Питер - Москва

В свете сотен фар чужих ищу твоих свет. В сотне лиц толпы столичной глаз твоих нет. От церквей до злачных мест ищу тебя – бред. Словно пес, с цепи сорвавшийся беру след. Разорви канаты между нами, Когда-то было пламя – обожги. Разведи в Москве мосты, ты можешь, И пропади, ты должен, пропади. И видит Бог, мой последний вздох, будет с мыслями о тебе. (с)       Я вспоминаю его взгляд. Когда он так отрешенно смотрел куда-то вдаль (а это случалось часто) мне хотелось встряхнуть его за плечи, или приложиться кулаком об стену, сделать что угодно, что бы только отвлечь его от мыслей. Мне не нравился этот взгляд. Потому что, когда я видел его, я начинал верить в то, что всё у нас, и в правду, не на долго.       Чего мне в моей жизни не хватало? Зачем я его добивался? О, да, это я его добивался, а не наоборот, как логичнее было бы предположить. Конечно, я ему понравился сразу, но если бы не мои ухищрения, он бы не предпринял ничего большего, чем взгляды в мою сторону, когда я не вижу. Хоть я не дурак, и всё вижу. Так о чём это я? Взгляды взглядами, но именно я раздул из искры пламя. Не самый умный мой поступок в этой жизни, честно говоря.       Да пошло оно всё к чёрту. Он ведь предупреждал меня, я сам его не послушал. И, в конце концов – ничего страшного ведь не случилось, каждый остался при своём. Просто я стал курить по ночам, чего раньше никогда не бывало, просто теперь я стараюсь никогда по возможности не заезжать в тот тихий район Москвы, где мы с ним встречались. Я даже помню, сколько это было раз. Восемь раз. Зачем я это помню? Номер его телефона я тоже давно уже удалил, и не моя вина, что эти проклятые одиннадцать цифр я могу набрать по памяти. «А зачем ты это спрашиваешь?» «Это лишнее, Даня…» «Какая разница? Я не хочу говорить об этом, извини.» «Дань, не для прессы, в кого же это ты любопытный такой?»       Все мои попытки пробиться за стену отчуждения, которую он выстроил уже очень давно, чаще всего терпели фиаско. Действительно, зачем открывать душу человеку, которого ты в своём будущем просто не видишь? И то верно.       Но как же всё это случилось? Все воспоминания в дали, в тумане, в знойном мареве, в духоте чёрных московских ночей. В тот раз… да, он встретил меня после репетиции. В лучших традициях шпионских романов его автомобиль на низкой скорости подкатил ко мне, когда я выходил из служебки после спектакля. Лил дождь, и в силу этой причины девочки-театралки у дверей не толпились.       Тонированное стекло на половину опустилось, и я увидел его; кивком головы он велел мне сесть в салон. Не попросил, не пригласил, а именно велел. Наверное, где-то в подсознании я сам ждал чего-то подобного, потому что, помню, не очень-то всему этому удивился, но про себя отметил – «Если бы это была сцена из фильма – мне бы она не понравилась».       А что потом? Потом гостиница, бессонная ночь, утром – пара моих телефонных звонков, кому следует. Не теряйте, мне нужен кратковременный отпуск. Дней десять. Нет? Неделя. Чёрт с вами, пусть пять!       Через час мы уже ехали в аэропорт. Адреналин плескался в крови, Олег давил железку, и мы мчались на максимальной скорости, словно чувствовали, что каждая минута у нас на счету.       Я сам до сих пор не знаю, как я так быстро перебрался в другой лагерь. Стал играть за две лиги. Тьфу ты, долбанные американские комедии, понабрался же я оттуда всякого идиотизма! Какие, к чёрту, лиги? Он просто пришёл и взял то, что хотел. Скорее всего, он так делал всегда. И, честно говоря, я не могу себе представить человека, который бы ему отказал. И я не могу подобрать слов, что бы описать то ощущение, когда вдруг понимаешь, что это именно ты зажег огонь в глазах этого непостижимого, запертого на все замки человека. Что двери, за которыми скрыта его душа, пусть ненадолго, но приоткрылись для тебя… Проигнорировать это было просто невозможно. И я пропал.       Я бы многое мог рассказать о наших совместных съёмках, ибо это они во всём были виноваты в конечном итоге, но сейчас мне уже кажется, что всё это было в другой жизни. Всё то, что произошло со мной, с нами – меня переломало. Я чувствую себя, как человек, выживший после десятибалльного землетрясения. Выжить-то я выжил, да только дом рухнул, и город стёрло с лица земли. Куда идти? К кому? Начинать новую жизнь, только как? Я все забыл. Я забыл, что мной двигало до этой бури, что побуждало меня вставать по утрам. Ведь очевидно, что было что-то… Я дышал полной грудью, и знать не знал, что бывает вот так. Когда голоса людей доносятся до тебя, как сквозь километровую толщу воды.       Восемь встреч. Раз в два месяца, в среднем. Почти полтора года после того, как закончились съёмки. А сколько же времени мне потребовалось, что бы осознать, что этих встреч больше не будет? Я не помню, не следил. Просто однажды, он перестал подходить к телефону. Такой простой и доступный способ дать понять, что всё кончено. Но в этот раз он выбрал слишком непонятливого мальчика. Точнее – упрямого. Я не мог слезть с этой иглы самостоятельно, мне нужна была помощь, и он сжалился. Спустя N-ное количество звонков он взял трубку.       - Алло.       - Здравствуй. Извини.       Сердце падает вниз, а затем медленно, как в перегруженном лифте, поднимается обратно.       - За что?       Пауза. В динамике смартфона, как в ракушке-рапане, я слышу раскатистый шум. Море? Ты бредишь, Козловский, это кровь прилила к твоей сумасшедшей башке.       - …Не знаю. Как… как у тебя дела?       Я сжимаю и разжимаю во влажной ладони какой-то рекламный буклет, завалявшийся на письменном столе, на коже отпечатывается дешёвая типографская краска. Хрен отмоешь потом. Я представляю, как он устало прикрывает глаза и откидывается на диванную подушку. Однажды, выпив с пол-бутылки коньяка, я уговорил его поговорить со мной по «скайпу». Я помню его тёмные с бордовым отливом обои и чёрный кожаный диван. Что может быть пошлее кожаного дивана? Тихий вздох и какое-то шуршание, как-будто он устраивался поудобнее.       - У меня всё хорошо. Ты как?       Я до боли закусил губу. Ну вот, начинается. Отпусти ты его, будь взрослым, будь сознательным, вспомни о чём он предупреждал тебя, будь в конце концов, мужчиной, а не кисейной барышней, способной только на то, что бы жалеть себя. Ведь всё идёт по плану. По его плану.       - У меня всё нормально. Ты не брал трубку, и я… я просто переживал…       - Да, не брал. Ты же умный мальчик, Даня.       Да нихера подобного!       - Возможно.       - Ты же помнишь, я говорил тебе…       - Да, конечно, я всё помню, - поспешно сказал я. Господи, я до сих пор чувствую себя провинившимся школьником перед строгим учителем. Что за бредовые ассоциации? Здравствуйте, герр Фрейд!       - Так что всё, Даня, правда, всё. Мы и так зашли слишком далеко. Я надеялся, что мне не придётся объяснять тебе таких очевидных вещей.       - Для тебя очевидных.       - Даня…       - Да нет, всё в порядке. Не переживай. Мне просто нужно было убедиться.       Я услышал, как он тихо хмыкнул.       - Я слышал, что у тебя назревает новый большой проект? Продолжение того фильма?       - Да. Назревает.       - Надеюсь, он будет лучше первой части.       - Тебе не понравилась первая часть? Всё было настолько дерьмово?       - Детский сад. Наивность. Чистая профанация.       Мне показалось, что он нарочно хочет меня разозлить, что бы мне стало легче. Чёрт возьми, это даже мило.       - Ну, спасибо, - я подыграл ему, - зато честно.       - Дело не в тебе. Я ведь говорил, что ты актёр от Бога. Ты забыл?       - Я помню.       - Просто не всё в этом мире зависит от тебя.       Я чувствовал, что ещё немного, и я рассыплюсь, как карточный домик, что я спасую, расклеюсь, сдам. А это нельзя, нельзя. Я стиснул зубы и выдохнул.       - Извини за поздний звонок.       - Извиняю.       Я почти надавил на кнопку сброса, как услышал:       - Даня… Ты тут ещё?       - Да.       - Пригласишь на премьеру?       Я загнал вовнутрь истерический смешок и сипло выдавил:       - Конечно. О чём речь.       - Ловлю на слове, - и он положил трубку.       В горле запершило. Я глотнул минеральной воды и поплёлся на кухню в поисках пачки сигарет. О’кей, будет тебе премьера… Твоё желание для меня – закон.