Жизнь после

      На похоронах я держалась на удивление спокойно. Наверное, потому что все слезы давно выплаканы и на страдание больше не остается сил. Наоми, к тому же, не одобрила бы этого — она никогда не любила показушных чувств. Мне оставалось только смотреть на могильную плиту с ее именем и двумя датами. Подумать только — всего две даты и черта между ними, но в этих символах уложилась целая жизнь моей любимой смешной девчонки.       Эффи закурила сигарету — на кладбище мы остались одни.        -Она была…        -Заткнись.       У меня не хватало сил на ненависть, но я не могла простить Эффи тот факт, что она так долго скрывала от меня болезнь моего солнышка. Время, которое мы с любимой могли бы провести вместе, безвозвратно упущено, и теперь это имеет значение, потому что ее больше нет.       По правде говоря, после смерти Наоми многие вещи приобрели иное значение. Например, я возненавидела Нью-Йорк, потому что, идя по многолюдным улицам, я не могла не винить в случившемся каждого прохожего, не могла смотреть без отвращения на небоскребы и рестораны и даже звездное небо навевало невероятную злость и тоску.       Я приняла решение вернуться в Бристоль — город, где мы были счастливы. И живы.       Эффи вызвалась проводить до вокзала, но я намекнула, что не стоит. Говорят, что после смерти близкого человека надо поговорить с кем-то, излить душу, чтобы стало легче. Но мне не хотелось ни с кем делить мое горе.       Дорога до Бристоля пролетела незаметно: автобус слегка покачивало на ухабах, пока я, рисуя на запотевшем стекле причудливые узоры, размышляла о своем. Странные узоры, кстати, каким-то образом к концу путешествия превратились в бесконечную цепочку одного имени. Любимого имени.       В доме ее матери всегда жило много разных людей. Я подумала, что, быть может, и мне найдется место — мне претила одна мысль о жизни в месте, не связанном с Наоми.       Я проснулась посреди ночи на ее кровати и, полусонная, просила обнять меня. Ничего не изменилось. Тогда я повернулась, чтобы обнять ее самой, но руки ухватили пустоту. Ногти проскребли по простыне. Внезапно нахлынувшая обида заставила кусать и молотить кулаками подушку. От несправедливости хотелось выть. Приступ злости сменился приступом истерики — настоящий Ниагарский водопад из глаз. Я крепче пожала к себе подушку и, не переставая рыдать, заснула снова.       Утром на телефоне оказался десяток пропущенных от Кэти, но позвонить и поговорить с ней я не могла.       Шкаф в углу комнаты все еще был полон вещей, которые Наоми не стала брать с собой в Нью-Йорк. Я утыкалась в них лицом, пытаясь поймать запах, издевательски ускользающий. Оказалось, жить в ее комнате намного сложнее, чем я думала.       Улицы Бристоля совсем не изменились — те же домики и кафе со столиками на улице, в некоторых из них мы любили пить кофе всей компанией.       Ну, или что-то покрепче кофе.       Я обнаружила себя на крыше — той самой, где моя девочка когда-то призналась в измене, когда мы рассматривали тот злополучный альбом.       В мозгу промелькнула мысль — если б мне пришлось выбирать между тем, чтобы отпустить ее к другой или дать умереть, чтобы я выбрала?       Нет, даже сомневаться не приходиться — я всегда желала своей любимой только счастья.       Но выбора мне никто не ставил, факт есть факт.       Ты можешь умереть в любую секунду.       Все на свете такое хрупкое.       Почему я не ценила?       С трудом проглотив ком в горле, подошла к краю крыши.       Все теперь бессмысленно и неправильно. Конечно, Наоми бы этого не одобрила, но возможности спросить у меня все равно нет.       Если есть другая жизнь, где нашим душам суждено встретиться, то я продолжу любить тебя там.       Я иду к тебе, раскрывай объятия.