Влюблённая дурочка по имени Акутагава

Надежда увидеть раннее солнышко испарилась так же, как относительно хорошее настроение: светило скрылось за унылой чередой серых туч. Оно прячется за ними, а я за своей кровавой работой. Однако и от нее нужно иногда отдыхать; тихий парк на окраине города, куда в столь раннее время не придёт ни один сумасшедший, — идеальное место, чтобы расслабиться — уже давно стал моим приютом. Сжимая полы плаща, я бреду по аллее, усеянной хилыми деревьями. На часах четыре утра, в голове свалка, состоящая из обломков воспоминаний. Прикоснувшись пальцами к вискам, я вздыхаю и опускаюсь на деревянную скамейку, исписанную детишками-хулиганами. Даже не верится, что когда-то я был таким же: маленьким, весёлым, верящим, что написать на заборе ругательство есть страшное преступление, делающее меня как минимум уголовником. Хотя, я и не был таким. Эта детская беззаботность умерла во мне, не успев родиться. Устал. Господи, как же я устал! Хотя, тебе, всевышний, если ты и существуешь, плевать на мои проблемы и душевные терзания — каждый раз ты с удовольствием подкидываешь мне новые. Вот и сейчас я чувствую на своей шее чей-то пристальный взгляд. Несколько секунд выжидаю, пытаясь понять, где таится преследователь. Слева. — Расёмон! — заодно разрезаю парочку деревьев-дохляков, падающих под аккомпанемент задорного смеха. Конечно же, это он. — Как жаль, что я не научил тебя вежливости, Акутагава. Разве так встречают старого доброго босса? — действительно, жаль. Зато ты научил меня другому. Пониманию, что улыбка на твоём лице — лишь иллюзия. Когда улыбаешься так, широко-широко, на самом деле льёшь слёзы, или мечтаешь убить, или задыхаешься от вопросов и обиды — но тебе совсем не весело. — Ты давно уже мне не босс. Зачем приходишь? Надеешься, что тебя позовут обратно? Зря. Или… Ты здесь, чтобы в очередной раз испытать меня? — кажется, отдых отменяется. Рядом с этим человеком нужно постоянно быть настороже — никогда не знаешь, что ударит больнее: его рука или слово. Впрочем, его страдания могут доставить мне удовольствие. Вскакиваю со скамейки, приготовившись бить. — Принимаешь вызов? — Ну-ну, мы ещё и пары минут не проболтали, а ты уже в драку лезешь. Вот уж точно — никаких понятий о приличиях. — А у тебя эти понятия были, Дазай? Когда издевался, когда унижал, когда бросил, оставив одного в этом преступном мире? Расёмон раздваивается и летит к нему. Осаму спокойно идёт навстречу — все мои выпады ему нипочём, нет нужды пытаться достать его способностью. Приходится изменить тактику. Резко ныряю вправо и достигаю его в считанные секунды, оказываясь сзади, после чего толкаю в спину и достаю из кармана пистолет. Дазай, ты же не думал, что его у меня нет? Нога на спине, дуло смотрит в голову — неужели тебя так просто обыграть? — И не стреляешь? Ты так ничему и не научился, Акутагава, — Осаму резко дёргается, переворачивается и, толкнув меня под колени, валит на землю. Пуля уходит в безрадостное небо. Нужно признать, что я выстрелил уже лёжа на холодной траве. Почему? Неужто на самом деле не хотел задеть его? Предатель наносит удар в живот, и пистолет выскальзывает из моих рук. — Твои движения были бы идеальны, будь на моём месте, например, Куникида, но ты, как всегда, считаешь своего оппонента безоговорочным идиотом… Таким же как ты, — гнев всё нарастает. Осаму навис надо мной и насмехается. — Пусть я идиот, но никогда никого не предавал. Мне известно, что такое верность. А тебе, видимо, нет, обходительная мразь, играющая чужими чувствами! — в отчаянии выкрикиваю я, и только потом до меня доходит, что сие было сказано вслух. Уголки губ Дазая приподнимаются. Нет. Не хочу, чтобы ты улыбался. Он крепко держит мои руки, но зато… С силой заезжаю ему коленом между ног, и тот охает, падая в траву рядом со мной. — Так нечестно, Рюноске. Это запретный удар. Почему ты бьёшь, словно девчонка, которую собираются насиловать? Не боишься за свою честь? — может быть, потому, что ты насилуешь мою психику? — Ты сам внушил мне, что честь в этом мире не стоит и гроша. Я достану тебя любым способом, если это возможно. — Чёрт, зачем я сказал «если»? — Так Акутагава всё же слушал мои уроки? Боюсь, что тогда я имел в виду немного другое… — его фраза настолько озадачивает меня, что я поднимаюсь, оказываясь в сидячем положении и обескураженно приподнимаю бровь. — Что «другое»? Как вообще можно иначе понять это выражение? — умственная работа ничего не даёт. — Я имел в виду именно честь, твою девическую честь, сладенький… — и Дазай резко бросается на меня, вновь прижимая к земле, на этот раз ставя колено между моих ног. Кажется, я краснею до кончиков волос. Его лицо слишком близко. Губы всего в паре миллиметров от моих. Он что, действительно сейчас попытается меня изнасиловать? — Дазай, ты что, сошёл с ума? — спрашиваю шёпотом, почему-то боясь пошевелиться. Неожиданно замечаю взгляд его карих глаз — тяжелый, мрачный, полный боли. — Не хочу оставлять твои чувства без внимания, — и он накрывает мои губы своими. Горячий язык врывается в мой рот, но я не знаю, что делать, поэтому просто чуть приоткрываю сжавшиеся зубы и закрываю глаза. Мне становится дико жарко, и я забываю про весь абсурд положения. Этот странный поцелуй длится чуть больше пяти секунд, и за это время я успеваю превратиться в пепел, ведомый ветром его движений. — Ты уж прости, Акутагава, но твои действия больше смахивают на любовную истерику, чем на реальный бой, — где грань между его словами? Когда он шутит, а когда серьёзен? Почему так жесток и так нежен одновременно? Что заставляет меня ненавидеть и сразу же, тут же, любить? — Поднимайся, глупенький. Я отвергаю протянутую руку и самостоятельно встаю, стряхивая листья с волос и плаща. — На будущее: никогда не позволяй противнику себя целовать, не то ему захочется сделать это ещё раз. — Что? — и это дерзкое создание вновь прижимается к моим губам. Правда, запоздалая пощёчина заставляет его одуматься. Осаму хихикает, потирая щёку, и спокойно уходит, а я за его спиной пытаюсь свалить на него парочку деревьев, используя Расюмон. — Прощаааай, моя влюбленная дурочкаааа, — кричит парень, не оборачиваясь, а я впиваюсь ногтями в ладони и шиплю от злости. — С чего он вообще решил, что нравится мне? — моё сердце сейчас выпрыгнет из груди, и виноват в этом чёртов Осаму. — Действительно. Вот мне тоже неясно. Я с ужасом перевожу взгляд на скамейку, на которой примостился невесть откуда взявшийся Чуя. Его язвительная ухмылка говорит о том, что он уже давно наблюдает за развитием событий в этом маленьком спектакле. И, твою же мать, Дазай прекрасно знал о том, что Накахара за нами следил. Конечно, знал. И все равно продолжал. — Ты труп, дорогой мой, — сейчас этот мелкий огребёт по полной. Я заставлю его забыть всё на свете, даже Мори Огая. Заставлю… — Как жаль, что у тебя нет способности Дазая, верно, Чуя?