Why

Грейс до сих пор плохо понимает, как такая до ужаса глупая идея пришла ей в голову, разорвавшись в глубинах подсознания, словно яркое конфетти. Она идет в женское отделение уверенно, тяжело стучит каблуками и посматривает на часы. Полы здесь дешевые и затертые, не сверкают от лоска, как в Доме Каппы, а потолки сырые от дождя. На стенах — выцветшая штукатурка. Безвкусные, бесконечные и ободранные холлы давят угрюмостью. И Грейс удивляется тому, как Шанель, о, Шанель Оберлин, живет в таких условиях. Снующие туда-сюда медсестры с горами таблеток на подносах сбивают Гарденер с ног, и ей приходится держаться за стену, лишь бы глаз одним из огромных шприцов не проткнули. Неужели Шанель тоже ими обкалывают? «Было бы забавно посмотреть на ее лицо в этот момент» — думает Грейс и улыбается, хотя ей действительно жаль Оберлин: вот она президент Каппы и разгуливает по своей двухэтажной гардеробной, а вот она, похудевшая, в грязной сорочке, с идиотской улыбочкой. Не иначе успокоительные. Грейс ловит себя на том, что заходит в эту дверь совершенно зря: что ее будет ждать кроме жалкого зрелища? Униженная, растоптанная, потерянная Шанель Оберлин? Ждет ли она ее? Конечно, последняя, кого она хочет видеть — это Грейс Гарденер. Это отдается в голове опьяняющим эхо, последним предупреждающим сигналом перед тем, как двери комнаты со скрипом распахиваются ей навстречу. Пациентки в надежде оборачиваются, но единственная, кто даже глазом не моргнул, Шанель Оберлин, продолжает беззаботно красить ногти, напевая что-то себе под нос. Грейс навскидку оценивает ее внешний вид: тусклые волосы, коротко стриженые ногти, лицо без единого следа косметики. Дешево, но Грейс нравится. Нравится. Все пациентки разбегаются по своим делам, а Грейс ждет ответного взгляда, чуть громче дыша, пытаясь привлечь внимание. Апельсины в руке в один миг становятся непосильной ношей, стоит Шанель обратить свой затуманенный взгляд на нее. — Пришла позлорадствовать? — с грустно-иронической усмешкой произносит она. — Не мой уровень, — ответно улыбается Грейс, ставя на тумбочку сетку с фруктами. — Пришла проведать. — Меня? — ее губы подрагивают от липкого смешка. — Может позвать #3 или #5? Но Шанель и так прекрасно знает, что только ее, только чертову ее. У Грейс ведь на нее особый счет? Шанель цепляется взглядом за сливовую кепку, за припухлые розовые губы и кудри, выбивающиеся из пучка. Безвкусно, но Шанель нравится. Нравится. — В этом нет необходимости. Они вроде заняты, — Грейс кивает в сторону #3, которая жарко целует свою новую девушку, и #5, что играет в шахматы с художницей. Шанель косится по сторонам, докрашивает последний ноготь и с восхищением смотрит на свою работу: старушечьего оттенка лак сверкает блестками. Грейс думает, что это, похоже, очень хорошие лекарства: Оберлин не огрызается, не язвит, даже почти рада. — Не из последней коллекции Диор конечно, но неплохо, — произносит Шанель, закручивая колпачок. — Ты не выглядишь, как пациентка психушки, — заключает Грейс после нескольких минут молчания. — А как выглядит пациентка психушки? Шанель лукаво вздергивает бровью. — Ну, это сложно объяснить… — Попытайся, — она откидывается на спинку кресла и внимательно наблюдает за Грейс. — После всего произошедшего в студгородке мне казалось, ты будешь менее оптимистично настроена. — Поначалу да, — умиротворенно говорит Шанель, — но потом я привыкла. Тут совсем не так, как в страшных байках о психушках: никаких ремней, комнат, с мягкими стенами и прочего… — Я рада, что тебе тут не плохо. — Ну да. Упекла и рада, — она холодно пялится в стену. — Я правда не хотела, — наскоро оправдывается Грейс, а потом не верит своим словам. Почему? Шанель вопросительно смотрит поодаль, затем перекидывает взгляд на глаза Грейс, которые не менее вопросительно снуют туда-сюда. Словно бы она сказала то, что должно было остаться в мыслях за семью печатями — чтобы никакой маг не смог выудить такое прямо из головы. Чтобы не вылилось, не просочилось наружу. — Не хотела? Я же… — Шанель пыталась подобрать слова, — Я же сучка, которая ненавидит тебя… я же не сделала тебе ничего хорошего. Только топтала, как могла. Почему ты не должна хотеть упечь меня куда подальше? Грейс и сама ставит перед собой этот вопрос. Ответа не находится, да и поиск никакой — не хочется ворошить старое. Вспоминать то, что должно оставаться как можно ближе к сердцу, к тайне, к чему-то сугубо личному. — Мне нужно идти. Грейс тихо бросает это вслед, оставляя сетку апельсинов на столике. Но Шанель поднимается и бежит за ней, нагоняя у дверей. — Почему, Грейс? Она смотрит ей в самые глаза, но Грейс сразу же тупит их на пол, как провинившаяся девочка. Гарденер не в силах ответить, не в силах выудить что-то длинное и объясняющее ее нахождение здесь и неуместную сетку с апельсинами. Она шумно сглатывает слюну и берет Шанель за запястье. Комкано отвечает: — Я не знаю. И быстро уходит.