Сommunion

И без того палящий зной превращался в саму геенну огненную, тело охватывал жар, как в самый разгар лихорадки. Лацканы пиджака готовы были треснуть по швам, претерпевая хватку цепких рук того, кого Джесси сейчас прижимал спиной к стене. - Да ладно тебе! Не говори, что ты успел принять обет безбрачия. И вообще, разве в библии нет строчек типа: «Возъеби… То есть Возлюби ближнего своего»? Вызов, глупая издевка или провокация – теперь уже не разберешь. Они целуются торопливо и жадно, сталкиваясь зубами, глубоко и мокро, как прыщавые подростки с излишним количеством тестостерона в крови, желая всего и сразу. Джесси отстраняется, чтобы припасть губами к чувствительному местечку под мочкой уха Кэссиди, даже не догадываясь, по какой тонкой грани ходит, когда его собственная шея оказывается на достаточно близком расстоянии от чужих губ. Кэсси начинает вести, от внезапно пробудившейся жажды, перед глазами плывут темные круги, и подавить это в себе стоит нереального усилия. Запретный плод всегда самый сладкий. В конце концов, естественные инстинкты можно будет удовлетворить и после, воспользовавшись кем-то менее охуенным, чем Джесси. Он ведь реально охуенный, особенно, когда проталкивает колено между ног Кэсси. Самоуверенный говнюк. - Полегче, святоша. Кто тут кого трахать собрался? – Кэссиди многозначительно приподнимает бровь, пока Джесс запускает руку под его ремень. – Знаешь, у меня язык не поворачивается звать тебя «святой отец». Я буду звать тебя Папочкой. - Заткнись. – Джесси уже почти избавил своего друга от всей одежды. - Кто-то отрастил себе большие яйца? Просто знай, что тебя спасает лишь тот факт, что я не ебался уже дохуя как долго, и сейчас буду пиздецки рад даже твоему члену в своей заднице. - Ради всего святого, завали уже свое ебало, Кэсси, – больше похоже на звериный рык, чем на учтивую просьбу. Солнце уже почти зашло, и слепящие лучи уже не проникали в узорчатые стекла окон. Все происходящее чудится нереальной абстракцией, пародией на реальность, будто это вовсе не Джесси сейчас сжимает ладонями, до краснеющих следов, бледные бедра Кэссиди, который так по-блядски подставляется под прикосновения, виляя задом. Полумрак подкрепляет собой атмосферу интимности, того особого и личного таинства, которое сродни исповеди. - Ебаать, – протяжный выдох душит горло. Дрожь, вспыхнувшая ниже копчика, мурашками расползается по всему телу. Кэсс обводит языком губы, пересыхающие от частого загнанного дыхания. Должно быть это правда можно было охарактеризовать затянувшимся недотрахом, раз крышу начинало сносить от пары пальцев внутри, или все дело в упертости самого Кэссиди, не желающего признаваться даже самому себе в том, что он реально запал на своего Папочку. Джесси убирает руку, как только Кэсси, едва не споткнувшись о собственные приспущенные штаны, толкает его спиной на ближайшую скамью. Стянув последний элемент одежды, парень остался полностью обнаженным, в то время как Джесси даже белоснежный воротничок снять не успел. Было предпринято несколько безуспешных попыток, прежде чем стало очевидно, что трясущимся рукам не справиться с пуговицами на идеально отглаженной рубашке. У Кэссиди лопнуло терпение, и, вслед за терпением, пришел конец и несчастным пуговицам, которые с треском посыпались на деревянный пол. Запоздалое чувство стыда и укол совести становятся почти физически ощутимыми, но отступать уже поздно, тем более, когда Кэсс, с раскрасневшимися щеками и уже изрядно заведенный, устраивается на нем верхом, обнимая за плечи. - Гореть мне в пекле, – истина звучит не как обвинительный приговор, скорее как будничный факт. - Да посрать. Я, блять, уже горю. – раздраженно шипит вампир. Во взгляде напротив Джесси замечает вспыхнувшие искры, сердце пропускает удар. Во рту играет привкус допитого недавно виски, вперемешку со сладостной горечью, ни с чем несравнимых движений языка по небу. Проповедник ощущает, как пальцы зарываются в его волосы, чуть оттягивая, заставляя опрокинуть голову назад. По началу щекочущее, едва уловимое прикосновение кажется вовсе безобидной усладой, но жгучее резкое покалывание заставляет шумно охнуть, машинально дернувшись в сторону. Краем глаза Джесс видит, что губы у Кэсси стали темнее, цвета бургундского вина. Кончик языка порхает по выступающим каплям крови на месте слабого укуса. Отголосок боли находит отклик в сумасшедшем вихре страсти и похоти. Выдержка тает все быстрее, Кэссиди нарочно раззадоривает мужчину, ерзая на стоящем члене, и от близости кожа к коже Джесси окончательно теряет голову. Трех пальцев было недостаточно, даже презерватив со смазкой не сильно помогает. От невыносимой тесноты почти больно. Судя по выражению лица Кэсси, он явно переоценил свою выдержку, когда насадился на стояк сразу почти на всю длину. Джесси был бы рад прекратить мучения друга, или хотя бы дать ему пару мгновений привыкнуть, но вместо этого он делает резкий толчок тазом вперед, отчего тело пронзает истома, а Кэсс плотнее стискивает зубы, подавляя свой вскрик. Месть не заставляет себя долго ждать. Едва успевшая подсохнуть, бордовая корочка на месте ранки у шеи не кажется препятствием на пути настойчивых губ. Кэсси знает, как сделать все аккуратно и с минимальным вредительством, чтобы попробовать хоть немного живительной субстанции, прямо как отрезать себе самый большой и аппетитный кусок торта, при этом ухитрившись обставить все так, чтобы никто другой не смог этого заметить. Непередаваемый вкус, лучше чем любая, самая крепкая дрянь. От неудобного положения становится невозможным двигаться быстрее. Настоящая пытка. Легким тычком в предплечье Джесси заставляет Кэссиди лечь на спину, прямиком на жесткую шершавую поверхность. Одному Всевышнему известно, каких усилий Кэсси стоило воздержаться от шутки по поводу миссионерской позы. Это похоже на забег на короткую дистанцию – нет времени брать разгон, нужно срываться с места в карьер, неумолимо резко, жестко и быстро. Из тягучих и размеренных толчков получаются размашистые рывки, выбивающие весь воздух из легких. Кэсси с периодичностью подмахивает, подаваясь навстречу в самые нужные моменты. По кое-кому и не скажешь, что такой опыт точно не первый. Ревность скользкой гадюкой сворачивается клубком где-то под самым сердцем. В висках отчетливо слышен стук, выступившие капли пота щиплют свежие открытые рубцы, оставленные на спине и плечах короткими ногтями Кэссиди, старательно пытающегося не отпускать от себя Джесси, словно желая полностью раствориться в нем, забрав себе до последней капли. Что-то подсказывает, что это не будет одним из тех случаев, о которых принято забывать под утро. Джесси неловко, потому что он правда не хочет забывать. Раньше такого никогда не бывало. К удивлению проповедника, Кэсси кончает первым, судорожно дернувшись под ним. В ту минуту его глаза становятся по-особенному темными, такими, что даже эмоций в них не разобрать. Собственная разрядка будоражит, принося странный прилив сил, который почти тут же испаряется, сменяясь смертельной усталостью. - Я могу считаться мазохистом, если скажу, что мне понравилось? Кастер насмешливо смотрит на кривую походку Кэссиди, на котором из одежды нет ничего, кроме носков. Нет сил даже на то, чтобы собрать разбросанные вещи с пола. - Может, хоть прикроешься? – глупая просьба, учитывая, что стесняться друг друга теперь невозможно. След на шее будет трудно скрыть. А кому-то придется смириться с болезненными ощущениями в интересном месте. Завалившись на потрепанный диван, который мог бы быть гораздо удобнее скамейки, Кэсси всем своим видом показывает свою готовность завалиться дрыхнуть без задних ног. Можно было бы посмеяться и уйти. Это было бы правильно. Совсем неправильным было прилечь рядом, положить руку поперек впалого живота, прижимаясь сбоку, чтобы опять быть рядом, чувствуя обнаженным телом жар кожи, утыкаясь лицом в короткие волосы на затылке, и на границе сна и реальности уловить невесомое ответное движение. Утром будут болеть затекшие мышцы, недосказанность повиснет в воздухе, пока Джесси, проснувшийся раньше, будет вслушиваться в тихое сопение и думать о будущем.