***
Принцесса украшала стены его отвратной физиономией, Принцесса с благоговением говорила о нем, Принцесса возносила его до небес, Принцесса восхищалась его улыбкой. Адриан распечатывал фотографии из Ледиблога, Адриан пересматривал короткие интервью, чтобы слушать ее голос, Адриан видел сны, где она называла его по имени, а не «глупый Кот». Принцесса любила Адриана Агреста. Адриан Агрест любил Ледибаг. Но вот уже полгода оба вечерами тонули в объятиях друг друга, смазывая с губ совершенно неидеальные улыбки острыми, резкими, нужными поцелуями. И Принцесса, теряя голову, шептала «Кот». И Адриан Агрест, задыхаясь, шептал «Маринетт».Часть 1
26 июня 2017 г. в 22:35
В одиночестве всегда было свое очарование. Наверное, поэтому Маринетт не любила большие компании, где бал правили смех, каверзные вопросы и непрекращающаяся музыка. Девушка любила тот маленький, уединенный мир, который сама создала в своей комнате, и у нее никогда — ни разу в жизни — не было желания покинуть его без особенной причины. Ей нравилось чувствовать волшебство тихих комнат, приглушенного света и невероятно ярких грез. Ее мыслей, которые неожиданно рождались именно в моменты единения Маринетт с самой собой. Возможно, тогда девушка достигала внутреннего равновесия, когда Маринетт Дюпен-Чен, рядовая ученица и незаметная жительница Парижа, и Ледибаг, известная супергероиня в алом костюме, были одной личностью. И она начинала рисовать.
Непередаваемое сочетание двух разных девушек, неуклюжести и ловкости, боязливости и смелости — все это красками расписывалось на бумаге. Неровные штрихи превращались в изящные линии, небрежные наброски становились поражающими своей легкостью и красотой рисунками. Маринетт черпала вдохновение из одиночества, ощущая в руках магию, которая неподвластна даже Камням Чудес. Она колдовала. И пусть вместо волшебной палочки у нее был лишь карандаш, а просторы были сжаты до альбомного листа – ей хватало места и, главное, умения, изобразить ее яркую душу на бледной бумаге. И когда девушка смотрела на свои работы, то категорически отказывалась верить в то, что нарисовала их своими руками. Маринетт не верила, что в этих рисунках она сама, и ей чудилось, что все происходящее — сон. Хороший, конечно, но все же сон. В последнее время, чего уж таить, вся жизнь казалась сном.
Полтора года словно перевернули ее мир, тихий и такой спокойный мир, добавив в него новых ощущений, к которым Маринетт относилась очень... скептически. Ей нравилось спасать мир, ей нравилось искоренять надоедливую гниль из ее города, из ее жизни. И ей нравилось общаться с Нуаром. Только не в том же самом смысле, что и самому Коту. Она не любила своего напарника. Он, возможно, ей нравился, был симпатичен, но глубоких чувств она не испытывала. Скорее, Маринетт любила, очень даже искренне любила, тот факт, что кто-то другой может ее понять, понять каково это — разрываться между двумя жизнями. Девушка сравнивала себя и Кота с детскими игрушками-перевертышами. Им было, наверное, неплохо вдвоем, но Маринетт все равно принимала свое другое Я за фальшивку, и была отчасти права: за маской не было видно ни лица, ни души. Только холодные расчеты, скупые улыбки, невероятная собранность и преданность своему делу. Когда в игру вступала ледяная Ледибаг, то Маринетт, настоящая, живая и теплая, словно умирала, пропадала из мира на некоторое время. Оживала лишь с первым сигналом волшебных сережек и подавала признаки жизни только когда нервно закусывала губу или судорожно убирала с глаз длинную челку. Но, наверное, иногда стоило появляться и Ледибаг, когда Маринетт попадала в неловкие ситуации. Например, разговоры с Адрианом абсолютно точно занимали самое первое место в этом списке нелепостей. К чему, впрочем, Маринетт успела привыкнуть.
Вот, к примеру, вчера она попыталась поговорить с ним. Просто решила, видимо, нервы пощекотать или насолить Хлое, которая словно муха у меда крутилась возле Адриана. Маринетт, преисполненная веры в себя, что было весьма и весьма удивительно, подошла к нему и... Стояла рядом, пытаясь вспомнить, что же хотела ему сказать. Адриан поднял на нее изумрудные глаза и улыбнулся, еще больше усугубляя ситуацию. Теперь Маринетт не помнила ни кто она такая, ни причину пребывания рядом с ним. Существовал только Адриан, только его улыбка. Девушка нервно хихикнула и поспешила удалиться, оставив бедного парня в замешательстве. И одиночество, будучи единственным ее спасением, помогало ей разобраться в себе.
Еще ей помогали визиты одного слишком самоуверенного Кота вечерами, но Маринетт в этом никогда и никому бы не призналась. Даже себе. Но все равно каждый вечер она открывала люк и, независимо от погоды, ждала своего рыцаря в черном спандексе. И он приходил. Приходил, чтобы поговорить, чтобы рассказать, как прошел очередной бой с акуманизированным бедняжкой или каждодневный патруль сумеречного Парижа. Маринетт слушала не потому, что ей было до жути интересно — она и сама знала содержание всех этих историй с первых слов. Маринетт просто нравился его голос, нравилось его доверие. Спустя первый месяц их встреч — всего лишь жалкие тридцать дней — Дюпен-Чен вдруг поняла, что ей нравилось и то, как он иногда осекался, неловко потирая запястье и мгновенно отшучиваясь, как он смеялся, чуть хрипло и заразительно-прекрасно, как он говорил, когда не каламбурил, как он произносил ее имя. Словно этого ей не хватало в жизни, словно и не одиночество ей было нужно.
Адриан Агрест никогда не любил одиночество. Более того, он всячески хотел его избежать, и искал спасение в каждом окружающем его человеке.
До пятнадцати лет, наверное, он мог с уверенностью сказать, что в его жизни не было никого, кроме него самого. Вернее, не было никаких важных и значимых фигур. Вместе с самым дорогим для него человеком — мамой — умерли все краски в жизни, и непрекращающиеся, наполненные нездоровым раздражением дни стали похожи на бесцветную патоку. Серые и тягучие, они держали его в плену собственных чувств, эмоций, что давало весомый повод сойти с ума. У Адриана это, казалось, почти получилось: он ни с кем не разговаривал по собственному желанию, часами сидел в своей комнате, когда появлялось свободное время, разговаривал с пустотой и очень-очень редко улыбался вне фотосессий. Или, вернее, измученно кривил рот в подобии улыбки, когда отец мог выдавить из себя сухое, черствое «молодец» и похлопать сына по плечу. Ровно два раза, чтобы таким образом показать свое одобрение, но остаться на окаменелом расстоянии вытянутой руки. Но этого всегда было котострофически мало, и Агрест понимал, что он по-прежнему одинок.
Когда он попал в коллеж, то попытался вести разговор с одной девочкой. У нее были две тоненькие, криво заплетенные косички и нелепые очки на носу. Впрочем, поговорить удалось только Адриану – девочка просто хлопала глазами и кивала, а когда отвернулась, то тихо пробормотала что-то, похожее на «ущипните меня, со мной поговорил сам Адриан Агрест». И она была не единственной – в школе нашлись добрых два десятка таких же простушек, которые с широко распахнутыми глазами и приоткрытыми ртами смотрели на идеальное лицо парня, медленно впадая в панику от близкого общения со «звездой». Адриан же считал это глупостью. То, что его лицо красовалось на обложках журналов, еще не делало Агреста идолом для поклонения, так он думал. Но когда это девчонки думали в присутствии сногсшибательно красивого мальчика? Был Нино, который, конечно, всегда выручал и гордо звался другом Адриана, но ведь и ему не расскажешь всего: о маме, жизни супергероя, холоде и черством поведении отца. Не расскажешь никогда и ни за что, ведь в школе он по-прежнему был за маской милашки-модели и никогда не позволял себе становиться собой.
Позже появился Плагг, и стало чуть легче. Язвительный, маленький, прожорливый квами оказался самым верным и надежным другом. Да, он при любом удобном случае отпускал колкость, да, называл Адриана едва ли не идиотом, когда был зол. Но он умел слушать — навык, приобретенный за несколько тысяч лет существования — и умел давать советы. Агрест, правда, растолковывал их несколько неоднозначно и порой делал совсем не то, на что намекал ему Плагг. К примеру, последняя фраза маленького котенка с неоновыми зелеными, звучавшего как «присмотрись к однокласснице с глупыми хвостиками», Адриан понял совершенно иначе. Плагг имел в виду действительно наблюдение за поведением девушки, но никак не ночные похождения к ней ради пресловутых разговоров о погоде и грации Ледибаг.
Маринетт всегда забавно смеялась, когда он, Кот Нуар, в очередной раз отпускал какую-нибудь наивную шуточку, потом трепала его по голове и говорила, что он совершенно глупый. Но говорила с такой нежностью, что у Адриана вдруг щемило сердце и щипало в глазах так сильно, что хотелось крепко-крепко сжать в объятиях хрупкую фигуру девушки, уткнуться носом в ее иссиня-черные волосы и прошептать, мол, никогда не брошу. Никогда. Спасибо, что ты есть. Но Кот лишь продолжал шутить, задумываясь вдруг о том, почему она не могла вести себя точно так же, расковано и открыто, с Адрианом-идеальным-черт-бы-его-побрал-Агрестом. Возможно, ответ на этот вопрос был где-то между развешанными в ее комнате фотографиями зеленоглазого юноши с удивительно ненатуральной улыбкой.
— Сегодня очень красивые звезды, — шепнула однажды весной Маринетт, спиной прижимаясь к Коту. — Редко их можно увидеть такими яркими.
— Верно, Принцесса. А ты знаешь, кто еще красив?
— Нет, — рассмеялась девушка, поворачиваясь к нему лицом. Нуар привычно ухмылялся, и Маринетт уже вновь готова была несильно хлопнуть его маленькой ладошкой по крепкому плечу за попытку пофлиртовать, еще не сорвавшуюся с идеальных — она и правда это признала — губ. — Кто же?
— Я думал, что ты ответишь «Адриан Агрест», а я как следует посмеюсь.
— Эти шутки никогда не потеряют своей актуальности, да? — Кот в ответ покачал головой, а Маринетт насупилась. Он вновь прижал ее к себе, обхватывая тонкую талию.
— Не сомневайся. Пока каждый квадратный миллиметр твоих стен пестрит его фотографиями, я не перестану поднимать эту тему, — привычно выдохнул он, а потом вдруг: — Что ты нашла в нем?
— Давай не будем, Кот, пожалуйста, — в ответ на протесты со стороны Кота, Маринетт тяжело вздохнула и, подняв глаза, прошептала: — Тебе и правда интересно? Отлично, слушай. Адриан воспитанный, сдержанный, невероятно добрый, щедрый, смелый. У Адриана безумно красивые глаза, волшебный голос и потрясающая улыбка. Когда Адриан смеется или, боже, говорит со мной, то, кажется, весь мир потеряет краски на его фоне. Когда он помогает мне — неважно, как и зачем — мне хочется схватить его за руку и не отпускать. Когда называет меня по имени, то я понимаю, как сильно обожаю его. Но, может быть, я просто влюбленная дура, которая создает себе образ идеального принца на белом... лимузине.
— Ты не дура, Маринетт, — горько выдохнул он, утыкаясь носом ей в макушку. — Прости.
— За что? — улыбнулась девушка. За то, что не могу ответить на твои чувства. — Ты ведь не виноват в том, что он не замечает меня. Как и в том, что я не умею контролировать свои чувства... Кот?
— Да, Принцесса?
— Ты ведь... Ты ведь ее тоже любишь? Ледибаг, — Нуар медленно кивнул, а девушка закусила губу, отворачиваясь. — И за что?
— Замени в своем монологе все «Адриан» на «Ледибаг» и получишь мой ответ, — признался Нуар, а Маринетт едва не разрыдалась от несказанного прости и ты.