Воспоминания моей грустной шлюхи

Улочки города N по утрам улыбаются всем новоприбывшим и живущим тут уже с полвека. Они ласкают ваш взор брусчаткой и аккуратными бордюрами, услаждают ваши ноздри приятными запахами цветов (а они здесь — будьте уверены! — повсюду). Знаете, ходит даже некое поверье, что, заплутав однажды, печаль как-то сама собой рассеивается этой приятной атмосферой гостеприимства, да и сами дороги непременно помогли бы тебе выбраться. Но это только утренний и дневной город N. Ночью он пестрит такси и мотоциклами, что вереницей проносятся мимо тебя ежесекундно. Чужой, далекий от тебя и чем-то отталкивающий, безразличный к жизни в целом. Словно дикие каменные джунгли, он полнится разномастными клубами и притонами, а в переулки именно в это самое время только начинает выползать продравшая глаза заблеванная молодежь. Вот он, истинный город. Вот эта величайшая вершина человеческого существования, здесь, глубоко в извилистых тропинках домов и переходов. Дверь всегда широко распахнута для посетителей. Еще бы: какая была бы прибыль в случае обратного? Все быстрее истончается в современном мире понятие морали. Обрисовывая тончайшую взаимосвязь между ее состоянием сейчас и понятиями, которые царили буквально десяток-другой назад, становится ясно, что, впрочем, ничего другого ожидать и не стоило бы. Ответная реакция, так сказать. Противодействие. Дверь здесь всегда окрашена рябью пестрых фонарей, от созерцания которых невольно закружилась бы голова и у самого бывалого. Картину подпитывает беспорядочный сонм звуков и фонтанирование всевозможных запахов. Прямо — подиум, разреженный аккуратными ступенями. В его центре — блестящий все теми же цветами стальной шест. Длинная дорожка со всех сторон облеплена хаотично разбросанными стульями; дальше них — более комфортные, мягкие кресла. И вся эта недиковинная мебель украшена не менее заурядными товарищами. Их лица растянуты в пошлых ухмылках. Все они знают, зачем сюда пришли. Длинноволосая девушка в аккуратном черном облегающем и до ужаса коротком платье спокойно вышагивает по ступеням. И без того длинные ноги продолжают черные шпильки, и, нужно отдать должное, она прекрасно справляется с такой высотой. На губах рябит яркая красная помада, над узкой щелью глаз — фиолетовые тени и длинные стрелки. Колени пришедшей сверкают еще не сошедшим стыдливым румянцем, что только подчеркивает красный прожектор. Ее лицо изрезано едкой ухмылкой. Она знает, зачем они сюда пришли. Одолев указанную дистанцию, она слегка медлит, подогревая интерес зрителей. Несколько мгновений — и девушка начинает аккуратное движение рукой в сторону шеста. Еще мгновение — и она виснет на нем, словно это ее единственная и жизненно важная опора. Момент — она ловко, но нехотя кружится вокруг него, элегантно обвив тот ногой. Излишне худые ляжки стягивает фиолетовая лента. Из-под куска ткани, называемого платьем, видно кружево белья. Она знает, зачем она здесь. Публика, затаив дыхание, наблюдает. Кое-кто, по-свински причмокивая губами, пьет алкогольный напиток. Кое-кто, нетерпеливо ерзая в кресле, подгоняет девушку. На стенах и бледной коже дамы играют лучи прожекторов преимущественно синего цвета. Глаза спрятаны под черным кружевом. Ловким движением дама запрыгивает на шест и, аккуратно сползая по нему вниз, присаживается на край сцены, расположив тот меж своих ног. Публика ликует, прожекторы смыкаются в кольцо на ее лопатках. Дама разворачивается к сидевшему прямо мужчине спиной, как бы без слов вынуждая того расстегнуть молнию на спине. Гул пьяных рыл нарастает, и среди них уже начинает теряться музыка. Зритель, расплескав свой коктейль, приглушено ругается и покорно следует указанию. Словно змея, вытанцовывает хребет девушки, подгоняющей парня. Молния с негромким звуком ослабевает, и кусок уже ненужной ткани сползает вниз. Девушка снова разворачивается лицом к публике и, придерживая платье рукой, делает усилие, чтобы встать. Белый прожектор задерживается на ее лице, и из-под кружева пробивается блеск переполненных яростью глаз. Эти эмоции, граничащие с безумством, переполняют ее, сменяясь похотью. Она ликует. Музыка нарастает, и движения с плавных переходят в прерывисто-резкие. Черная ткань отброшена за ненадобностью, ноги дамы подкашиваются, и та падает. Но нет, ловко вцепившись рукой в поручень, она делает круг вокруг и, обвившись вокруг него, ослабевает хватку второй. Ткань сползает вниз, оголяя грудь и обтянутые кожей ребра. Особо отчетливо выделяется тонкая клавиша ключиц, вдобавок оттененная полоской света и длинная тонкая шея. Поверьте, ваша случайная встреча с особой такой комплекции вряд ли оставила бы на памяти отпечаток приятного впечатления, ведь худоба, коей обладала персона, чрезмерно выделялась. Скорее всего, вы бы брезгливо поморщились, отвели взгляд и пожелали случайной знакомой скорейшего выздоровления да еды побольше. Но не сегодня ее тонкие ляжки и острая тазобедренная кость вызывает именно такие ощущения. Сегодня все взгляды прикованы к ней. Танцовщица с чрезмерной быстротой прокручивается два раза вокруг шеста, после чего снова резко присаживается на край сцены, свешивая ноги на сей раз к другому посетителю. Небольшая грудь трясется. С лица не сходит ухмылка. Она приковывает к себе взгляды этих животных необычным обаянием. Протянув ногу навстречу лицу сидевшего перед ней, она плавно гладит ступней его щеку, после чего вскакивает и снова возвращается к танцу. Человек, сидевший напротив, судя по нечленораздельным звукам, счастлив. Она наклоняется, и на ягодицах натягивается, казалось бы, бывшая свободной досель, ткань. Девушка наклоняется и делает несколько резких движений своей филейной частью, после чего резинкой придавливаются первые деньги. Вот она, жизнь. Вот она, истончившаяся и впоследствии практически исчезнувшая толика морали. В человеческом существовании незаметные переплетения животного инстинкта и краткие проблески чего-то прекрасного — вот, что крутится теперь на орбите существования. Все всегда знают, зачем сюда пришли. Плотно занавешенные шторы мешают свету пробиться в комнату. Высоко над головой болтается лампочка и надоедливо трещит. Мужчина не выдерживает и кулаком бьет по выключателю, дабы избавиться от надоедливой обузы. Теперь единственный источник освещения, что здесь есть — это полоса лунного света, что скользит по аккуратным чертам лица молодой девицы, упорно двигающей головой вверх-вниз. — У вас здесь и раньше была такая дыра, или это я не замечал это дерьмо? — выругался мужчина, перехватывая голову красавицы и вынуждая тем самым ее посмотреть на его лицо. — Всегда. Видимо, до этого ты был более заинтересован во мне, раз упускал это из виду. Она похотливо облизывается и тыльной стороной руки убирает свисающую слюну. Немного запоздало: та падает на ключицу и спускается вниз, к груди, тормозя на уровне соска. Ее возвращают к делу так же быстро и грубо, как и отвлекли — резким движением сильной руки клиента. Он не хочет ждать. Но на сей раз она не торопится приступать к делу, теперь ей хочется позабавиться. Она вырисовывает на члене клиента причудливые узоры языком, не поторапливаясь брать его полностью в рот. Она аккуратно прикусывает головку, с интересом наблюдая за реакцией ее обладателя. Тот, слегка поморщившись, жестом снова приглашает ее к занятию. — Значит, соси тщательнее. Колени невыносимо ноют, и с хрустом она перекатывается с одного на другое. Более виду не подает и покорно продолжает делать свою работу. — Как обычно? — говорит хриплый голос, и тьма коридора озаряется слабым огнем. — Танцовщицу, что только что была на публике, — отвечает ему ровным голосом клиент. — А-а, — сладко тянет первый, языком перекидывая сигарету в другой уголок рта. — Мастерица своего дела, Наставница. На час? — Нет. На всю ночь. Клиент демонстрирует пачку денег, однако сразу ее не отдает. В ответ слышится ехидное хихиканье обладателя хриплого голоса. В комнату выливается поток дыма, озаряемый прожектором. Он спокойно приглашает второго пройти наверх, что тот, собственно, и делает. Дымная дорожка извивается переливами разных цветов. Цена жизни человека, что можно сосчитать в одну ночь, равна цене рядовой проститутки. Дверь неприятно скрипит и в комнату вваливается приятной наружности тип. В руке — сигара, под стеклами очков слабо виднеются поросячьи глаза, что, однако, не портят общей картины. — Твой клиент, — кивает он девушке, что сладко нежится на стуле перед зеркалом. — Всю ночь ты в его распоряжении. Номер пять. В ответ слышится только хмыканье. Девушка быстро поправляет расплывшуюся тушь, подрисовывает губы и закалывает волосы. Ей не впервой вот так вот пропадать. Собственно, она привыкла к этому. — Через десять минут буду, — бросает она, потирая ушибленный локоть. Тонкая рука усыпана мелкими синими пятнами, под шеей имеется след слегка побольше — воспоминания о других таких вот ночах. — Особые пожелания? — Никаких. Просто обслужи его как следует и половина выручки твоя. Она стает со своего кресла, поправляет уже другой наряд и, слегка пошатнувшись, делает шаг навстречу дверному косяку. Это совершенно другая девушка в отличие от той, что стояла на сцене. Никакой напускной пошлости в глазах, лишь потухший огонек жизни. На ней облегающее платье бардового цвета, что опускается немного ниже колена. Зона декольте украшена v-образным вырезом. Макияж так же не слишком броский: тонкая линия стрелок, в меру коричневых теней, темная помада на тонких губах, слегка подчеркнутая линия острых скул. Весьма приятной наружности девушка. Не модель, конечно, но есть в ней что-то нездорово притягательное. Не зная, кто стоит перед вами, легко можно было бы принять ее на солидную леди. Мужчина стоит, опершись о дверной косяк него, и выпускает в комнату очередную порцию дыма. — Если ты не научишься ходить на каблуках к следующему выходу, собственноручно твои костлявые ноги переломаю, — ухмыляясь, говорит мужчина. — Спасибо, хоть сегодня со сцены не полетела. Девушка усмиряет его взглядом, но все же в ответ никакую колкость не бросает. Единственное движение, которое она делает — это усилие протиснуться в дверь, где стоял ее сутенер. Рука того же в свою очередь сначала легла на талию барышни, а после скользнула вниз, под юбку. В отместку послушался громкий шлепок. — Вот сука, — протянул мужчина, потирая ушибленную щеку и занося над обладательницей счастливого прозвища руку. — Если ты находишь покупателя на мое тело, это еще не значит, что тебе можно делать со мной все, что заблагорассудится. — Да ты… Если бы не я, ты бы торговала своим тощим задом где-нибудь в лучшем случае на обочине! На предплечье легла жилистая кисть, больно передавившая тонкую руку. Вокруг пальцев сразу же появились белые пятна. Непроизвольно танцовщица издала приглушенный стон. Второй рукой же ей прилетело в ребро, от чего она невольно отшатнулась и опустила голову, стараясь прийти в себя. Все же такой удар она вынести, с такой-то комплекцией, не могла. — Ты все еще дышишь не сломанным носом только потому, что я товар портить не хочу. На твои палки все же есть спрос. Он отпустил руку, девушка оперлась о дверь, скалясь. Сидевшие в комнате другие стриптизерши оглянулись на сцепившихся. — Свободна. На это возражать сил уже не было и все, что ей оставалось — это покорно последовать указанию, что она, собственно, и сделала. Жизнь, что нас ведет, в этом времени стала продаваться задешево. Дешевизна души, впрочем, не новая человеческой истории вещь, да и вполне ожидаемая. Чего стыдиться-то, если каждый из нас шагает в ногу со временем? Проблема в том, что предвидеть заранее ничего невозможно. Как ты ни старайся, весь твой шаблон дача-машина-семья легко может быть перекрыт одним простым моментом, и все, на чем базировались твои четыре столба, рушится в единый миг. В жизни действуют законы эволюции, движения. А изменчивость сама по себе не подвластна рассудку, поскольку рассудок способен зафиксировать лишь статистику. Так что, сколько бы ты ни считал свои деньги на черный день, сколько бы ни прятал их в матрасе, все равно однажды все пропьешь. Это в лучшем случае. В худшем же тебе могут выйти боком все заветы пуританской школы и твоих родителей и длинной в пару дней твое мировоззрение в корне нужно перестраивать. Работа на улице не кажется такой уж и плохой, а в продаже тела ты уже не видишь равным счетом ничего плохого. Что ж с этой оболочки станет-то? Это — основная проблема современности, подмена понятий, разрыв привычного шаблона. И, если подумать, вряд ли есть действительно что-то в глобальных масштабах ужасное в том, что пара-тройка людей за ночь выплеснет на тебе злобу. В конце концов, душевное всегда остается при тебе. Как бы наша современность не растратила и этот ресурс за ненадобностью тоже. Комнаты здесь плохо освещаются: ламп мало, а лунный свет, что прорезается тонкой полоской из огромного окна, мало чем может тебе посодействовать. Девушка усвоила это простое правило давно: то, чего не видно, стыда за собой не несет. Поэтому светом в основном и не пользовались тут. Однако сейчас он горел. Еще одно, не мало важное: никогда не стоит входить в комнату запыхавшейся, будто после кросса. Держаться ровно, можно позволять себе легкую надменность, но ровно до тех пор, пока клиент не скажет, что его это не интересует. Перед входом лучше проверить макияж, поправить одежду и напустить на лицо поддельное веселье. Ни в коем случае клиент не должен знать что-либо о твоей жизни и проблемах. Это касается только тебя самой. Дверь отворилась, и она сделала шаг внутрь. Не оглядываясь, закрыла ее за собой на замок. Спокойно окинула взглядом комнату. Ничего не меняется. Все они похожи здесь: наборы мебели одни, один и тот же небрежный интерьер, неаккуратно заправленные простыни. Что нового можно было ожидать от заведения, в котором проработала добрых несколько месяцев? В кресле, спиной к вошедшей, сидел мужчина и спокойно глядел, но пейзаж ночного города. Единственное, что было действительно примечательно в номерах — это то, что их окна выходили на одну и ту же сторону, а значит, и вид имели примерно схожий. А ночной город сам по себе прекрасен своими разноцветными огнями и плоскими верхушками зданий. Даже осознавая, в каком социальном дне ты сейчас находишься, невольно успокаиваешься от одного взгляда на открывающиеся красоты дремлющих построек. — Простите, что заставила вас ждать. На скрип отворившейся двери клиент не обратил никакого внимания. Чего удивляться гостям, если ты знаешь, кого ждать? Он молча указал жестом на кресло рядом с ним и вернулся к созерцанию пейзажа городских джунглей. Выполнять любые прихоти, повиноваться безукоризненно всем просьбам. За особую степень послушания могут заплатить больше. Танцовщица присела, скрестив ногу на ногу и выжидающе глядела на мужчину. Нарушив тишину, наконец заговорил он. — Как тебя зовут? — разрезал тишину голос. — Матильда. Если есть какие-то особые прихоти, называй меня как угодно, — она поставила локоть на колено, чуть наклонившись вперед, к парню. Накрученная на длинный палец прядь играет переливами темных волос на тусклом свету комнаты. — Нет, — терпеливо выжидая, отвечал мужчина. — Настоящее имя. Девушка опешила и удивленно бросила свое занятие. — Зачем тебе нужно имя девушки, с которой ты не задержишься дольше одной ночи? — оскорблено ответила она. Конечно, стоило бы надеяться на постоянных клиентов или хотя бы попытаться произвести впечатление заинтересованной и вежливой покладистой милашки, готовой на любые прихоти, но не с этой личностью, не с ее нравом. Даже оставаясь при такой профессии и при таких условиях, характер прятать она не собиралась. Не с ее внешностью, которая, на удивление, пользовалась спросом, стелиться перед амбалами, которые приходят утопить свою злость в девках на ночь. — Я спросил, как тебя зовут, — проигнорировав высказывание, настаивал на своем клиент. Конечно, она спокойно могла бы солгать или выдать какое-то колкое замечание в ответ и приступить уже к делу, но как-то слишком давящей была атмосфера этой холодной беседы, и невольно вынуждала отвечать. — Пускай буду Анной, — помедлив, ответила девушка. — Будешь или тебя действительно так зовут? — Да Аня я, черт подери! — вспылила девушка, упираясь руками в подлокотники и резко вскакивая со своего места. Да кем он себя возомнил? Не самое лучшее место для того, чтобы заводить новые знакомства. Несмотря на такую бурную реакцию, мужчина оставался неподвижен, но теперь его взгляд был прикован не к окну, а к девушке. Он оценивающе осмотрел ее снизу вверх, особое внимание уделяя глазам, которые сейчас, казалось бы, были полны гнева. — Авторства чьего пера стихи ты знаешь наизусть? Во что бы там ни стало уметь поддержать беседу. Трахать бездумное тело тоже никому не интересно. Избегать тем, затрагивающих политику или других щекотливых вопросов, но в остальном быть способной держать ответ. Она скинула лямку бардового платья с плеча. — Эй, кто идет? — начала она, — пылкий, бесстыдный, непостижимый, голый, как добываю я силу из мяса, которое ем? На ее устах играет привычная усмешка. — Что такое человек? И что я? И что вы? Все, что я называю моим, вы замените своим, иначе незачем вам и слушать меня. Пятнистые руки от синяков скользят под ткань и, как-то особо акцентируя внимание, задерживаются в районе шеи. — Я не хнычу слюнявым хныком, как хнычут другие, будто месяцы пусты, а земля — это грязь и навоз. После падает и вторая лямка, оголяя бугорок ключицы на тонко очерченном угловатом плече. — Жалобы и рабья покорность — в одной упаковке с аптечным порошком для больных, условности — для дальней родни, а я ношу мою шляпу, как вздумаю, и в комнате и на улице. В свете луны как-то особо подчеркиваются особенности ее фигуры, однако и это самое необычное свечение придает ей вид отстраненности и величавости. — Отчего бы я стал молиться? И благоговеть, и обрядничать? Исследовав земные пласты, все до волоска изучив, посоветовавшись с докторами и сделав самый точный подсчет, я нахожу, что нет мяса милей и дороже, чем у меня на костях. Ее голос звучит достаточно громко, чтобы наполнить собой всю пустоту комнаты. Мебель и темнота грязного номера как-то сами собой теряются на фоне ее слов. — Во всех людях я вижу себя, ни один из них не больше меня и не меньше даже на ячменное зерно, и добрые и злые слова, которые я говорю о себе, я говорю и о них. Уметь развлечь клиента — один из пунктов ее политики. Какие бы ни были прихоти, как бы это ни выглядело странно. Ее задача — подчиняться. Его задача — заказывать. — Я знаю, я прочен и крепок, Все предметы вселенной, сливаясь воедино, стекаются отовсюду ко мне, все они — письма ко мне, и я должен проникнуть в их смысл. Ее глаза не блестят той яростью, что прорезалась сквозь зеленый омут тогда, во время ее номера. Сейчас в них горел спокойный азарт. — Я знаю, что я бессмертен. Я знаю, моя орбита не может быть измерена циркулем плотника. Я не исчезну, как исчезает огнистый зигзаг, который горящею палочкой чертят мальчишки в потемках. Платье само собой сползло с тела, оголяя синяки так же на ребрах, животе и в частности — на пояснице. Я знаю, что я властелин, я не стану беспокоить мою душу, чтобы она за себя заступилась или разъяснила себя. Я вижу, что законы природы никогда не просят извинений (в конце концов, я веду себя не более заносчиво, чем отвес, по которому я строю мой дом). Я таков, каков я есть, и не жалуюсь. Со стороны зрительного зала во время ее танца это было как-то не так сильно заметно. Теперь же, когда ее освещает свет тусклой лампы и луны, темные пятна отчетливо виднелись на белой, почти прозрачной коже. — Если об этом не знает никто во вселенной, я доволен, если знают все до одного, я доволен. Та вселенная, которая знает об этом, для меня она больше всех, и эта вселенная — Я. И добьюсь ли я победы сегодня или через десять тысяч, или через десять миллионов лет, я спокойно приму ее сегодня, и так же спокойно я могу подождать. Перешагнув через бесполезный кусок ткани, она сделала шаг вперед, навстречу клиенту. Левой рукой она неуклюже прикрывала соски, а правая же привычно играла с прядью волос. — Мои ноги крепко вделаны в пазы гранита, я смеюсь над тем, что зовется у вас распадом, и я знаю безмерность времен. Секунда на то, чтобы собраться с мыслью. Еще секунда — чтобы натянуть маску невозмутимости. Не выказывать настоящих переживаний, не рассказывать о себе. Не стесняясь наготы, перед клиентом стояла она, убрав руку и игриво сверкая глазами. — Ты сюда стихи пришел читать или заниматься делом? — Она сделала еще шаг навстречу и присела на край подлокотника, закидывая руку на плечо клиента. — У нас впереди вся ночь, а ты ее на поэтическую лабуду пустить хочешь? — Нет, — спокойно ответствовал следивший все это время за каждым жестом девушки мужчина, когда та стояла уже практически на расстоянии полуметра от него, однако взгляда от тела не отвел. — Оденься и вернись на место. — Ну, тогда я совсем ничего не понимаю, — театрально вздохнула дама, удобно устраиваясь уже в своем кресле, но все же не выполнив вторую часть просьбы. Ноги закинула на подлокотник, а вторую руку держала на ключице. — Что тебе от меня тогда нужно, да еще и всю ночь напролет? — Я же сказал, что именно. Стихи чьего авторства ты еще знаешь? Она неуклюже закурила, предварительно чиркнув около пяти раз зажигалкой. Сделала глубокую затяжку. Комната начала полниться запахом вишневых сигарет. — То есть, дела обстоят так… Поправь меня, если я где-то ошибусь. Ты пришел в стрипклуб и снял там танцовщицу и по совместительству проститутку, — простите, как могла забыть! — на всю ночь, дабы с ней стихи читать? — иронично и как-то слишком наигранно причмокивая и держа палец на уровне губ, продолжала девушка с невиноватым видом. — Я ведь ничего не упустила, хм?.. Понятия не имею, где находится библиотека, но с ней мы за аренду явно не платим. Не то здание. Если поторопишься, еще можешь вернуть свои деньги и оплатить посещение читального зала. — Закончила? — так же ровно, как и прежде, поинтересовался мужчина. Его глаза загораживают стекла очков, но даже так ощущается безграничное спокойствие и почти военная выдержка. Слова его ничуть не задели. — Я дверью не ошибся. — Хорошо, — она придвинулась ближе, делая затяжку и выдыхая практически в лицо клиенту. — Тогда какого лешего тебе нужно от меня? — Простой беседы. Тема уже была предложена ранее. — И почему именно я? Этот вопрос мужчина уже проигнорировал. Помещение снова наполнилось какой-то едкой и тяжелой атмосферой молчания. — В таком случае я ухожу, — спокойно произнесла девушка, поднимая ткань с пола. — Согласно политике этого заведения, деньги идут вперед? Я плачу за твою мысль больше, чем тебе обычно платят за твое тело. Не все ли равно, как именно зарабатывать на жизнь? Она остановилась. Если подумать, то и здесь та согласилась работать, впрочем, из-за недостатка средств к существованию, а не из собственной прихоти. У нее была масса возможностей, если верить кляксам в документе, но не в этом городе N действуют такие правила. Хочешь жить — умей вертеться. Ну, или хотя бы имей связи. Да и уехать как-то особо никуда не вышло бы — на это тоже нужны, несомненно, деньги. Анна повернулась и в который раз заняла место в кресле. Не ее излишняя впечатлительность — так глупо сейчас бы не выглядела. Ну, ничего. Да и, по сути, какая разница? Ведь все, что происходит под покровом темноты и остается незамеченным, угрызений совести за собой не тянет. Проблема была только одна. Это не осталось незамеченным. На устах клиента сверкала победная ухмылка. — Хорошо. Как тебя зовут-то? — Максимилиан, — коротко отрезал мужчина. — А ты не больно-то разговорчивый, Макс, — возмутилась девушка, снова выуживая из пачки очередную сигарету. Хлестнула зажигалка, на миг освещая ее лицо и часть комнаты, но вскоре тут же погасла, а вместе с ней и кривые силуэты танцев теней на стенах. Так и продолжалась их робкая связь: он приходил к ней, снимал номер на всю ночь, а после заставлял цитировать стихи. По началу Анна противилась этому и только едко ухмылялась, мол, снова этот пространственный кретин дверь спутал, и много смеялась. А со временем и вовсе прекратила бесноваться на пустом месте и покорно ожидала его в этой комнатке. Нужно отдать должное, ее странный знакомый был весьма пунктуален: номер снимал всегда один и тот же (даже когда его кто-то занимал, спокойно дожидался своей очереди в общем зале) и время выбирал исключительно одно и то же. Потом были Уитмен и Байрон, Маяковский и Лермонтов ночами напролет. Как-то Анна попыталась прочесть стихи Рембо, но Максимилиан ее остановил и вежливо потребовал более не упоминать творчество этого поэта при нем. На что, к слову, девушка отозвалась хитрой ухмылкой, и теперь при каждой встрече, ехидно ухмыляясь, встречала глубокомысленный звук знакомой походки третьим стихом «Солнца и плоти». Впрочем, холодный по нраву своему Максимилиан постепенно начал оттаивать и даже встречал эти восемь строк улыбкой. Иногда он тоже что-то рассказывал ей, а она, увлеченная рассказом, меньше курила и с какой-то детской увлеченностью в глазах слушала его рассказы. Он успел выучить ее повадки и про себя отметил ее неуклюжий аристократизм. Она никогда не видела его при нормальном освещении, но благоговела перед непонятным холодным спокойствием. Краткие поэтические вечера, проходящие раз в неделю, были светлейшим ее воспоминанием. Как возможность перевести дух между бесконечными пошло ржущими в пьяном угаре увальнями, которых ей приходилось обслуживать, а впоследствии замазывать синяки на теле тональным кремом, она ценила каждый стих и каждую историю Максима. Была еще одна забавная особенность в этих отношениях: покончив со стихами и непринужденно раскинувшись на кровати в произвольных позах, они сначала задавали друг другу вопросы и, не дожидаясь ответа, снова спрашивали друг друга о чем-то, что волновало. — Почему ты не уйдешь отсюда? — Почему тебе не нужно от меня то же, что и остальным клиентам? Вот так вопросом на вопрос они отвечали друг другу, а потом долго лежали, обдумывая ответ. — Потому что в мире, в котором жизнь стала товаром, за тело так же неплохо платят. — Потому что я хочу, чтобы ты принадлежала только мне. От этих слов у Анны что-то больно кольнуло в горле, и она резво поднялась с кровати, оглянувшись на лежащего мужчину. Хищно улыбнувшись, она насмешливо-издевательски протянула: — О-о-о, поглядите-ка только на это. Наш влюбленный романтик, исчерпавший листы с поэмами, наконец нашел свою музу. Да вот ведь незадача: про проститутку особо не сочинишь, рифм мало. Романтизируй дерьмо в другом месте. С этими словами она резко соскочила с кровати и направилась к выходу. Мужчина спокойно потянулся в кровати. — Во-первых, я спокойно могу купить несколько ночей с тобой. Во-вторых, эту ночь я уже оплатил, так что ты в любом случае будешь сидеть здесь, пока не пройдет твое время. Твоей задачей ведь является удовлетворение клиента, так? Вот и выполняй свою работу. И, наконец, в-третьих, на эту ночь ты сугубо моя собственность. Едва ощущая себя от гнева, девушка выпалила что-то из серии «Не дождешься» и стремительно направилась к выходу. Однако, как это бывает в дешевых романах, резким движением легкое тело девушки, не прикладывая особых усилий, развернули на себя, заставив смотреть прямо в глаза. Обжигающее и хладнокровное спокойствие — единственно, что выражал этот тихий омут, и, признать, от этого становилось как-то не по себе. — Ошибаешься, солнце. Ты уходишь отсюда и я гарантирую тебе жизнь со всеми благами и роскошами, каких только пожелаешь. Уж будь уверена, средства у меня найдутся. В противном же случае, если ты говоришь мне уйти, я ухожу. Делить тебя с кем-либо я не намерен, и обладать тобой лишь отчасти тоже. Но сегодня ты сидишь здесь, как и полагается тебе, согласно твоим обязанностям ударнице сексуального фронта, на своей восхитительной заднице ровно, усекла? После этого руку так же спокойно отпустили. Анна отшатнулась, обмякла и прильнула спиной к двери, чтобы хоть как-то контролировать свое тело. Так же неподвижно перед ней стояли, выжидающе глядя в точку меж глаз. — Хорошо, — то ли проталкивая слюну глубоко в горло, то ли действительно держа ответ, проронила она. — Я уйду, если ты дашь мне внятный ответ, почему из всех девок в этом богом забытом месте именно я. — Потому что, — начинал было мужчина, поднимая на руки девушку, — первой мыслью при виде тебя у меня было желание обладать тобой. Такой ответ тебя устроит? Вместо утверждения прозвучало только непонятный сонм звуков, лишенный всякого смысла. Тело Макса, будто это какой-то предмет, упало на простынь, располагая на коленях Анну лицом к себе. Он уткнулся носом в ложбинку между грудями и стал подниматься к шее. Девушка невольно выдохнула, обхватывая спину парня. Его руки скользнули под черную рубашку, в которую была одета она, оголяя острые плечи. Теперь, когда лунный свет так бесцеремонно мог скользить по ее коже, она походила на статую, кое-где потемневшую от быстротечности времени. Он исследовал каждую ссадину, каждый синяк на этом хрупком теле, будто бы желая искоренить каждое прикосновение, каждый след, который до этого посмели оставить ее многочисленные клиенты. Это не было похоже на те ласки, которые досель знало это тело. Разношерстая клиентура требовала в основном пошлых стонов, похотливых поз и всегда приступала к желаемому сразу. Но не сейчас. Сейчас она хотела ощущать каждое движение и любую волну воздуха, что обжигали ее кожу. Рубашка давно сползла на уровень бедра, что властно сжимали пальцы мужчины. Она требовательно покачнулась в его сторону, на что тот отреагировал попыткой придвинуть ее ближе. Женская рука скользнула вниз, к штанам, чтобы расстегнуть молнию. Расценив этот жест как попытку ускорить процесс, мужчина опрокинул Анну на спину, перехватывая руки той, попутно уделяя особое внимание шее девушки, опускаясь все ниже. Когда он слегка прикусил ее сосок, дыхание сбилось и стало рваным и прерывистым. Ее легкие обожгло новой дозой прохладного воздуха, будто по обнаженной реберной клетке резко ударили мягкой подушкой. Она невольно прогнулась, вжалась в кровать, тем самым уступая подбородок, приближая свое лицо к лицу Максима. И как же страшно было обнаружить, что все это время тот старался не отводить взгляда от податливого тела, каждого изгиба и в частности от глаз. Она будто состоит из хрящиков, что с такой механичной точностью работают. Под кожей играет вся эта стая шестеренок, и противно хрустит, скрепит, как старый механизм, что только больше привлекает мужчину. На секунду он задержал свой взгляд именно на плече девушки, которое казалось будто пережеванным, но тут же вернул его к лицу, победно ухмыляясь пошерхлым страдальчески изогнувшимся губам. Мужчина склонился над ее ухом и что-то глубокомысленно прошептал, при этом не убирая со своего лица эту едкую ухмылку. Сейчас он — не вечно контролирующий себя кусок стали. Сейчас под ним самим сталь, целый слаженный механизм, что беснуется и извивается под ним. Не упуская своей возможности, он с легка прикусил подбородок девушки, заставляя тем самым ту шумно выдохнуть. Слова она как будто пропустила мимо ушей или и вовсе не услышала от внезапно нахлынувших чувств. Она как будто перестала ощущать всю ту сковывающую боль, да и вообще отказалась ото всех своих ощущений, всецело пытаясь прочувствовать человека, что навис над ней. И вся эта эмпатия позволяла прочувствовать ей ту невероятную горечь и страсть, что сейчас хороводами кружила в его голове. От избытка чувств ее собственные чувства сковал паралич. К реальности возвращала только пронзительная боль от затекшего запястья, что с каждой минутой, казалось, сильнее сдавливала сильная рука. Вторая же свободно исследовала все тело девушки, по-хозяйски шарясь по каждому ребру и каждой кости, будто бы на ощупь пытаясь запомнить каждый контур и всякое очертание. Она облизнула пересохшие губы. Это так же не осталось незамеченным внимательным партнером, и тот тут же оставил влажный след на ветке ключиц, заставляя девушку снова пронзительно простонать, приглушая это сомкнутыми губами. Не заметив плодов своей работы, он принялся сползать все ниже, и где-то в районе пупка она все-таки не выдержала и слегка приоткрыла рот. Тут же ее губы накрыло губами Максима, властно требуя соответственного ответа и от нее. Он последовал непременно, однако сама дама была чем-то удивлена. Он ослабевает хватку, и она спокойно обвивает его шею своими руками. — Кто ж так делает, — задыхаясь, прервала она. — Кто ж целует проституток-то? — Ты уходишь. Так ведь? — продолжая свои изощренные и какие-то несколько странные ласки, продолжил мужчина. — Да, но все равно ты странный. — Проститутки так мне еще не говорили. — Бывшие проститутки, попрошу заметить! — усмехнулась она с какой-то горькой ироничной досадой. — Я люблю тебя, — неспокойно проронил мужчина, отрываясь от своего занятия и пристально глядя в глаза девушки. В зеленом омуте невольно покачнулся звериный испуг, и она одним движением выскочила из-под широкого тела. Стукнулась головой, запуталась ногой то ли во второй ноге, то ли в простыне, но в итоге полетела с кровати на пол, даже там не прекращая беспомощно ерзать ими по полу, забыв про малейшие опасения загнать занозу. — Убирайся, — почти шепотом, задыхаясь, произнесла Анна, все еще силясь забиться в угол комнаты. — Как-то ты слишком бурно реагируешь на подобного плана признания, — удивился Максим, не услышав этих слов, присаживаясь на край кровати и, видимо, подумывая встать и помочь упавшей. — Я сказала убирайся! — собравшись с силами, выпалила на одном дыхании девушка. — Убирайся и больше никогда не приходи сюда! Пошел ко всем чертям! Она живо подскочила, рукой прикрывая линию груди, однако тонкой кости было не достаточно для этого. Она подхватила рубашку, ловким движением накинула ее на плечи и все же вернулась в угол. — Уходи, — уже более спокойно, частично переводя дух, сказала она, виновато глядя себе под ноги. — Ладно, — с привычным напускным спокойствием ответствовал Максим. Словно загнанная дичь и милосердный охотник среди чащи каменного леса. Леса, что ломает судьбы людей так же легко, как стальные трубы могут переломить хрупкие пальцы. Дверь тихонько скрипнула, впуская в комнату полоску режущего глаза света. Анна поникла и сползла вниз по стене. На миг на щеках девушки блеснули влажные дорожки, но с закрывшейся дверью они снова погрузились в водопад ее волос. Когда человек видит какую-то диковинную, непривычную вещь, ему непременно хочется обладать ею. Заполучить, заключить в сундук и показывать только по праздникам, а может и вообще открывать ее только для своего взора. Такой вещью является свобода. Такой вещью является жизнь. Длинная тропа, по которой мы идем, всегда имеет ответвление в лучшую сторону, что непременно могла бы открыться вам. Все, сделанное вашими руками, имеет первопричины и последствия. Все, сделанное вашими руками, как-то можно искупить или исправить. Вопрос только в желаниях. Это очевидно. Однако мы за неимением достаточного количества фактов, которыми можно было бы подкрепить свои голословные доказательства, упорно продолжаем называть это судьбой. — Я ухожу, — решительно проронила девушка, заправляя выбившуюся из идеально уложенной прически прядь. — О-о-о, — многозначительно протянул парень, отталкивая двух облюбовавших его с двух сторон девушек. В меру упитанные, с ярким огнем жизни в глазах. Когда-то и она была такой же амбициозной и сияющей, и кто знает, сможет ли когда-нибудь вернуть этот солнечный свет. — И куда же ты направишься? — Не знаю. В его руках догорает сигара, поросячьи глазки быстро-быстро скользят по телу девушки. — Какого хрена ты о себе возомнила?! Думаешь, что это дерьмо тебя выпустит, да? — Мне плевать, что ты там горланишь, — безразлично произнесла она, одергивая платье. Никаких эмоций, никаких посторонних жестов, абсолютно ничего. Полный покой и отстраненность и от нарастающих басов музыки, и от потока дыма, что выдохнули ей только что в лицо. — Ну и вали. Все равно ты давно себя износила, да и спрос на тебя в последнее время падает. Твои ручки-веточки больше не в моде, слышишь? Катись, куда тебе там заблагорассудится, шваль! — произнес парень, занимая привычное место. Его верные подруги тут же подползли и вернулись к своим пошлым хихиканьям и перешептываниям. Плевать, что там говорят. Плевать, что будет дальше. Лишь бы подальше от этого места и этих пьяных рыл, что похотливо сглатывают слюни при виде твоей груди. Плевать, даже если ей кто-то что-то кинет на выходе. Просто бежать босыми ногами по плитке, асфальту, стеклу, а потом по лужам — лишь бы подальше ото всего этого пьяного угара. На фоне стены мелькали смутные рваные силуэты. По-звериному содрогаясь, они быстро меняли свою форму, вытанцовывая на красных кирпичах свой диковинный танец. Он заносил свою ногу снова и снова, стремительно опуская ее вниз, где с такими же равными промежутками содрогалось тело. Даже когда послышался пронзительный хруст первых костей, ноги стоящей и упитанной фигуры продолжали свое дело. Еще один ломанный звук, и снова, еще один. Это было похоже на своеобразною мелодию тела, которая, несомненно, доставляла немалую радость своему создателю, выбивающему ее из живого лежащего подле него тела. Хаотично содрогаясь и тщетно пытаясь прикрыть свое хрупкое тело, на мокром асфальте лежало тело двадцатипятилетней девушки. В нос бил приятный запах мокрой земли и бензина, а цветные круги на воде прекрасно дополняли разбросанные пряди волос, утративших в таком освещении свой цвет. В глазах мелькали различные картинки злобно оскаленного человека, что навис над ней сверху, облокотившись руками о стену. Его грудь вздымалась и опускалась в рваных вздохах, а белоснежную белизну рубашки устлала кровавая рябь. В глазах девушки — немая просьба, на блестящих от недавнего минета губах — еще не обсохшие капли спермы, эффектно разбавленные теперь кровью. — Сука, — только и выдал мужчина, бросив случайный взгляд на свою одежду. — Только твоей крови, блять, не хватало. Мразь! Он силился произнести еще что-то, но разобрать эту нечленораздельную речь вряд ли удалось бы. Над девушкой в который раз занеслась нога, таким же рваным движением опустилась вновь. На сей раз хруст был намного громче: удар пришелся как раз в шею. Короткая юбка задралась до уровня живота, что волновало особу, несомненно, в последнюю очередь. Подогнутые под живот ноги отчаянно пытались защитить жизненно важные органы, но как-то обмякли и расслабились. Черное кружево чулков ничуть не скрывало бесконечное количество гематом на тощих ногах. Узоры рук, впрочем, далеко тоже не ушли: многочисленные ссадины дополняли сине-желтые пятна. Ее смазливая мордашка превратилась в опухшую рваную кашу. Из затекшего глаза не лились слезы, губы были покорно сжаты. Хнычущее сопение носа и отчаянные попытки уловить хотя бы глоток воздуха давно были оставлены. Сплошное мясо и рвань вместо тонко очерченного анфаса и ярких бугорков скул. Кровавое месиво, досель бывшее танцовщицей, лежало на мокром асфальте, не подавая никаких признаков жизни, с каждой секундой пропитываясь запахами темного переулка. — Красивой жизни она захотела, — задыхаясь, практически шептал мужчина, уже немного отходя от внезапной вспышки ярости. — Она ничуть не лучше них, других шалав в этом притоне. Только и умеет, что крутить своим тощим задом да засовывать деньги в чулки. Ну, может, еще огрызаться неплохо. Все, на этом ее таланты исчерпаны. Красивой и правильной жизни она — ишь! — захотела… Билет в главный офис, красивый галстук и кофе по утрам, ха! И где теперь твоя красивая мечта, а?! Неужели сломалась вместе с костями о трубы? — он пнул тело еще раз, но то не подавало ни малейших признаков жизни. В воздухе витал запах мусорных баков, мокрой земли, бензина, крови и дешевых сигарет, что курил ее сутенер. Красивая жизнь всегда начинается так прекрасно и многообещающе. Дверь, что расположена в глубине улочек-лабиринтов, всегда приветливо открыта для всех желающих. На стенах вытанцовывает причудливая панорама различных цветных бабочек-зайчиков. Зал полон парней, упорно подгоняющих ленивых танцовщиц. Все они знают, зачем сюда пришли. Барная стойка блещет от только что ненароком разлитого напитка. Около нее — еще клиенты, что горланят тексты каких-то модных песен, видимо, перепутав фонограммы танцовщиц с каким-то пьяным бредом у себя в голове. Вокруг них вертятся высокие стройные девицы в костюмах официанток, задорно прыгая у них на коленях или забавляясь с галстуками парней. Одна из дам без всякого зазрения совести поглаживает член мужчины через ткань штанов. Она знает, зачем они сюда пришли. Девушка возле шеста ловко, но без особой страсти крутится вокруг стальной палки, то наклоняясь в ненормально пошлых позах, то и вовсе присаживаясь на корточки, похотливо разводя колени в стороны. Она улыбается, причмокивая жевательную резинку и сует деньги себе в трусы. Кроме этой одежды на ее хорошенькой блондинистой головке красуется так же небольшая красная лента, в тон белью. Она знает, зачем она здесь. На входе в гримерную стоит мужчина и без особого энтузиазма разглядывает хорошенькую блондинку, вышагивающую по подиуму уже в сторону кулис, предварительно раскланявшись всем аплодирующим. У него темные глаза, темно-русые волосы и очки на краю носа, которые всегда приходится поправлять рукой. На нем дорогие ботинки, аккуратная рубашка на выпуск и черные брюки — видно, сразу с офиса и сюда. Впрочем, фигура статного и хорошо сложенного мужчины сложена ровно настолько хорошо, что шустрые официантки ревниво засматриваются, пробегая мимо, и похотливо обмениваются взглядами и смешками. Он тоже знает, зачем он здесь. — Мастерица своего дела, Наставница здесь? — интересуется он у пришедшего мужчины. Он груб и неотесан, в грузном пиджаке на голое тело и с криво застегнутыми пуговицами. — Кто?.. — не понимает он и держится за голову. Видно, спиртное на барной стойке — его шатающихся рук дело. Мужчина его не торопит, а лишь терпеливо изучает взглядом. Две совершенно противоположные фигуры: прямой и выдержанный клиент и изгорбленный алкоголик-продавец. — А! — наконец вспоминает он, хитро ухмыляясь. — А она ж ушла еще на той недельке. Тако-ой скандал подняла, — он тянет слоги. У него невероятно раскалывается голова. — Куда именно, не сказала? — В новую красивую жизнь, — снова усмехается мужчина, заползая обратно в свою конуру. — Понятно. Спасибо, — кратко держит ответ клиент и разворачивается к выходу. — Может, тебе кого другого подогнать? — интересуется на последок продавец, но ответа так и не дожидается. По стенам скользит свет фонарей, преимущественно синего оттенка. Сидящие в первых рядах мужчины подгоняют очередную танцовщицу, проливая свои дорогие напитки на не менее дорогие костюмы. Мужчина в последний раз окидывает этот просторный зал взглядом, и на его лице скользит отблеск прожектора. Он улыбается неподдельно счастливой улыбкой.