m a c h i n e

— Проходи. — Мне нужно…поговорить. — Потом. Губы сжимаются в тонкую бледную линию, а его пальцы крепко сдавливают предплечье, толкая внутрь комнаты. Отпусти он меня, я бы полетела сразу на кровать, но А-27 держит меня мертвой хваткой, не давая и шевельнуться. — Мне действительно нужно поговорить, — начинаю, осторожно поднимая глаза на его лицо. Грубоватое, покрытое мелкими шрамами, бровь порезана в паре мест после очередной бойни с Иными. Правая рука главнокомандующего. Предводитель элитного отряда Machine. А-27 не знает жалости, как говорили в моем блоке. — Неужели это настолько неотложный разговор, RD-15? Я слишком давно тебя не видел. У него низкий, бархатный и властный голос, как и у каждого из Machine. Его имя произносить вслух страшно так же сильно, как и имя главнокомандующего. Опускаю глаза вниз, неловко скользя взглядом по просторной светлой рубашке с парой старых кровавых пятен. Зажимаюсь, стесняясь своего серого платья и босых ног. Сектор Pure полон людей, чье сердце за всю жизнь может принадлежать лишь одному человеку. Плечо жжется, сильнее, чем всю прошлую неделю, которую я пыталась прятаться от Machine, дни и вечера проводя в блоке Vicious, пытаясь найти среди разрисованных человека, который сможет свести татуировку. Сможет убрать с моего плеча небольшой крест из двух стрел, встречающихся своими наконечниками. — Нет, — медленно мотаю головой, — прости. — Так-то лучше. Толкает меня на кровать, и, падая, я слышу щелчок щеколды. Тут же поднимаюсь к изголовью кровати, в очередной раз оглядывая небольшую комнату, предоставленную для А-27. Machine чуждо большинство эмоций, а по словам Pure, они и вовсе не имеют сердца. Вот только у него есть сердце, и оно бьется, равномерно и спокойно, как и у каждого безжалостного убийцы. Расчетливо, холодно, как движется секундная стрелка часов, отбивая удар каждую секунду. Я ненавижу его. Ненавижу всем сердцем, всей своей плотью, побаиваясь той боли, которую А-27 причиняет мне каждый раз, что я прихожу в его блок. Проникаю тайком, посреди ночи, каждый раз страшась оказаться пойманной, отправленной на позорную стену и быть засмеянной в собственном блоке. — Ты сегодня, — медленно подходит, небрежно снимая рубашку и обнажая торс, испорченный многочисленными шрамами, полосами, проходящими по всей груди, — другая. — Такая же, — отвечаю, вжимаясь в изголовье кровати и обхватывая коленки, — много работы. — Напомнить тебе, что ты должна мне? — немного раздраженно. У А-27 волосы цвета пшеницы, что растет в паре километров от блоков, согреваемая солнечным теплом. Ее колосья такие же твердые, жесткие, а его глаза больше похожи на лед, что бросают в баре в алкогольные коктейли. — Не стоит, — тихо, едва вздрагивая, когда он присаживается на край кровати. В тот день было холодно, в бар, в попытках согреться, проникало большое количество людей, и многие посетители были из блока Vicious. Разрисованные с ног до головы, слишком общительные и легкомысленные, любители крепких напитков и связей на пару ночей. Им было нужно мое тело. Теперь оно принадлежит ему. — Что с тобой? — пытаясь добавить голосу больше заинтересованности, но Machine никогда не сможет чувствовать это, понимать эмоции так же сильно, как Pure. Мы с ним полные противоположности: жалкое, слабое и слишком чувствительное тело, которое уже больше трех месяцев оказывается под ним, словно подстилка для его твердого стана. Быть шлюхой больно, но А-27 не понимает этого, забирая все, что хоть как-то привлечет его внимание. В тот день я могла пойти по кругу у Vicious, по рукам их общины, слишком любвеобильной и полной гармонии. Теперь моего тела касаются лишь одни ненавистные мною руки. — Назначили в земельный район. — Выполнила норму? — Да. — Тогда тебе положен один выходной, — слегка сощурив взгляд, — останешься… у меня утром. — Нет, — отвечаю немного резче, чем хотелось. Злится. Сжимает челюсти до неприятного скрежета, от чего мурашки скользят по коже спины, забираясь под поясницу. — Останешься, — наклоняется ко мне, приблизившись, — у меня. Молчу, боясь разгневать его еще сильнее, и, сверкнув глазами, парень резко хватает меня за ногу, притягивая к себе и нависая над моим телом. Резко и быстро, как хищник, склонившись над своей жертвой, касается моего носа своим, изучая пойманного зверя. — Останешься, — повторяя, шепчет на ухо, холодно и спокойно, — у меня. Тут же его рука лезет под подол платья, немного варварски поднимаясь по бедру к белью и срывая одежду с тела, быстро раздвигая мои ноги и устраиваясь между ними. Его губы сухие, когда касаются шеи, обжигая кожу и заставляя меня слабо вздрогнуть. Руки тянутся к торсу, волосам, желая зацепиться за последнюю возможность подавить его полный контроль. В этот раз А-27 не возражает, не обращая внимания на мои жалкие попытки не подчиниться ему. Каждый раз, словно заново, отзывается болью где-то внутри, а тихий стон заглушается его ладонью, прижатой к губам. Стенки между соседними комнатами тонкие, хлипкие, а правой руке главнокомандующего не нужны слухи и проблемы. — Молчи, — немного резко, входя полностью и вынуждая меня кусать его ладонь в желании заглушить чертову боль. Ненавижу его. Ненавижу и чувствую себя жалкой подстилкой, что парень будет использовать, пока я ему не надоем. Machine приносят удовольствие лишь две вещи: убийства и секс. И если первое ему предоставляется государством, то второе А-27 получает с помощью меня. Когда дышать носом становится слишком тяжело, он убирает ладонь с лица, переместив пальцы на талию и сжав ее, почти что до болезненного хруста, придвигая мое тело к своему максимально близко. Движется медленно, внимательно следя за моим лицом, телом, реакцией на очередной толчок и его силу. Контролирует все, что происходит. Мои пальцы впиваются в его спину настолько сильно, что А-27 слегка ухмыляется, будто боль, приносимая моими царапинами, выглядит игрушечной по сравнению с его многочисленными ранениями. Воин. Лучший воин Легиона. — Алек, — шепчу, судорожно дыша и чувствуя обжигающую слезу, скользящую по щеке вниз. — Молчи. Он ненавидит свое имя. А-27, по его мнению, звучит гораздо мужественнее и страшнее, чем второе имя, данное при рождении. Словно парень не хочет иметь никакой связи с семьей, в то время как остальные желают отыскать своих родителей, хоть это и запрещено законом. Ненавижу его. Ненавижу. Пытаясь ослабить боль, сосредотачиваюсь на его шее, где, прямо под ухом, видно перекрестье стрел, но от этого становится лишь душнее и жарче. — Алек, — вновь начинаю, но парень недовольно рычит, сильнее пронзая податливое тело. — Рейчел, — отрывисто, — не заткнешься, я тебя оттрахаю до полусмерти. Угроза действует, и я нервно дергаюсь снова, слегка приподнимаясь к его лицу. Его губы… горячие. Он тут же отстраняется, следуя своему принципу — не целовать губы — но я не могу остановиться, жадно прикасаясь к нему снова и снова. — Какого…? — отталкивая меня и надавливая на плечо, прижимая его к твердому матрасу. Стону, не выдержав боли в месте татуировки, получая за свой слишком громкий всхлип пощечину и вновь замолкая. Он не останавливается, наоборот, использует мое тело по максимуму, пока не получает желанной разрядки, не обращая внимания на маленькие капли, застывшие на глазах. Ненавидит, когда я плачу. А я ненавижу его. Когда он опускается на кровать рядом со мной, я продолжаю лежать на месте, все еще тихо всхлипывая и проклиная эту машину убийства, желая уйти из этого места как можно скорее. Но А-27 сам сказал, что я останусь у него на ночь, и страх сковывает мои ноги, не разрешая сделать и шага. — Переворачивайся, — произносит, едва дав мне отдышаться. — Ты чудовище, Алек, — отвечаю тихо, сквозь зубы, на что парень сам толкает меня на живот, вновь задевая больное плечо, и, чтобы не выдать себя, я кусаю губу, подставляя ладонь к подбородку. — Относись к этому проще, Рейчел, — осторожно укусив меня выше лопатки и медленно потянув за веревку платья. Что-то бормочу себе под нос, надеясь не разозлить его, а сам А-27 садится на мои бедра, уверенно освобождая платье от шнуровки. — Я слишком мягок с тобой. Твоя подруга, шлюха главнокомандующего… Ты даже не представляешь, что он делает с ней. И ей это нравится. — Она из Vicious. — Мне плевать. Главное в том, что FS-4 молчит и наслаждается. Я видел, как главнокомандующий трахал ее, не жалея. — Фрея из Vicious, — бормоча. — Если тебе так не нравится, почему бы тебе не отключить эмоции? Я слышал, что некоторые из Pure так делают. — Если тебе так не нравится, почему бы тебе не найти себе другую шлюху? — шепчу зло, выплевывая эти слова вместе с накопившейся болью. Слышу его усмешку. — Мне сказали, что ты пряталась от меня у Vicious, — вновь кусает, гораздо сильнее, и я едва сдерживаю себя, чтобы подавить стон, — зачем тебе они? — Устроила девичник у Фреи, — шепча. — Не верю, — пальцы Алека сжимают ткань, снимая платье с плеч, — если только ты не спала с… — он замирает на полуслове, заметив повязку, — что это? — Поранилась сегодня. Вилы торчали, а я не увидела, — начиная говорить свою отмазку. — Дай осмотреть, — вставая с кровати и подходя к комоду. — Нет, все нормально, — садясь и слегка радуясь тому, что А-27 переключился на что-то другое, помимо секса. — Machine снабжают лучшими лекарствами, — возражает, доставая мазь и возвращаясь, — я не хочу, чтобы твое тело было… не таким чистым. Мои ладони нервно сжимаются в кулаки, чтобы напасть на Алека, если он захочет рассмотреть больное плечо. — Я сама себе помажу, спасибо за заботу, — отвечая сарказмом, но парень мотает головой. — Покажи, или я сам. — Сам. Его пальцы небрежно касаются повязки, быстро развязывая ее, но стараясь не давить на рану. Ближе к коже ткань алеет, но на коже запекшаяся кровь превращается в черное клеймо. Линию, проходящую через перекрестье двух стрел. Через татуировку охотника. Ненавижу его. Ненавижу до каждой клеточки в теле, которой он касался, до каждого стука сердца, что предательски болит при виде Алека. Пальцами тут же утираю слезы, что собираются снова литься из глаз. Он же ненавидит, когда я плачу. Ненавидит свое имя. Ненавидит свое клеймо, которое теперь появилось и на моем теле. А-27 молчит, разглядывая стрелы и слушая мои тихие всхлипы, а я изо всех сил пытаюсь отключить чувства. Только ему никогда не понять этого. Боли и унижения, на которые я обрекла себя сама, полюбив одного из Machine. Полюбив безжалостное чудовище. — Я пыталась его выжечь, — произношу тихо и осторожно, — в Vicious есть хороший кузнец. — HG-93, — отвлеченно. — Да. Минуты тишины кажутся гораздо страшнее, чем все те пытки, которым Алек подверг меня за эти месяцы. — Уходи, — наконец произносит парень, всучив мне мазь, — и чтобы я больше никогда тебя не видел.