тем, что каждый день кляли судьбу - Плененные страхом потерь. Кто произносит эти строки – он или его отец? Рейф думает, что это неважно. Рейф не хочет быть чьей-либо картой. И он не будет. Одинаковые люди в дорогих костюмах и черных вуалях, со слезами на глазах и улыбками на устах провожают его взглядами, когда он уходит с похорон, наконец получив возможность вдохнуть… …Адлер делает шаг за шагом, чудом не проваливаясь обратно в бездну. Кровь не желает останавливаться, впрочем, как и он. Волна окатывает его, охлаждая ожоги, привнося резкость в мысли и зрение, и он видит, как размытые водой красные капли остаются на дереве, медленно испаряясь. Рейф опускается, опираясь спиной о единственную оставшуюся перегородку бывшей капитанской каюты... … - Значит, Рафаэль Адлер? Сразу видно что богач, только такие называют своих детей подобными именами, ха! Ну, не стой с такой кислой миной, я пошутил же, дружище Рейф. Не робей! Сэм Дрейк коротко хохотнул и выпустил маленькое облачко дыма, всего в паре дюймов от лица Рейфа. Тот ответил ему самой уничижительной из своих улыбок, одновременно изучая каждый мускул на лице молодого мужчины, образовывавший весьма любопытное насмешливо-осторожное выражение. - Если у вас с поиском сокровищ так же хорошо, как с чувством юмора, думаю, мы сможем найти общий язык – произнес Рейф, глядя прямо Сэму в глаза. К его чести, он, в отличии от большинства, глаз не отвел. - Нейт, я же говорил, что мы наши нужного человека! Хээй, готовь место для сокровища, братец, ибо хвост нашей удачи считай что у нас в руках. И…да не хмурься ты, ей-богу, и тебе перепадет, Рейф. Все-таки денюжки твои… Он не слушает. Рейф окинул взглядом младшего Дрейка, как-то бесшумно возникшего рядом. Что-то во взгляде Натана цепляет его, что-то, как ему кажется, находящее едва уловимый отклик в его собственных глазах. Такое же выражение отчаянной жажды самоутверждения, тот же затаенный до поры блеск. Сэм крепко сжал ладонь Рейфа и хлопнул того по плечу, завершая разговор очередной короткой шуткой и хриплым смехом, выбросив новое облачко дыма. Следом подошел Нейт, и, так же, как и его брат несколькими секундами ранее, взглянул ему в глаза и протянул руку. Рейф молча ответил на рукопожатие, не сводя взгляда с Натана Дрейка. Он уже знает, что этот парень с затаенным огнем в глазах сыграет определенную роль в его и их судьбе, и, возможно, даже решающую. Их козырная карта... … - Чего же ты ждешь? – Рейф выплевывает слова вместе с кровью, - сделай уже это! Черт тебя дери! Хоть раз покажи, что у тебя есть гребанные яйца, Дрейк! Клинок дрожит в руке Нейта, а его глаза горят блеском золота. Рейф издает нечто, похожее на хриплый рык и бросается вперед. Звон целующегося металла вторит грохоту моря и урчанию пламени, искры слепят, словно золото, а кровь тяжелыми каплями слетает вниз. - Ты всегда был слабаком, Натан Дрейк! Не представляю, почему именно тебе выпало столько удачи! Ты же чертов трус! Нейт молчит, и это доводит Рейфа до сумашествия. Он наносит один размашистый удар за другим, взметая в воздух золотые монеты и кубки, нанося лишь незначительные порезы и раны. - Давай, мать твою! Хоть подохни как человек, в конце-концов! Короткий резкий звон – и клинок Рейфа скользит куда-то далеко вниз, а кулак Дрейка проламывает скулу, швыряя на землю подобно приливной волне. Адлер улыбается разбитой, алой улыбкой. - Ну же, Дрейк, последний танец! Отблески пламени играют на окровавленной стали. - Дрейк! - Прости, Рейф… Он с недоумением, какой-то детской обидой смотрит на саблю Натана, погружающуюся в его плоть слева, чуть пониже сердца. Золото вокруг словно оттеняет туманом, и он лишь краем уха, где-то на самой грани чувствует, как впиваются в щеку золотые монеты, когда он падает. - Мы могли спастись, Рейф. Но ты предпочел умереть в обнимку со своим сокровищем. Рейф судорожно зажимает рану, глядя в глаза своему убийце. - Когда-то я называл тебя другом. Пламя медленно охватывает Нейта, прижимаясь к одежде, вгрызаясь плавящим поцелуем. Кожа медленно тает, обугливается, отваливается мерзкими кусками. - Digna factis recipimus, Рейф. Ты ведь знал, что так все и будет. Нейт улыбается, обнажая медленно обгорающие кости черепа, и Рейф – лишь на одну секунду – видит отца за его спиной. - И все-таки ты…ты – трус…кхе-кхе…Натан Дрейк. Даже прикончить нормально меня не смог. Нейта нет. Отца нет. Вместо них – лишь объятое пламенем золото… Легкая улыбка появляется на губах Рейфа, когда прямо перед ним последняя мачта рушится вниз, едва не разваливая корабль на две части. Боль практически ушла, оставив по себе лишь тупое, ноющее напоминание. Здесь, наверху, практически не было огня, только пенящаяся, голодная громада воды со всех сторон, и рыхлая скорлупка под ногами. Рейф делает несколько шагов по палубе, пошатываясь и задевая ногами обломки. Удивительная, туманная пустота коснулась его, давая возможность хоть раз посмотреть беспристрастными глазами, увидеть весь игральный стол, и, как бы тяжело не было, что игра все-таки окончена. Вот он – новый сложившийся образ. Отец смотрит на него выжигающим льдом взгляда, но он больше не отводит глаз, ведь пальцы-тиски уже не сдавливают его плечо, нет. Теперь они ложатся мягко, слегка похлопывая, а ветер гладит непослушные волосы. Адлер подходит к самому краю, устремив глаза в бездну внизу. Пальцы правой руки разжимаются, и затертый испанский дублон, оттененный пятном крови, без звука падает в воду... - Каждый хочет править миром – успевает прошептать Рейф, когда дерево под его ногами ломается.