And later, much later, after they were… friends? was that right?… Bekker had said, "We're the opposite sides of the same coin, my friend, trapped by our looks." But it hadn't been their appearances that held them together. It had been something else: the taste for violence? what? ©
Дверь в квартиру Беккера была не заперта. Это сразу показалось Друзу странным: его друг хранил много тайн, они оба знали это, Друз знал это — но никогда ни о чем не спрашивал. Его не интересовала чужая жизнь. Заходить вот так было неудобно. Друз занес руку, чтобы постучать, но из-за двери донесся знакомый голос: — Не стой там, Карло! Проходи. — Ты знал, что я приду? — спросил Друз, шагнул внутрь и замер. — Нет, не знал. Но знал, что это ты. Я тебя почувствовал. Здорово, да? Беккер рассмеялся и подпрыгнул на месте. Раз, два, три прыжка — и он засмеялся снова, в восторге от своей ловкости, своей красоты. Друз неотрывно глядел на него и молчал, сжимая в кулаке отвертку. Беккер был голый, вся одежда валялась на полу, и Беккер приплясывал, кружась на месте, прижимая локти к бокам и хихикая. Его светлые волосы растрепались, щеки пошли пятнами, но не это напугало Друза: глаза Беккера, всегда голубые и чистые, были мутными, с расширенными зрачками; он смотрел на Друза и смотрел сквозь него, не прекращая танцевать и улыбаться, и это было жутко. Друз не помнил, чтобы хоть раз испытывал ужас, но теперь он сглотнул и отошел обратно к двери. — Майк, ты… Дверь не заперта. — Ну и что? Ко мне никто не зайдет, — помотал он головой и хихикнул: — Болит. Чертова змея… Ты что-то принес? Друз кивнул. — Отвертку. Это для него. — Отвертку? — переспросил Беккер с застывшей улыбкой. — Сегодня? — Я не поеду. Беккер остановился. Только теперь, когда тот не двигался, Друз заметил, как блестит от пота его тело и как тяжело он дышит, почти как астматик. Помедлив, Беккер пошел к нему — плавно, извиваясь, как змея, о которой он только что говорил. Его глаза уперлись Друзу в живот, и тот вдруг подумал, что, если Беккер нападет, у него хотя бы есть чем защититься. Беккер не напал. Он встал в шаге от Друза, и его губы дрогнули: — Боишься?***
Красавец танцевал. С каждым днем у него получалось всё лучше; можно подумать, он собирается выступать на сцене. Грация линий, совершенство в каждом движении — им бы восхищались миллионы. О да, особенно женщины… Бросали бы к ногам цветы и аплодировали: «Красавец, вы изумительны! И как вам это удается?» «Просто я снова позволил себе кое-что». Да, он позволил. Задержал взгляд на медном портсигаре, протянул руку — и всё случилось само собой. Он не чувствовал никакой вины; напротив, ему было слишком хорошо, чтобы что-то чувствовать. Сначала он просто подпрыгивал, обхватив себя за плечи, затем начал петь, но голос его не слушался: то хриплый, то тонкий, он звучал отвратительно. Соберись, сладкий, сказал он себе. Зрителям такое не понравится. Но зрителей не было. Только один, Красавец давно его заметил, но тот был слишком труслив, чтобы обнаружить себя. И слишком туп, чтобы не обнаружили его. Пришелец наблюдал за Красавцем из уголка их сознания и рыдал — от бешенства, от бессилия. «Ненавидишь меня? Перестань, ты же знаешь, что не справишься один». Красавец кувыркался, стучал по коленкам, хлопал в ладоши, задирал голову в беззвучном хохоте. Пустой портсигар валялся на полу. «Без меня ты никто, Майкл Беккер». А потом он услышал скрип. Кто-то поднимался по лестнице. Он шел прямо к нему, кто-то крупный, достаточно высокий, чтобы врезаться лбом в притолоку, и достаточно сдержанный, чтобы выругаться сквозь зубы. При этом его поступь была легкой, быстрой — театральная поступь… Обостривший слух подсказал ему, что это Друз. «Что ему нужно? Ты знаешь? Знаешь, зачем он пришел?» Перепрыгнув одежду, Красавец подбежал к двери и аккуратно приоткрыл её.***
— Боишься? Вопрос застиг Друза врасплох. Он покачал головой: — Не боюсь. Просто… Всё это очень подозрительно. Там, где я оставил его, почти не бывает машин, а второй раз за неделю… Нас могут заметить. Мы привлечем внимание, и всё из-за чертовых глаз. Я не хочу в это ввязываться… Неужели он это говорит? Друз готовился к разговору два дня: осторожно подбирал слова, следил за голосом, меняя интонацию каждый раз, когда она, как он думал, выдавала его волнение. Ему не требовалось зеркало, как другим, мимика живых лиц была ему недоступна, но всё-таки он был актером, неплохим актером. Друз ожидал, что Беккер удивится, возможно, начнет угрожать, и был во всеоружии. Но теперь, в шаге от странного, незнакомого Беккера, он не вспомнил ни слова из тщательно отрепетированной роли. Он бормотал какую-то чушь, а Беккер по-прежнему смотрел ему в живот и молчал. Не угрожал, не удивлялся — смотрел, не отводя глаз, точно мог видеть что-то внутри Друза, о чем Друз предпочел бы не знать. Когда Друз закончил, Беккер поднял голову и улыбнулся ему, как ребенку: — Ерунда, Карло. Он взял у него отвертку и швырнул на стол. — Давай потанцуем.***
Друз говорил сбивчиво и ужасно долго — было видно, что он готовился, но что-то пошло не так. Бессмысленная трата времени: Красавец сразу его раскусил. На чудовищном лице актера не отражались эмоции, на лицо Красавец и не смотрел, но голос выдавал его с головой: Друз боялся. И не просто боялся — он был на грани нервного срыва, кажется, Беккер называл это так. В конце концов, кто из них доктор? «Ты уверен, что он нам нужен? Общение с тобой явно не пошло ему на пользу». Да, прежний Друз был машиной для убийств. Красавец помнил его историю о девке из ночлежки — где это было? В Нью-Йорке? Неважно. Он сломал ей шею, прикончил грязную свинью просто так, потому что та ему нахамила. Тогда Друз признался, что ничего не почувствовал, но Красавец… Повезло, что к тому моменту Друз напился до такой степени, что не заметил его эрекции. Красавец едва не подпрыгнул от возбуждения, но сдержался: Друз всё ещё говорил. Одновременно с голосом в его животе вибрировали кишки — Красавец зачарованно разглядывал их сквозь плотный слой мышц. Сложен Друз отлично, и не поспоришь… За тем почти случайным убийством шли другие, и Друз ни разу его не подвел. Он действовал точно, не отступая от сценария, который диктовал ему Беккер. Хороший актер привык играть по правилам. Но почему он согласился? «Не притворяйся, будто не знаешь ответа, Беккер». Конечно, он знал. С той самой встречи в театральном кафе — их первой встречи. Ответ появился с первого взгляда, закрепился с первого слова, спрятался глубоко внутри Друза, и даже такой идиот, как Беккер, мгновенно понял, в чем тут дело. «Я вижу это. Вижу у него в кишках». Друз замолчал. Он ждал реакции, и Красавец собирался подыграть ему. Для надежности. А дальше… Что ж, дальше начнется его игра, и в ней правил не было. Посмотрев Друзу в глаза, Красавец улыбнулся.***
— Давай потанцуем. Друз нервно облизнул губы: — О чем ты? — Мне плохо, Карло. Столько всего навалилось… Я хочу танцевать. Друз не мог отвести взгляд от его глаз: муть не рассеялась, но стала будто насыщеннее, острее. Беккер смотрел так внимательно, словно надеялся вскрыть его душу, и ему бы это удалось — если бы Друз не знал, что лишился её ещё в детстве. В огне, уничтожившем его лицо. Почему он вспомнил об этом? — Пожалуйста, Карло. Это недолго, мы чуть-чуть потанцуем, и ты пойдешь. Это недолго… Беккер был огнем. От его тела веяло жаром, но руки были ледяными, смотрел он тоже обычно холодно. Друз так и не научился предсказывать, когда же потоки лавы собьют его с ног, унесут прочь угрюмое безразличие, когда его друг станет собой — или кем-то ещё? Как в тот вечер, когда Беккер умолял его рассказать об убитой девке снова, и снова, и снова, а Друз притворялся пьяным, чтобы не спугнуть одержимое, гипнотическое выражение его глаз… Друз очнулся от головокружения: Беккер толкнул его в центр комнаты, на ковер, и запрыгал вокруг, как ведьма на шабаше. Растерявшись, Друз не двигался с места, но Беккер шлепнул его по плечу. — Как, без музыки? Беккер захохотал: — Танцуй, Карло, танцуй! И Друз танцевал. Он вытворял такое, что не удавалось никому в труппе, и впервые делал это без грима, для себя, для Беккера: прыгал на прямых ногах и резко поджимал их, на мгновение зависнув в воздухе, отбивал в бешеном ритме чечетку, падал на руки и тут же вскакивал — и Беккер не отходил от него, его локти, бедра, глаза были повсюду, с его волос слетали капли пота и сыпались им под ноги. — Танцуй, Карло, — визжал он, не переставая кружиться, — танцуй, танцуй! Но что-то в этом вихре не давало Друзу покоя. Что-то блестящее, неуловимо опасное, на что оглядывался Беккер, думая, что Друз не видит его, — оно лежало так близко, стоит протянуть руку, и… Отвертка! Друз метнулся к столу: — Ты! — Он наставил её на Беккера. — Хотел отвлечь меня, чтобы убить! Беккер повернул голову. Тьма смотрела на Друза и смотрела сквозь него, а потом Беккер пошел к нему — пританцовывая, смеясь чужим свистящим смехом. Его плечи и руки ходили волнами, пульсировали расширенные зрачки, и Друз крепче сжал отвертку. — Ерунда, Карло, — повторил тот, улыбаясь. — Зачем мне убивать тебя, если завтра мы едем к Джорджу? — Я не… — Скажи, — продолжал Беккер, — ты помнишь нашу первую встречу? Друз помнил. Занюханное театральное кафе, он ненавидел его, потому что там всегда собиралась толпа. Он искал одиночества, нарочно забился в угол, чтобы никто его не достал. Но, когда появился Беккер… что с ним произошло? — Помнишь, что сказал мне, когда мы прощались? Тогда, впервые в жизни, Друз стыдился своего уродства. Если бы мог, он бы спрятал лицо, но в глазах Беккера не было отвращения. Голубые глаза рассматривали его с участием, любопытством, не насмешливо и не зло — словно Друз был таким же, как он. Беккер улыбнулся, подошел к нему: «Привет…» — Отойди, черт тебя дери, Майк. Беккер положил руки ему на плечи. Если он попробует его задушить, Друз проткнет ему сердце. — Ты убьешь Беккера, но не меня. Хищный и скользкий, как Сатана, этот Беккер был страшен: его глаза налились кровью, на его руках невидимо стыла кровь. Беккер был тьмой, затянувшей Друза, огнем, пробравшимся глубже, чем Друз мог вынести… — Я сказал, что никогда не видел никого красивее тебя. Беккер обвил пальцами его шею, и Друз приготовился. — Давай потанцуем, Карло. Беккер поцеловал его. Вздрогнув, Друз выронил отвертку.***
Красавец танцевал, и это был его лучший танец. Ковер стал его сценой, шепот — музыкой, а когда он выключил свет, мерцанье черных глаз в полумраке стало его софитом. Но его главным зрителем был не Друз. «Что ты чувствуешь, Беккер?» Друз лежал под ним, и Красавец кончиками пальцев скользил по его подбородку, шее, широким плечам, по волосам на груди и ниже, музыка сменялась, и он касался изувеченных щек и лба, короткого плоского носа — Друз хрипло стонал что-то, стискивая его бедра. Красавец подпрыгнул… Когда они познакомились, Друз уже был уродлив. После спектакля Стефани щебетала с кем-то из коллег, и, воспользовавшись этим, Беккер её оставил. Он ненавидел свою жену, его раздражали пошлые ужимки актеров, но один из них невольно завладел его вниманием: он был… каким? Беккер не мог объяснить, но до конца представления следил только за ним, а позже узнал его в монстре, одиноко сидевшем в углу кафе. Небрежно стертый грим, черты лица смазаны, на месте бровей — шрамы. Бугристая кожа, натянутая вокруг тусклых невыразительных глаз. Монстр прихлебывал пиво, уставившись в никуда, он ничем не интересовался, никого не ждал — Беккер жадно смотрел на него, и тот неожиданно вернул ему взгляд. Презрение — вот что испытал Красавец тогда. Но зачем-то позволил Беккеру подойти — и на следующий день, когда Друз неловко предложил ему выпить, и через неделю, когда они пересеклись в метро. Они встречались полгода, и в день, когда Друз рассказал ему про ту девку, Красавец уже знал: ради Беккера он пойдет на всё. «Ради тебя он убьет снова». Красавец танцевал, откинувшись назад, как в трансе, а монстр ласкал его быстро, жестко, мокрой ладонью, шепча проклятое имя, слизывая что-то с треснутой щели рта… Нет, не может быть! Красавец тронул верхнюю губу: кровь, кровь из носа. Рано! Но эйфория схлынула, волной накатила усталость: у него затекли ноги. За ней пришла дурнота. «Тупой вонючий урод!» Красавец подпрыгнул — раз, два! На третий Друз вскрикнул, выгнувшись на ковре, Красавец исчез, и Беккер потерял сознание.***
Когда Друз пришел в себя, в его бок упиралась нога Беккера — ледяная, как у мертвеца. Он наклонился: Беккер лежал, стиснув губы, неподвижный и белый, будто выточенный из мрамора. Друз взял его за плечо: — Майк… — Беккер не отвечал, и Друз занервничал. — Майк, ты в порядке? — Да, — сухо ответил Беккер, поморщившись. Он медленно поднялся, сделал пару шагов и рухнул на стул: его ноги тряслись, и он сцепил пальцы под коленями. Друз потянулся к выключателю, но Беккер покачал головой: — Не надо. Оденься. Рядом с джинсами Беккера Друз нашел медный портсигар — он и раньше знал о нем, но Беккер всегда его прятал. Беккер хранил много тайн… Друз поднял его — на ладонь высыпались остатки порошка. — Майк, послушай. — Ты закопал его, где я сказал? — Я действовал по плану, как обычно. — Хорошо, — выдохнул Беккер. — Значит, успеем… Он устало прикрыл глаза, покачнулся — Друз придержал его, но Беккер оттолкнул его руки, и Друз заглянул ему в лицо: глаза ввалились, под дрожащими веками темнели круги. Одновременно затравленное и злое, лицо убийцы и жертвы — изможденное лицо безумца. — Ты наркоман, Майк, — тихо сказал Друз. — Ты сходишь с ума. — Отвали! — взвизгнул Беккер, и Друз отшатнулся. — Не лезь не в свое дело! — Но ты мой друг! Он кричал так в детстве, но сейчас крик высушил ему горло. Беккер смотрел на него секунду, а потом рассмеялся горьким скрипучим смехом, его собственным. Это был он, настоящий он, тот, кем он себя сделал, и Друз внезапно почувствовал тупую, унылую, как могильная яма, жалость. — Мы похожи, Карло, — прохрипел Беккер, раскачиваясь. — Мы заключили сделку, но мы не друзья. — Ты мой друг, — повторил Друз, но Беккер его не слышал. — Уродство, красота — какая разница, — бормотал он, — если изнутри все сгнили, гнилые давным-давно, внутри у них змеи и никакого бога, но, когда они умирают… им открывается смерть. Их глаза видят её… Это великолепно… Это единственное, ради чего стоит жить — и умереть! Беккер осекся. По его щекам текли слезы, Друз попробовал снова дотронуться до него, но тот покачал головой, и Друз опустил руку. Где-то в кишках шевелилось и постанывало что-то, мешающее дышать. Друз знал, что ничего не сможет с этим сделать. — Иди, — бесцветным голосом сказал Беккер. — Завтра у супермаркета, как договаривались. И не забудь лопату: мы собираемся выкопать мертвеца. Мы собираемся выкопать мертвеца, эхом отдалось в голове Друза. Он сжал кулаки. — Ты ведь не бросишь меня одного? Друз вернул ему портсигар. — До завтра, Майк. И ушел. На улице Друз достал из пачки сигарету и закурил, но облегчение не приходило. Мысли смешались, их теснили воспоминания: театральное кафе, в котором они познакомились, прокуренный бар, где Друз рассказал ему про пожар, а полгода спустя — про убийство. Метро, в котором даже ночью толпилось полгорода. Они вышли наверх — Друз по привычке спрятал лицо, но Беккер смотрел на небо, и Друз посмотрел тоже. Беккер сказал тогда, что не знает ничего прекраснее звезд, а Друз подумал, что знает, но промолчал. Беккер смеялся… Друз бежал, и внутри него горячим клубком сворачивалась змея. Выбросив сигарету, он обернулся: свет всё ещё не горел.***
В темной комнате, запечатанный в круг из одежды и просыпанного порошка, урод раскачивался на стуле, прижимаясь к коленям лбом. — Ты чертов кретин, — шипел раздраженный голос, — даже дозу не смог рассчитать. Я был безупречен, но ты всё испортил. — Я не хотел… Я высыпал всё, клянусь, я… — Заткнись! — взвизгнул голос, и он влепил себе пощечину. — Я — твоя красота! Я даю тебе блеск, силу, даю тебе всё, без чего ты сдохнешь, и у тебя не может быть мало для меня! Зачем, — вкрадчиво спросил голос, — ты начал болтать с Друзом? Рассказал ему про это? — Я не хотел… Я не хотел… — Придется с ним разобраться. Знаешь, что это значит? Урод упал и пополз, отхаркивая кровь на дорогой персидский ковер. Его жены. Жены Беккера. Ковер запачкался липкой кровью, но Стефани этого не увидит. Она умерла. Друз убил её… У стены он нашел отвертку. Это для него, он знает. Он взвесил её в руке. — Завтра у нас будут глаза, Беккер. Они закричали.