Письмо с секретом

— Герцог, налейте мне вина. Ричард поднял взгляд на крошечный столик с фруктами и сладостями, наполнил бокал Марианны и снова уставился в пол. Он понимал, что разговаривать, не глядя на собеседницу, крайне невежливо, но смотреть на Марианну прямо было выше его сил. Сколько бы Ричард ни напоминал себе о приличиях, в поле его зрения то и дело попадал глубокий вырез, отделанный золотыми кружевами, и роскошные груди, между которыми заманчиво желтела чайная роза. — Почему вы не пьете? Вам не нравится? — Марианна понизила голос, как будто спрашивала о чем-то секретном, и придвинулась к нему, невзначай задев локтем. — Чудесное вино, — Ричард пригубил из своего бокала. — Прошу прощения, госпожа баронесса, вероятно, из меня сейчас дурной собеседник. Этот день начался не лучшим образом. На самом деле Ричард лукавил: сегодня ему сказочно повезло. Но не рассказывать же куртизанке о семерной дуэли? Рубиновая жидкость напомнила о крови Эстебана, собственном трусливом облегчении, несправедливых словах Алвы, и Ричарда замутило. Больше всего на свете ему хотелось запереться в своей комнате и ни с кем не встречаться хотя бы до завтра, но монсеньор приказал доставить баронессе письмо, и Ричард поехал к Капуль-Гизайлям, надеясь, что поручение не займет много времени. Кто же знал, что Марианна примет его так радушно? — Плохое утро — еще не повод грустить весь день, — она доверительно взяла Ричарда за руку. — Скажите, неужели я ничем не могу развеять вашу печаль? Ее теплые пальцы сомкнулись вокруг запястья, черные глаза смотрели с ласковой укоризной, а грудь... Ричард сглотнул. Левая грудь прижалась к его предплечью. Округлая, большая, мягкая. Наверное, такая полностью поместится в ладони. Или нет? При мысли о том, что он может столь бесстыдно прикоснуться к женщине, Ричарда бросило в жар. Он торопливо отстранился, чтобы оградить себя от соблазна. — Госпожа баронесса... — Что? — облизнув нижнюю губу, она призывно улыбнулась. — Скажите же. — Госпожа баронесса, у меня уже есть дама, которую я люблю... И ваш супруг... Это будет бесчестно... Запрокинув голову, Марианна заливисто рассмеялась. Ричард как завороженный смотрел на ее приоткрытые губы, изящную шею, ямку между тонких ключиц, а видел нежное лицо Катарины Ариго. Одна — легкомысленная, другая — несчастная; одна — распутная, другая — униженная; одна — пышная роза, другая — бледный гиацинт. Ричард не мог предпочесть розу! — Ваша возлюбленная ни о чем не узнает, — произнесла Марианна, отсмеявшись. — Право слово, герцог, вы заставляете меня думать, что со мной что-то не так. — О нет, что вы, — поспешил разуверить ее Ричард. — Вы прекрасны, это очевидно для всякого, у кого есть глаза. — Тогда за чем же дело стало? — вторая рука Марианны легла ему на бедро. — Госпожа баронесса, — горло Ричарда перехватило, и вместо возгласа получился придушенный хрип. — Прошу вас... Эр Людвиг... Я не имею права... — Зачем нам какой-то эр Людвиг? — эти слова Марианна произнесла ему на ухо. — Уверяю вас, нам и без него будет хорошо. Ее ладонь двинулась вверх. Ричард затаил дыхание и попытался вжаться в спинку дивана, надеясь, что Марианна остановится... просто остановится! Но та, похоже, превратно истолковала его бездействие. — Нет, баронесса, прошу вас, — сдерживаясь из последних сил, прошептал Ричард. — Монсеньор ждет... Я должен принести ответ... Нужно было оттолкнуть Марианну. Или хотя бы убрать ее руку, пока она не обнаружила его постыдное желание. Но Ричард медлил. Он слишком боялся показаться грубым, неотесанным провинциалом, испугавшимся — смешно сказать — напористой красотки! Но чем дальше, тем призрачнее становились светские условности. Когда Марианна, навалившись на него, потянулась для поцелуя, а ее ладонь почти накрыла низ живота, Ричард не выдержал. — Нет! Он вывернулся из ее рук и резко встал. Голова шла кругом, ноги не слушались, вдобавок ткань штанов болезненно впилась в тело. Поморщившись, он обернулся к удивленной Марианне и произнес: — Прошу прощения, баронесса, но я вынужден уйти, не дождавшись письма. Я передам монсеньору, чтобы он сам заехал к вам за ответом. И, не оставив себе времени на сомнения, тут же выбежал прочь. Пусть его хоть пытают, но в одиночку он в этот дом больше ни ногой.