Женщина, тонущая на суше.

       Когда мне исполнилось двенадцать лет, родители отправили меня на воспитание миссис Обруент. Эта женщина пользовалась спросом у состоятельных семей, поскольку, как говорили многие, она хорошо ладила с детьми. Поэтому, каждое лето она устраивала что-то наподобие лагеря для тех семей, которым не жаль денег на образование и просвещение своего ребенка. Моя семья была как раз такой. Отец — состоятельный дворянин, а мать. ее у меня нет, и я о ней ничего не знаю. Есть лишь одна фотография, но она порвана. И настолько некстати, что там нет меня. То есть, на оригинале мне должно быть где-то год или два, но как назло именно там все порвано. Белая полоса проходит вдоль моего лица, и почему-то именно там, прям посередине. Не где-нибудь в углу, а именно на моем, на моем младенческом лице! Позже, я, конечно, догадался, что это специально проделанное действие и даже чьи руки совершили эту гадкую выходку.       Пока Дворецкий собирал мои вещи, я осознавал, что имею минут сорок до отъезда, и посему побежал в кухню. Она всегда привлекала меня как комната, наверное, это из-за высоких потолков белого цвета и таких же полов. Они всегда отдавали белизной, из-за чего кухня казалась еще больше! У нас были золотые рамы на окнах, но, как оказалось позже, слуги, не все, конечно, отковыряли это дело и за маленькую сумму купили позолоту, которой и «возместили» все. Отец долго порол ту девушку, которая оказалась зачинщицей всего этого. Но чуть позже, ночью, я, да и весь дом, слышал женские стоны и мужские отголоски. Конечно, тогда я не понимал, что за звуки это были…       Я сидел за главным и самым красивым стулом у огромного стола. Белоснежная, словно мрамор скатерть при малейшем дуновении ветра начинала полыхать белым пламенем. Но кто-то всегда перекрывал ей дорогу на свободу, закрывая окна. Из-за этого я грустил, потому что всегда все оживлял.       Никто из слуг мне не нравился, потому что я считал их выше себя, если считать по личностям. Но какое же у меня было удивление, когда я узнал, что даже у взрослых людей детские повадки, это и подтолкнуло меня не судить о человеке по возрасту, вот почему я очень интересовался детьми. Дворецкий бесшумно открыл двери в кухню, но я конечно его слышал.       — Ох, уже-с? — спросил я, разворачиваясь и одновременно скатываясь со стула.       — Да, сэр. — краткость нашего дворецкого меня забавляла. У него был томный и нудный, но четкий и низкий голос, мне такие не нравятся. Голос миссис Обруент мне тоже не по душе. Он слишком приятный и даже детский, никак ей не подходящий.       Ей тогда было двадцать девять лет и еще у нее имелась дочь. Муж умер на одной из поездок на охоту, поэтому это занятие мне тоже не особо нравится. Сама же миссис Обруент была женщиной приятной. У нее были серые глаза и светлые волосы. Кожа бледновата, а сама она слишком худая и легкая. Мой отец не раз ее поднимал и всегда говорил, при каждой встрече, что она легка как пушинка. Правда, таким образом он лишь сбивал цену за мое пребывание в ее лагере. И это получалось; пусть скидка не была большой, она все же была. Хоть я и ехал в лагерь миссис Обруент первый раз, отец частенько с ней виделся. И на каждом их свидании молвил обо мне словечко, в итоге цена за лагерь оказалась очень низкой. И все это ради одного лета.       Я сел в экипаж и в скором времени добрался до особняка миссис Обруент, что находился в двадцати милях от нашего. У ворот уже стояло несколько карет, мы лишь дополнили это, как мне показалось, сборище кретинов, отдавших кучу денег за гнусное времяпровождение. Меня проводили до самых ворот, пришлось недолго топать ко входу и вот, будучи в прихожей, я и увидел таких же ребят, как я сам. Они все стояли одни, из-за этого и мой отец, опять же поднимая и целуя миссис Обруент, вскоре, даже не попрощавшись со мной, исчез.       — Итак, дети, — откашлялась на таком приветствии миссис Обруент, обращая на себя все наши детские глазенки. — Я, конечно, очень рада видеть вас здесь. Такие лагеря крайне редки и создаются они не для всех детей. Мой особняк на эти три месяца открыт только тем, кому двенадцать лет. Среди вас лишь избранные. — Я не понимал смысл этой фразы, потому что, если в двенадцать лет сказать ребенку, что он особенный, то он и в двадцать лет будет считать себя не таким как все. Это глупость, не более.       Еще десять минут миссис Обруент что-то болтала, а в это время я пытался разглядывать тех, у кого были умные глаза и кто был заинтересован речами этой молодой женщины. Кстати говоря, ее дочь, наверное, единственная была здесь не такой, как все. Ей было одиннадцать и родилась она в июне, в середине. Сейчас же начало. И мамаша отправила ее в свой же лагерь. Девочка была очень рада. Ее звали Виктория, но она заставляла всех звать ее Госпожой. Многие дети так и поступали.       Когда нас всех расселили в особняке, стало ясно, что никто не задумывался над тем, кто и где будет спать. Мальчики были с мальчиками, девочки с девочками. Госпоже же тоже пришлось уединяться с обычными Елизаветами и Екатеринами. Ей поначалу это не нравилось, но потом прижилось.       Я был в одной комнате с Евгением, Виктором (моя тезка), Бенедиктом и самим Александром. Каждый мальчик был известнее выдающегося писателя, и я находился с такой элитой в одном помещении из-за симпатии миссис Обруент к моему отцу.       — Я желаю занять это место, — крикнул Евгений, запрыгивая не небольшую кровать у окна.       — Отнюдь, это будет моим местом, Евгений, — возразил мальчик с темными волосами. Бенедикт, так его звали.       — Это еще почему? — Евгений почему-то вел себя возбужденно и на все реагировал слишком бурно.       — Потому что под этой кроватью мой багаж, — удовлетворенно глянул Бенедикт на растерявшегося Евгения. На глазах последнего появились слезы и тот уселся на кровать, что давно пригляделась мне.       — Прошу Вас, встаньте-с, — тихо и аккуратно я дотронулся до пиджака Евгения и тот, будто сразу все понимая, яро развернулся и занял третье место, к счастью, никем не занятое.       Виктор, наверное, самый влиятельный из нас всех, уселся на четвертую кровать. Надо заметить, что все кровати стояли у окон. Они занимали добрую половину всей комнаты. Видимо, сюда либо будет поставлено еще что-то, либо так было задумано изначально.       — Ну-с, я предлагаю познакомиться, — ляпнул Евгений, качая ногами.       — Не вижу в этом никакой необходимости, — кратко, даже не оглянувшись на Женю, заявил Виктор, доставая из своего багажа книги.       — Ох, Виктор. Эти книги Ваш отец позаимствовал у моего, будьте добры вер.       — Вот пусть мой отец Вам и отдает их. Я ничего не ведаю о сделках своего отца, а значит, это его проблемы, — перебил Бенедикта Виктор и улыбнулся. Я понял, что мне не стоит ни общаться, ни тем более конфликтовать с Виктором фон Розевальдом.       — Виктор, — обратился он вдруг ко мне.       — Да-с? — очень пугливо ответил я тут же после заданного вопроса.       — Почему ты Виктор? — видимо, не видать мне дружбы со своим тезкой.       — Меня назвали в честь.       — Я не это спросил. — Грубо и кратко бросил он, кладя какую-то книгу под подушку.       — Я.. Я не знаю-с, — раскрасневшись ответил я, сглатывая.       Белые глазницы фон Розевальда расширились от злости и он, подойдя ко мне и подняв руку, ударил меня. Я схватился за щеку, чуть не разревевшись и тяжело всхлипнув, выбежал из этой комнаты.       Меня не переселили, более того, мой обидчик не был наказан. И это заставило меня ненавидеть его.       За ужином я сидел напротив Госпожи. Она не поднимала на меня своих рубиновых глаз, посему я чувствовал себя чужим. Рядом же сидел Бенедикт, справа — Евгений, а где-то через два человека от Виктории — мой ненавистник.       — Вам сильно досталось? — это был даже не вопрос. Бенедикт очень встревоженно говорил, не контролируя интонацию.       — Да-да, Виктор, Вы сильно не переживайте только. Скажем Вам по секрету, — глянул на Бенедикта Евгений, и когда тот кивнул, я заметил, хоть и глядел на Женю, что Виктория подняла на нас троих глаза, -когда Вы выбежали, Виктор… Он, он заплакал.       — Он смеялся и плакал одновременно. — Выкрикнул Бенедикт, и это услышал Виктор. Он встал и такими злыми глазами бросился на Бенедикта, что тот уселся на место и сглотнул.       — Черт, — зашипел он, — теперь мне точно несдобровать.       — Не переживайте-с, — тихо заметил я, положив свою ладонь на холодную руку Бенедикта Вальфогельма.       — Евгений Лихтенберг, — я не в первый раз слышал фамилию Евгения, но это было сказано специально для скрепления нашей дружбы. «Товарищи по несчастью» — наша тройка. Теперь мне стало ясно, зачем тогда, еще будучи в комнате, он предложил представиться. Он хотел заранее сдружиться со всеми нами.       — Бенедикт Вайнер, — негромко и словно по слогам представился Бенедикт.       — Виктор Грин-с, — так же тихо произнес я.       — Виктория Обруент, — вдруг вмешалась в наш разговор девочка со светлыми, скорее даже бледными волосами, такими же бледными губами и кожей. — Но можно.       — Госпожа-с? — заметил я, кладя в рот пюре.       — Ахах, нет. Где это видано, чтобы «товарищи по несчастью» так друг друга звали? — рассмеялась она, опустив глаза.       — Так что же Вы хотели сказать, Виктория? — удивился я, прожевав еду.       — Ничего. Если бы Вы смолчали, то я бы сама остановилась. — так же улыбаясь, продолжала Виктория, но для меня она останется Госпожой.       — И как Вас понимать? — поправляя очки на носу, спросил Евгений.       — Как хотите, так и понимайте. Но Виктор фон Розевальд — мой жених.       — Жених? — удивился Бенедикт.       — Это же ясно-с, Бенедикт. Разве у Вас нет невесты? — поинтересовался я, сам никого не имея.       — Н-Нет, нету никого. — Грустно вздохнул он, опуская глаза на еду. — Это лучше, дружище! — нагнулся Евгений, затрагивая рукавами компот и тот чуть не разлился. К счастью, кто-то поймал бокал с алой жидкостью.       — Добрый вечер, — хмыкнул. Александр. Ну точно! Как я мог его забыть?! Он же пятый в нашей комнате. — Я присяду?       С этими словам он сел рядом с Викторией, по правую руку от нее.       — Прошу прощения, сегодня я опоздал. Но все это время я слушал Ваши разговоры, господа. Или же, как мне Вас называть, товарищи?       Александр был человеком аристократичным. Его движения столь грациозны, а волосы имели такую длину, что однажды его спутали с девочкой. У него были пышные ресницы, длинный, но аккуратный нос и немного припухловатая нижняя губа. Верхняя же вовсе была плоской и тонкой. Мне нравились люди с бледной кожей. Они выглядят довольно беззащитно, когда краснеют или когда им жарко.       — Александр Шварц, но зовите Македонским, — эта фраза удивила меня и я спросил, не любит ли он историю. — Люблю, лучший, и, как я считаю, самый нужный предмет. — Взмахнув кучерявыми русыми волосами, он сразу мне полюбился.       — Так рад нашей встречи-с, — ничем не выдал смущение и даже восхищение я, пожав руку Шварцу-Македонскому.       — Взаимно, — приблизившись ко мне, он легко и не нарочно поцеловал меня в щеку, из-за чего я опешил и сел удобнее назад.       Вскоре ужин окончился и все стали расходиться по своим комнатам. Пока было не поздно, Виктор, не спросив ничего, да и вообще не разговаривая сегодня с Александром, поменялся с ним кроватями. Приятно было осознавать, что в метре от меня будет вкушать сны такой образованный и приятный человек, как Александр.       Кровати были довольно удобными, мне даже показалось, что в них бы уместилось два человека, будь они детьми. У нас перед дверью висел фонарь, огонь в котором граничил с чугуном. Мы недолго сидели и молчали, потому что наши разговоры связаны с Виктором, но называть его в его же присутствии неблагородно, а посему мы и хранили молчание в течение недолгого времени. К нашему счастью вскоре пришла миссис Обруент и потушила фонарь, пожелав нам всем сладких снов и спокойной ночи.       — Сладких снов-с, — проговорил я, обращаясь ко всем, но мысленно желая это только Александру.       Мне ответили взаимностью, даже Виктор. Хоть его голос и слился с голосами всех остальных мальчиков, я все равно его расслышал.       И день подошел к концу.