В зеркале я вижу тебя

Денис смотрит на себя в зеркало и не видит ничего, кроме чужого лица. Лица, которое он знает просто до мельчайших черточек, а поперечная морщина меж бровей словно делит его жизнь на «до» и «после». Как будто до Гари ничего не было, а после него все закончилось, и он, Денис, завис где-то посередине, переломанный на две неравные части. В зеркале — Гари. Смотрит так пристально, что впору отвернуться, уйти, но это выше всяких сил. Его взгляд держит, примагничивает, не отпускает, как и сам Невилл не выходит у Дениса из головы. Да что там из головы… Человек на восемьдесят процентов состоит из воды, а Денис на эти самые проценты заполнен Гари. Гари в его руках, в пальцах ног, в волосах, он весь буквально пропитан им, дышит, живет, передвигается, пинает мяч, держа в себе другого человека. Это невыносимо, от этого болит голова и каждый вечер, после особенно интенсивных тренировок, ноет почему-то левая нога. Каждую ночь Денис засыпает с мыслью о том, что завтра утром он проснется, избавившимся от этих сдавливающих сердце оков. Но приходит утро, и ничего не меняется. Наоборот, прогрессирует, и даже врач, который с таким упорством спешит поставить Черышева на ноги, задает вопросы, которые Черышеву кажутся неуместными: «Денис, как твое здоровье?». Гари отвечает, что вчера болело колено, а Денис улыбается и говорит, что все хорошо. «Я назначил тебе процедуры на час дня, ты сможешь подъехать?». Денис согласно кивает, а Гари начинает жаловаться, что у него тренировка со сборной, и Ходжсон настоятельно требовал присутствия. «Шов не болит после операции?» Черышев задирает шорты, показывая медленно заживающий шрам, а Гари снова жалуется на колено. «Денис, тебе точно не нужна беседа с психологом?» Денис удивленно вскидывает брови, а Гари… Гари лечит душу виски, он считает, что это лучше любой беседы с «промывателем мозгов». Хочется разбить это чертово зеркало, но еще больше хочется к нему. Снова выслушивать, что «Рой достал, Рой ничего не понимает», «сборная, Скай, сборная, Эмма, дети, сборная», и так по кругу. Смотреть на его лицо — злое, недовольное, возмущенное, обиженное, лицо с огромным количеством эмоций, сменяющих друг друга как калейдоскоп. Хочется до рези в глазах изучать морщины возле глаз, держать за руку этого упрямого дурака, чтобы заставить его снова улыбаться. По-настоящему, искренне, а не так натянуто, как последние пару месяцев. Но между ними чертово расстояние. Эль-Мадригал и Боллар-Делелис. Вильярреаль и Ланс. Испания и Франция. Черышев и Невилл. Денис и Гари. Манкунианский придурок и русский осел. «У меня теперь есть смысл» и «Я заново учусь дышать». Это все расстояние. Поэтому Денис может только стоять в туалете своего старого нового стадиона, вглядываться в свое отражение и видеть там Гари. Думая о том, что Гари сейчас тоже… …Смотрит в зеркало, рассматривая там чужие черты. Лицо Дениса улыбчивое, такое счастливое, что Гари рассеянно трет правую сторону груди, путаясь, где же находится сердце. Он вглядывается в знакомые серьезные глаза, ища в них хоть малейший намек на то, что Денис тоже думает о нем. Даже сегодня, ставя подпись на новом — очередном — контракте, думает, не забывает ни на секунду, как сам Гари четыре дня назад не мог перестать искать глазами Дениса на поле. Как не мог включиться в игру с Россией, еле понимая — какого черта он не видит на поле восемнадцатый номер? Даже когда сравняли счет, Гари с огромным трудом осознавал происходящее, даже не смог после игры пожать руку Слуц-ко-му, боясь, что тот увидит в его лице черты Дениса. Не смог, практически убежал в подтрибунку, желая закрыться на все замки, перестать сходить с ума, искать в каждом встречном проклятые один и восемь, спрятаться за дверями номера в отеле, набрать заветный номер, услышать голос. Сделать хоть что-нибудь, чтобы на короткое мгновение быть ближе. Сократить это чертово расстояние. Его достало смотреть на самого себя и видеть там Черышева — не видеть собственных глаз, губ, даже чертовых ушей, так достало, что… он готов провести перед зеркалом целый день, жадно всматриваясь в отражение. Вспоминая. Переживая заново практически все — последние игры, выражение лица Лима, сидящего в своем неизменном кресле, заплаканные глаза Эммы, самолет, почему-то ставший чужим Олд Траффорд и очередное поражение Манчестера, звонок Каррагера и его глупые попытки убедить Гари вернуться, разговор с Чери и свой сжатый до боли кулак, травма Дениса и расколотый пульт от телевизора. Начало Евро, самолет до Парижа, первый матч. Звонок Эда, свое согласие и сегодняшняя крошечная заметка в Daily Mail… И зеркало — как единственная возможность увидеть его лицо. Гари сжимает в руке телефон, который мгновенно нагревается. Сжимает так, что вот-вот раздавит его к чертям. Он знает, понимает, что сейчас Денису не до него, что в первую очередь — контракт, новая старая команда, а потом уже — все остальное. Он, Гари Невилл — это все остальное. И пусть Гари все время его чувствует, словно никакого расстояния и в помине нет. Чувствует его руки, губы, тепло, дыхание, даже голос слышит, без всякого телефона — пусть. Они настолько вросли друг в друга, что… Нет, это Гари врос, впитал Дениса целиком и полностью, задвинул свое эго куда подальше, ведь главное — чтобы Чери позволял. Позволял хотя бы думать, вспоминать, позволял свой голос слышать — но этого мало. Гари смотрит на не свое отражение и хочет взять билет до Вильярреаля, напялить очки на пол-лица и улететь из Франции, послав к чертовой матери все. Хочет, но нашивка с гербом страны оттягивает левую сторону груди — как раз там, где сердце. Поэтому он сжимает зубы и утыкается лбом в зеркало, в ледяное стекло, которое красноречиво говорит, что он здесь, а он — все еще там. Гари снимает блокировку с телефона и печатает текст, не понимая, что он хочет сказать, ничего не понимая, сходя с ума только лишь от одной мысли, что Денис сейчас получит это чертово сообщение и вспомнит о нем, подумает, ответит… «Я вижу в зеркале тебя», — пишет Гари. «В зеркале я вижу тебя», — в ту же самую секунду набирает Денис.