Radioactive

— Эй ты, мешок с костями и мясом, поднимайся! Резкий толчок в бок заставил меня выйти из дымки полузабвения и вскочить с жесткой металлической койки. — Не очень-то вежливо, офицер, — прохрипел я, потирая бок, от которого ударной волной расходились боль. — Вы ведь всё-таки страж порядка, могли бы быть повежливей, или хотя бы сдерживаться. — Заткнись! Теперь у тебя даже имени нет. Ты ничтожество. Но, на мой удивление, тебя желает видеть сам президент. Буду лишь надеяться, что он прикажет расстрелять тебя на Национальной аллее. Меня желает видеть президент? Неужели это окончательный приговор по делу красных? Чувствую, как начинаю дрожать, и огромным усилием воли заставляю себя успокоиться. Я собрал себя после ареста по крупицам, главное — не распасться вновь. Впервые за три месяца я вышел за пределы камеры. Тёмные коридоры специальной ядерной тюрьмы были похожи на декорации к фильму ужасов, но ведь и наша жизнь и превратилась в самый худший кошмар? Война закончилась. Интересно, что сейчас со страной? А с планетой? Кто остался в живых? Мой мир разрушен, я ощущаю это даже здесь, меня больше нет, что же осталось? Мы подошли к массивной двери, ведущей наружу. Противогаз, дополнтельный комбинезон и вот меня ведут по тонелю к тюремному автобусу. Я приготовился увидеть ужасных мутантов, радиоактивную жижу, развалины зданий, и другие картины, нарисованные Голливудом, но меня посадили в автобус с затонированными стеклами, через которых не было видно даже солнечный свет, и повезли к белому дому. Не понимаю, им что, в кайф держать меня в неведении? Или это попытка психологического давления, чтобы президент не мучался со мной? Скрип тормозов, глухая фраза «приехали!», распахнула дверь и яркий свет, ворвавшийся в салон. Будем надеяться, что автобус привёз меня в полный красивых девушек летний лагерь, а не на решающий диалог. Я вышел из автобуса. Я пробуждаюсь среди пепла и пыли, Вытирая ржавчину, что проступает потом. Каждый вдох полон химикатов. Вот и всё, это апокалипсис. Грязное небо, похожее по цвету на серу, небо по нему несется слишком яркое, неестественно жаркое солнце. Деревья пестрят шартезовой листвой, которая опадает с дуновением даже слабого ветерка, буря почва, полуразрушенный белый дом. Странный, непугающий пейзаж, к которому даже можно привыкнуть, но за какую-то пару секунд он разрушил все мои жалкие остатки, которые я собрал в тюрьме. Где мой дом? Что это за проклятое место? В защитной одежде становилось слишком жарко, противогаз не успевал фильтровать воздух. Я задыхался. — Что вы натворили этой войной? Чего вы добились? Что прежний мир разрушен до такой степени, что его нельзя восстановить?! — Успокойся, бешеный, — произнес офицер, вскидывая винтовку. Его голос был весь пропитан липким нотками страха. Внутри меня как будто взорвалась бомба. — Я бешеный, я?! Это я позволил земле умереть, это я пытал и убивал людей? Я? Вы… Офицер размахнулся и ударил меня прикладом по голове. Очнулся я уже у президента. Я сидел в кресле в одном из помещений Белого дома, и мои руки были закованы в наручники. Ну, а чего же можно ожидать от этих людей — я же опасен. Сейчас, надо успокоиться. Пять, четыре… Заметив, что я очнулся, президент отложил документы и устремил свои железные глаза на меня. — Здравствуйте. Я рад, что вы так быстро очнулись. Прошу извинить меня за наручники, но мистер Фаул утверждал, что вы на него напали. Я уверен, что это было просто шоковое состояние, поэтому позвольте их снять. Три, два, один, пробуждение. — Да, вы правы, это всего лишь шок, — ответил я твердым голосом, стараясь не выдавать прошлого состояния. Охранник, появившийся словно из ниоткуда, освобождал меня из наручников. — Согласитесь, немного непривычно, что мир теперь… такой. — Да, я понимаю. Думаю, что вы догадались, что вы здесь из-за своей речи. У меня есть к вам несколько вопросов. — чёткий, жёсткий голос безо всяких эмоций — лишь бесстрастные фразы-приказания. — Как вы смогли рассчитать, что земля погибнет? — Это элементарно. Полторы тысячи боеголовок, в первой атаке должно было задействовано двести. Меньше половины хватит, чтобы устроить ядерную зиму, и притом это лишь наша сторона. А сколько было задействовано другими странами ядерного клуба? А можно спросить, сколько погибло человек? — Как показывают данные, около полумиллиона. По всему миру. Что? По всему миру? Но почему? Почему они изменили свой план, почему не убили людей? Нет, это просто замечательно, но что заставило их измениться? — Вижу, вы удивлены. — Да, знаете, думал, что прогнозы будут гораздо более неутешительными, — ответил я машинально, не думая, с кем говорю. — Но почему? Президент глухо рассмеялся, с таким звуком, будто из старых ковров выбивают пыль. — Простите, но эта информация строго конфиденциальна. Но, возвращаясь к цели вашего прибывания здесь, скажите: вы можете ликвидировать последствия ядерного взрыва? Я задумался. — В принципе, да. Но для этого мне потребуются помощники. А зачем вам это? — Понимаете, третья мировая длилась всего пару недель, но её последствия будут ворошить прошлое ещё долгое-долгое время. Восточное побережье и новый Орлеан подверглись атаке. Ликвидаторы сразу же приступили к своим обязаностям, и многие штаты спасены, но аномалия нового Орлеана унесла жизни огромного количества людей. Это именно аномалия: мутировавшие жители, напоминающие пришельцев, гротескные виды, кислотные дожди. Ни одной команде не удалось с ней справиться, а рисковать людьми я не могу. Поскольку вы — преступник, то это вполне справедливо, что вместо тюремного заточения вы поможете государству. Если сумеете вернуться живым, то я дам вам амнистию. «Если вернётесь живым»… У меня нет выбора. У меня в принципе ничего нет. Хотя… — Я согласен, но мне необходимы помощники. Без них мне… — Если вы говорите о Восстании Атома, то их больше нет в живых. Они находились в пригороде, куда и попала одна из бомб. Мне жаль. Теперь у меня точно ничего нет. Мне вспомнились наши посиделки, когда мы, закончив с революцией, пили чай, обсуждали работу, играли в шахматы. Как я читал вечером в гостиной, а Бернард что-то рисовал… нет. Их нет. Что ж, вот он, апокалипсис. — И кто же мне тогда поможет? — глухо спросил я, не заботясь о том, что президент видит мои эмоции. Это не важно. — В состав вашей группы будут входить химик, биолог и геолог. Они более чем помогут вам в ликвидации. Что? Четыре человека должны остановить аномалию, с которой не справлялись многие ликвидаторы? Да это же чистой воды безумие, о чём я и сообщаю президенту. Он странно улыбается; его улыбка будто разрезают лицо, и от этого у меня мурашки танцуют по джигу по всему телу. — У вас нет выбора. Да и вы уже дали свою согласие, так к чему же сейчас сомнения? Автобус заедет за вами в восемь. — Моя квартира цела? — удивлённо спрашиваю я. Президент кивает. Хоть что-то в этом мире, помимо сто раз разрушенного и склеенного «я», осталось. — Вы можете идти. Фаул, подвезти молодого человека до дома. Автобус останавливая возле полуразрушенного здания, в котором я узнаю свой дом. Покрытый радиоактивной пылью, серый камень пошёл трещинами, а окна послеповато глядят, недоумевая. Разрушенный, но не сломанный, болезненно-гордо стоящий на бесплодной бурой земле, несет остатки старого мира посреди апокалипсиса, не знающий, зачем же ему влачить свою жалкое существование. Глаза ожгло, будто серной кислотой, и я сдёрнул с себя противогаз, рыдая до хриплого надрыва в связках. Воздух был настолько металлически-тяжёлым, что казалось, словно он сгибает тебя к земле, а лёгкие превращались в чугунные мешки. Удивительно, но это меня не убило, только руки зачесались, и позже я обнаружил на них что-то похожее на ржавчину. Вдруг ядерно-яркое солнце закрыли уродливые тучи цвета фельдграу, и пошёл дождь. Он с тихим шипением падал кислотно-зелёной паутиной, но когда капли достигли моей кожи, до меня дошло, что это не просто водичка с неба, а кислота! Я вскочил, закрывая голову руками, и понесся к своему подъезду. Дождь несильно повредил кожу на голове, но комбинезон был цел. Спасибо хоть на этом! Но не успел я отдышаться, как раздался душераздирающий вопль. От услышанного у меня не просто встали волосы на голове дыбом, мне захотелось порвать барабанные перепонки, отрезать уши, убить себя, лишь бы не слышать этого крика чистого отчаяния. Внезапно я увидел существо, издававшее столь ужасные звуки. Это был серо-белый котёнок. Он пытался бежать от дождя, но наступал в лужи кислоты, падал и не мог спастись. Я должен был помочь ему, должен был, и стоило мне сделать шаг, как откуда-то выбежала девочка лет восьми-девяти. Она была безо всякого противогаза с защитным костюмом — костюмом футболка с лошадью, джинсовые бриджи и графитовые кеды. Она бежала, защищая рукой глаза, бежала, несмотря на то, что с неё начала слазить кожа, обнажая мясо и кости. Она подхватила котёнок на руки, и наконец с меня слетело заклятие забвения. Я заорал: «сюда!». Девочка бросилась ко мне. Кеды разъело, на голове проплешены, а на одежде дыры, но она словно не обращала на это внимания. — Ты в этом доме живёшь? — Да, — ответил я. — Отлично. Питеру нужен врач. Она сказала это так нагло, что ни будь она с котом похожи на полуосвежованных трупов, я бы послал её далеко и надолго. — Да и тебе тоже не помешает. Идём, — я открыл дверь, запуская девочку внутрь. Лифт не работал, и нам пришлось идти пешком. При каждом шаге девочка морщилась, но терпела. Котёнок не мяукал, и похоже, уснул. Моя квартира осталась совершенно нетронутой после моего ухода отсюда три месяца назад. Даже после обыска федералы убрали всё на свои места. Но не было времени ностальгировать. — Ты знаешь, как лечить кислотные ожоги? — спросила девочка, сдерживая слёзы. — Нет, но, по-моему, нужно промыть рану, после полить раствором соды и наложить повязку. Так, я сейчас принесу соду, а ты иди в ванную, она по коридору налево, и начни промывку. Как тебя зовут, кстати? — Хелен, — ответила девочка и скрылась в ванной. Когда я пришел с содой и бинтами, Хелен уже промыл раны Питеру и передала его мне. Котёнок еле слышно мяукал и пытался царапаться, но это отнимало у него много сил. Он вряд ли доживёт до завтра, но сказать это Хелен я не решался. Что она одна делает здесь? Девочка явно не местная. И где же её родители? Кажется, что котик — её единственный близкий. — Хелен, можно тебя спросить? — дождавшись кивка девочки, я продолжил. -Почему ты оказалась? Где твои родители? Девочка молча полоскала свои раны содой. Глухим, безжизненным голосом она произнесла: — Их убило атакой. Я и ожидал это услышать, но сломанный, не нормальный голос Хелен заставил мою сердце сжаться от горя и боли. — Я была у подруги здесь, в Вашингтоне, а они поехали на дачу. Когда всё началось, я добралась до пригорода, и увидела их. Убитых лучевой болезнью. Я тоже получила сильную дозу, но, на удивление, не умерла. Вылечили. Нашла Питера, и вот, выживаю. — Потрепала тебя жизнь, — простая констатация факта лучше бессмысленных утешений. — А меня посадили в тюрьму из-за того, что я хотел остановить войну. Теперь у меня нет имени. Я никто. Хелен закончила перебинтовывать раны и удивлённо посмотрела на меня. — Имя должно быть у любого человека, иначе он забудет себя. Ты напоминаешь мне героя из одной книжки. Он спасал людей, страдающих от лучевой болезни, а ты спас меня с Питером и пытался спасти нашу страну. Тебя будут звать Радиоактивным. Хелен зевнула, и, пробормотав что-то невнятное, уснула. Я поднял её на руки и отнес в свою спальню. Питера я положил рядом с ней. Пусть поспит, а завтра я отведу её в больницу. Я уселся в кресло. Хм, Радиоактивный. Почему бы и нет? Весьма подходящее имя. Хоть что-то хорошее за день. Я хотел было ещё порассуждать о своем бытии, но меня как будто ударили мешком по голове, и я уснул. Проснулся я из-за непривычной яркости и тепла. Солнце светило прямо мне в лицо, приятно грея пластик противогаза. На часах, которые почему-то не остановились, было шесть. Что ж, успею отвести Хелен и Питера к врачам. — Хей, просыпайся! — сказал я и потряс девочку за руку. Она была тёплой, но неестественно вялой, напоминающей студень. Грудь не взымалась и не опускалась, на ней мерно покоится труп уродливого перебинтованного котёнка. Нет, не может быть… они не умерли, они не могли умереть! Так, непрямой массаж сердца… Давай, Хелен, ты справишься! Я знаю, ты будешь жить! Раз, два, три, четыре… Ты выживешь, ты сильная! Раз, два, три, четыре… Вот увидишь, такой как ты ожоги нипочем, ты обязательно проснешься и будешь гулять с Питером. Раз, два, три, четыре… Только открой глаза Хелен, ради всех существующих богов, открой глаза. Я похоронил Хелен и Питера во дворе. Испорченная земля не хотела поддаваться самодельной лопате, но вырыть неглубокую, не сумеющюю защитить покой несчастных могилку я смог. Ядерная листва вместо венка, засохшие цветки жасмина из книжки. Солнце словно в насмешку ярко осветил могилу, играя в радугу со слезинками, скатывающимися со щёк. Скажи мне, солнце, этого все так хотели? Этой крови невинных жертв, сумевший избежать ужасного, но спасительный конца во взрывах? Ради этого все люди шли? Чтобы умереть в адских мучениях из-за того, что у десятка больных извращенцев не все дома? И сколько нас таких смертей ждёт… Солнце, таков твой новый мир? Я без сил повалился на могилу.