Исповедь

Этот дьявольский блендер внутри сейчас разорвёт его на части, Джесси чувствует. Плечи ходят ходуном, грудная клетка рвано дергается. Дышать трудно, почти невозможно. Душно, темно. Слишком громко. Кричащий марш собственных мыслей набатом стучит в голове. Кажется, виски сейчас прострелит намертво. Бога нет, Джесси знает. Простая истина ясна, как звезда — солнце. Но если бы все было так легко. Кастеру хочется вцепиться ногтями в собственное лицо, содрать его к чертям собачьим. Сколько же вяжущего презрения кипит и варится в нем сейчас, норовя выплеснуться через край. "Прости, Отец. Я так недозволительно согрешил. Снова, прости." Слышит ли он этот хрип? Наблюдает за сыном? Когда тот вот так стоит на коленях, сгибаясь, ломаясь, скуля. Пусть Отец смотрит внимательно. Ведь это чертово представление для него. Безумие. Джесси убеждён, окончательно и бесповоротно — он двинулся. Иначе не объяснишь всего того, что творится в этой обшарпанной церквушке. В его собственной больной голове. "Ты же хотел, чтобы я встал на путь истинный. Чтобы служил Богу, помогал людям, неся в мир лишь добродетель и закон." Джесси же обещал. Но, мягко говоря, проебался. Некая сила, слишком тяжёлая, взрывная и до нервозных мурашек неукротимая, давит на рёбра изнутри. Джесси нужно лишь слово сказать — беспрекословно послушается каждый. Любой подчинится. Просто потрясающе. Кастер так яростно заламывает руки, что кажется, даже слышит хруст. Но боли нет, только башка раскалывается на части. "Надеюсь, ты видишь, Отец. Как я продолжаю подводить тебя. Снова и снова." Джесси совершал хорошие поступки. Порой даже делал это бескорыстно. Помогал людям, отчаянно старался. Но чернильная дыра внутри оказалась слишком глубокой. Кэссиди был первым, кому удалось с такой легкостью заметить её. От этого высокого худощавого парня так и несло бесовщиной. Джесси почти смешно. Два сапога пара. Кастер знает, ему не место в церкви. Ему нечего искать в религии. Но он продолжает молиться. Колени ломит, спина ноет, руки нервно дрожат. На языке чувствуется вкус крови. В последнее время она ощущается постоянно, и от этого хочется блевать. Металлический, резкий, безумный. Вкус Кэссиди. В паху становится тесно. Если можно было бы сгореть от стыда и омерзения, Джесси бы уже воспламенился. Странно, что он до сих пор этого не сделал, учитывая, сколько в нем кроется греха. Церковь же святое место. А он так до неприличия безбожен. Собачий лай, звон колоколов, голос Отца — все скатывается в грязную кучу и набухает, продолжая давить на черепную коробку. Перед глазами уже мечутся красочные картинки воспоминаний. Грех. Грех. Грех. Джесси помнит каждый кадр. Как Кэссиди звонко дёргано смеется, морща нос. Как вливает в себя алкоголь, прожигая мутным взглядом горящие дыры в Проповеднике. Как он курит, держа тлеющую сигарету длинными пальцами, и выдыхает дым, кривя губы в усмешке. Джесси отчётливо помнит, как после, эти же губы обхватывали его напряжённый член. В чертовой церкви уже не осталось кислорода. Есть только запах дерева, крови и поганого виски. Джесси думается, что он и есть сам дьявол. Никакая молитва не спасёт его прогнившую душу. Сколько бы часов он не простоял на коленях, сколько бы не горбился над распятием — ничего не изменится. Бога нет, он уверен. Кастер сгибается не перед вымышленным человеком с небес, а перед собственным давно уже мертвым Отцом. Перед человеком, которому он так много всего обещал. Джесси кажется, что скоро он окончательно тронется своим болезненным умом. Но Слава Богу, теперь у него есть человек, который готов свихнуться вместе с ним.